Кирилл Рогов

| Ведомости

Главная проблема Кремля — не оппозиция, а достигнутый уровень неэффективности политической системы и экономической политики

Начало нового политического сезона публика встречает в растерянности. Как относиться к итогам прошедших выборов? Что означает новый курс Кремля? Является ли он действительно новым? Зачем злой следователь старается быть похожим на доброго? Где вообще мы оказались?

Тумана добавили картинки с валдайского форума. «Путин встретился с оппозицией», «Путин не исключает амнистии», «Путин подумает над законом об НКО». Наиболее глубокое впечатление форум произвел на Глеба Павловского, который объявил происходившее на нем «триумфом Путина, возглавившего шествие побежденных».

Квалификации Павловского заслуживают внимания, но не в том смысле, что так все и было, а в том, что эти квалификации в точности отражают тот сценарий и ту задачу, которые отрабатывал на валдайском форуме расширенный кремлевский десант. У нас все хорошо, у нас все под контролем — этот посыл, как барабанная дробь, пронизывал выступления официальных лиц. Согласно Павловскому, свидетельствами путинского триумфа были демонстрация абсолютного преимущества над оппозицией и снисходительное приглашение в предбанник политической системы тех ее представителей, которые согласны играть по правилам Кремля, а также ключевая роль, которую вновь играет Путин в мировой политике благодаря своей инициативе по химическому разоружению Башара Асада.

Телевизионная картинка работала на тот же сценарий, и путинские снисходительно-дружественные реплики: «Володя, Ксюша, пожалуйста, смелее» стали как бы кульминацией происходящего, демонстрацией полного превосходства. Впрочем, для человека внимательного тут был очевиден один нюанс: на встрече с Путиным оказались те оппозиционеры, которые (по разным причинам) проиграли выборы 8 сентября. А вот тех, кто их не проиграл и является, наоборот, символом относительного поражения режима — Алексея Навального и Евгений Ройзмана, — на встрече не было. В Кремле по-прежнему любят играть в одни ворота.

Совсем не так просто все и в сирийском сюжете. Для большинства сидевших в зале валдайского форума (людей, по большей части внимательно следящих за мировой политической сценой) было очевидно, что накануне петербургского форума Путин получил, вероятно, самую жесткую за всю историю его пребывания у власти отповедь из Вашингтона, отразившую заметную радикализацию западного общественного мнения в отношении российского президента. Впервые его американский коллега публично отказался от личной встречи с Путиным, являвшимся к тому же хозяином и председателем встречи «двадцатки». Последовавшие события дали Путину возможность выйти из этой ситуации без потери лица, но — объективно говоря — за счет того, что это Путин помогал Обаме выпутаться из сложной коллизии с военной операцией против Асада. И инициатива на самом деле оставалась за американцами: первым путинский план международного контроля над химическим оружием сформулировал Джон Кэрри. Все это не очень похоже на триумф — скорее ничья на своем поле.

Наконец, сидевшим в зале зрителям «триумфа» вполне очевидно было еще одно обстоятельство. По итогам двух кварталов 2013 г. — в отсутствие каких-либо внешних причин, на фоне $110 за баррель и восстановления в Америке — российский экономический рост находится на нуле. И российское руководство, с весны разрабатывающее планы по его ускорению, на самом деле не знает, что делать с его продолжающимся замедлением.

Иными словами, реальный контекст начала политического сезона менее всего располагал к триумфу. Так что скорее это был триумф воли. Потому что триумф ценен не тогда, когда всем очевидны твои победы, а тогда, когда у зрителей закрадываются сомнения в твоей способности побеждать.

