Бурное обсуждение фильма Андрея Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», — «Первый канал», заметим, оказал картине медвежью услугу, широко распиарив ее и показав интервью режиссера, — навело меня на некоторые размышления отнюдь не эстетического свойства. Главный аргумент большинства критиков — чересчур гламурный подход Кончаловского к русской деревне. Один автор так прямо и пишет: чтобы показать страдания народа, режиссер выбрал красивейшие северные места, а не какое-нибудь депрессивное Нечерноземье.

Господа, Михалков-Кончаловский совершенно не имел в виду показывать страдания народа. Это вы его с кем-то перепутали. Он снимал недорогой, но масштабный эпос о народной жизни. Снять фильм из жизни глубоководной рыбы не значит показать страдания рыбы. Да, она живет в воде, ей мокро, на больших глубинах темно, ей угрожают хищники, — но это ее среда обитания, в мегаполисе ей делать нечего. Говорить о страданиях можно, по-моему, только в том случае, когда герой столкнулся с обстоятельствами непреодолимой силы. Когда он тяжело болен, избит численно превосходящим противником, противозаконно арестован и не имеет шанса добиться справедливости, лишился близкого родственника, наделен столь непривлекательной внешностью, что не имеет шанса на взаимность (впрочем, и в этом последнем случае многие переигрывали судьбу). Все остальное — не страдания, а образ жизни, вопрос личного выбора, если говорить без метафор.

Страдает ли русский народ? Боюсь, это случай некорректного словоупотребления. Русский народ живет сообразно своим привычкам, и говорить, что он ограблен, — значит чересчур увлекаться метафорой. Вот Тряпицын ограблен, у него мотор сперли. А русский народ добровольно отдает все, от налогов на содержание неэффективной бюрократии до государственного вспомоществования «Роснефти», которая у нас даже не градо-, а странообразующее предприятие. Логика очевидна: есть «Роснефть» — есть Путин, есть Путин — есть Россия, есть Россия — есть «Роснефть», круг замыкается, четвертый участник цепочки уже не нужен. Русский народ пробовал жить по-разному — но жил при этом всегда одинаково: здесь в самом деле ничто по большому счету не меняется с семнадцатого века, и почему должно меняться? Да, появляются ракеты, они стартуют откуда-то из-за леса. Да, почти непрерывно работает телевизор. Да, в ближайшем городе открывают, а потом закрывают Макдоналдс. Но вы же не назовете это фундаментальными переменами? Фундаментальная перемена бывает, по сути, одна — меняется масштаб и характер вашего личного участия в конструировании собственной судьбы. В этом смысле Россия абсолютно неизменна: спрос с одного лица, его уход всегда означает волну критики и последующую канонизацию, потому что все это наша история. Вероятно, она действительно великая. Величие ее в том, что она неизменна.

Мы так живем не потому, что нас ограбили, изнасиловали, обманули по телевизору (которому никто не верит, потому что он не СМИ, а нечто вроде фона, ветра, явления природы). Мы так живем потому, что нам так нравится, потому что если бы не нравилось — мы бы так не жили. Вот жить, как в девяностые, нам не понравилось, и мы так больше не живем. Никто никому не мешает уехать, добиться справедливости в отдельном вопросе либо даже скинуть власть, если вдруг надоест. Но хватит уже рассматривать русский народ как объект чьих-то манипуляций и воздействий: это так же глупо, как считать весь Майдан результатом раздачи американских печенек. На Майдан выходили потому, что считали нужным. Мы тоже так живем не из-за Путина и не из-за телевизора. Все, что человек может изменить и предпочитает терпеть, — его личный выбор и личная заслуга. И пока мы этого не поймем — надеяться на какое-нибудь изменение местной парадигмы бессмысленно.

Я вообще не люблю жалоб. В жалобы пар уходит, как в гудок: растрачивается энергия, — пусть даже это энергия жалости к себе, расчесывания собственных язв, — которая могла бы пойти на переустройство собственного быта. Даже климат не является непреодолимым препятствием: не нравится тебе этот климат — живи в другом. Слава богу, никто не держит. Если нет больных нетранспортабельных родственников — переезжай из вечной зимы, да и дело с концом. Никакой страдающей России не существует в природе, и даже главный жанр местных частушек — «страдания» — имеет сугубо издевательскую природу: «Я страдала, страданула, с моста в речку сиганула». Но ведь это ты сама, никто не толкал же?

Один мой друг, когда врач ему говорил: «Вы страдаете ожирением», парировал: «Это вы им страдаете, а я им наслаждаюсь». Это Америка страдала бы от тирании (и страдала бы недолго, потому что быстро изменила бы ситуацию). А Россия ею наслаждается, потому что может ничего не делать — и кто-нибудь всегда будет виноват: сегодня Америка, завтра Путин. Страдает при этом, кажется, один Путин, которому, в отличие от всех нас, деваться уже действительно некуда.