Максим Трудолюбов: Гражданство обычное и высокое
Значения слова «гражданин» распадаются на две настолько далекие группы, что можно было бы использовать для них два разных слова
Значения русского слова «гражданин» распадаются на две группы, настолько далекие друг от друга, что можно было бы использовать для них два разных слова. В том же стихотворении, где речь идет о том, что поэтом можно не быть, а вот гражданином быть обязательно нужно, лирический герой Николая Некрасова ищет и не находит гражданина: «Кто гражданин страны родной? Где ты? откликнись? Нет ответа».
«Поэт в России – больше, чем поэт. В ней суждено поэтами рождаться лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, кому уюта нет, покоя нет» – в этих строках Евгений Евтушенко говорит, что, не будучи гражданином, и поэтом быть не получится – по крайней мере, в России.
Оба поэта говорят не просто о жителях страны, обладающих правами и обязанностями, перечисленными в законах. Они явно имеют в виду какого-то другого «гражданина», у которого вместо прав и обязанностей – призвание и долг. Такое «гражданство» явно не совпадает с обладанием паспортом. Совсем нет гарантий, что все, кому государство выдает сейчас паспорта Российской Федерации, получают вместе с документом и таинственное высокое гражданство. Не исключено даже, что есть люди, которые чувствуют себя гражданами, но российского паспорта не имеют. И наоборот, есть, наверное, люди с паспортами, но без высокого гражданского призвания.
В западных культурах правовые термины «обязанности», «договор», «права» пришли из частной в публичную сферу в Новое время. В России шел тот же процесс, но с некоторым отставанием. В русской поэзии и публицистике слово «гражданин», начиная, возможно, со времен Александра Радищева, уже несло в себе революционный заряд «прав человека и гражданина», но оно оказывалось слишком чужим на фоне сословной реальности российского государства: «Трудно становится исполнение должности человека и гражданина, ибо нередко они находятся в совершенной противуположности». Заимствованные из западных книг представления и слова, связанные с общественным договором, уже были, а «западных» юридических значений у них еще не было.
Разрыв между представлениями о гражданстве как о равенстве прав и обязанностей всех жителей перед законом и реально существующим подданством – да еще разбитым на сословия – казался таким широким, что привел к появлению в русской культуре мечты об идеализированном высоком гражданстве, заключает Эрик Лор в книге «Российское гражданство: от империи к Советскому Союзу». Это один из наших парадоксов – «гражданин» должен был быть чуть ли не борцом с государством, гражданином которого являлся.
Между тем со второй половины XIX в. и вплоть до начала Первой мировой войны политика и практика гражданства в империи развивались примерно так же, как в Европе, – в направлении уравнивания сословий в правах. Но в советское время власти, с одной стороны, канонизировали Радищева и Некрасова, а с другой – полностью искоренили проповеданное ими представление о высоком гражданстве, заменив его паспортом.
Разрыв между обычным и высоким гражданством не так-то легко списать на нелояльность революционеров или либерализм интеллигенции. У него глубокие причины. Он постепенно стягивается, но все еще живет в языке и культуре. Политизация раздачи паспортов вряд ли поможет эту рану залечить.