Настрой на «триумф» отчетливо чувствовался в выступлениях руководителей президентской администрации. Драматургия их выстроена была по тому же лекалу, что и выступление президента Путина: подчеркнутая уверенность в себе, демонстрация полного контроля над ситуацией и наступательная позиция. Вопрос про коррупцию? — Пожалуйста: во-первых, коррупция есть абсолютно везде, во всех странах, во-вторых, российская коррупция — это многовековая традиция, мы постепенно, шаг за шагом боремся с ней, но это трудный процесс, потому что российские граждане так воспитаны, что буквально атакуют полицейских и чиновников своими приношениями. Про политическую оппозицию? — Пожалуйста: мы провели самые честные и открытые в российской истории выборы, оппозиция приняла в них участие, мы готовы допустить в политическую систему ее конструктивную часть, но пока пусть продемонстрирует свою конструктивность, работая в поселковых советах и муниципалитетах.

Активно продвигаемый Кремлем тезис «Мы провели честные выборы» — еще один пример «выигрыша на поражении». Речь идет о том, что в Москве и Екатеринбурге фальсификации были гораздо меньшими, чем обычно. (При том что в других местах, как справедливо отметил на форуме Владимир Рыжков, они были даже более масштабными, чем обычно.) Установка Кремля состояла вовсе не в том, чтобы провести честный подсчет голосов, а в том, чтобы не идти на обострение там, где фальсификации спровоцируют новые массовые выступления. В Кремле сочли, что массовые акции против фальсификаций приносят режиму больший урон, чем ухудшение результатов партии власти на выборах.

Наконец, еще один ключевой месседж Кремля — готовность пустить в политический предбанник умеренных представителей оппозиции — также заслуживает критического анализа. Ведь что показали выборы 8 сентября? Они показали, что в политизированных регионах контрсистемный пассионарий, выстраивающий избирательную кампанию «снизу» на жесткой критике действующей власти, даже будучи лишенным телевизора и ресурсов, в спринтерском забеге, приходящемся на «мертвый сезон», способен достаточно легко собрать порядка 30-35% голосов. В результате там, где оппозиция научилась защищать итоги выборов, при относительно честном подсчете голосов режим фактически балансирует на грани сохранения контроля над ситуацией. При этом системная, ручная оппозиция (СР, ЛДПР и даже КПРФ), напротив, стремительно сдувается, оттягивая все меньше голосов.

Именно эта новая реальность, а вовсе не великодушие победителя подталкивает Кремль к тому, чтобы начать маневры вокруг умеренной оппозиции. Парадокс заключается в том, что с мая 2012 г. стратегия заключалась как раз в том, чтобы вывести системную оппозицию из игры. Парламентские партии вынуждены были поддержать все самые одиозные инициативы Кремля и боялись быть хоть сколько-нибудь заметными (в частности, и на московских выборах). Но это привело лишь к консолидации поддержки контрсистемных игроков.

Наиболее популярная кулуарная версия причин кремлевского «помягчения» — Олимпиада. Дескать, в Кремле всерьез обеспокоены возможностью международной изоляции и бойкота, а потому решили притормозить с наиболее одиозными шагами — разгромом независимых НКО и расширением политрепрессий.

Возможно, и такой мотив присутствует, но в целом политические маневры Кремля вполне укладываются в стандартную логику режима, столкнувшегося с серьезными трудностями. Первая реакция — всех напугать, застращать, все вернуть в исходную точку, чтобы было «как раньше» (сезон овчарок). Нельзя сказать, чтобы эта стратегия провалилась, — ресурсов вроде бы хватает. Но «как раньше» все равно не становится. Вторая стадия реакции на открывшиеся проблемы — всех обмануть (сезон лис). Сделать вид, что отвечаешь на вызов времени, но на самом деле не ослабить на ни йоту контроля, пойти на ничего не значащие уступки, продав их как можно дороже. (Примерно тот же подход, кстати, пока в Кремле исповедуют и в отношении экономических трудностей.)

Дело, однако, в том, что проблема Кремля — это не Ксения Собчак, не Владимир Рыжков и даже не Алексей Навальный. Проблема — это достигнутый уровень неэффективности политической системы и экономической политики. Анестезию этой неэффективности можно проводить лишь за счет постоянно расширяющегося денежного потока. В противном случае борьба со смутьянами, даже очень хитроумная, мало что даст. Потому что именно неэффективность системы продолжает генерировать смуту.