Начиная с перестройки, в СССР, а затем и в России стало модным для углубления аргументации в любой, в том числе военной области, ссылаться на зарубежный опыт.

Много ссылок на иностранный опыт можно встретить и в ходе ведущейся вот уже более десяти лет дискуссии о путях реформирования сначала советской, а затем и российской армии.

Однако даже не очень глубокое знакомство с практикой зарубежного военного строительства показывает, что никто у нас (за исключением, возможно, ГРУ ГШ) серьезно военный опыт других стран не изучал и не изучает. Частые ссылки на этот опыт в спорах о путях военной реформы в России рассчитаны главным образом на невежество оппонентов.

Попробуем проиллюстрировать этот тезис на примере шумного лозунга «Даешь профессиональную армию!», нашедшего свое воплощение в указе Президента Бориса Ельцина № 722 от 16 мая 1996 года «О переходе к комплектованию должностей рядового и сержантского состава Вооруженных Сил и других войск Российской Федерации на профессиональной основе» и активной пропаганды этого лозунга Союзом правых сил сегодня. В качестве образца профессиональной армии чаще приводятся вооруженные силы США. Однако американская профессиональная армия — это миф, причем миф местного, еще советского происхождения. Он возник в конце 80-х — начале 90-х годов и был привнесен в общество политиками и публицистами так называемой «демократической волны» и подхвачен молодыми офицерами-депутатами Верховного Совета СССР, выдвинувшими идею создания советской профессиональной армии (т.н. «проект майора Лопатина»).

Надо сказать, что сама армия была застигнута врасплох подобными лозунгами и проектами (как, впрочем, и последующими событиями, включая развал СССР). Ведь у нее не было ни малейшего представления о том, что такое профессиональная армия. Об уровне ее знаний в этом вопросе можно судить хотя бы по настольной книге советского офицера 70-х—80-х годов — восьмитомной «Советской военной энциклопедии».

В ней желающего узнать, что такое «профессиональная армия», составители энциклопедии отсылали к статье «Теория малых армий». В ней говорится, что это

теория, в основе которой лежала идея достижения победы в войне с помощью немногочисленных технически высокооснащенных профессиональных армий. Возникла в западных капиталистических странах после I мировой войны 1914-1918 гг. Сторонники малых профессиональных армий выполняли социальный заказ империалистов, боявшихся массовых вооруженных сил, укомплектованных рабочими и крестьянами, переоценивали роль оружия и военной техники в войне. ... Теория «малых армий», как не имевшая под собой реальной почвы, не была принята в качестве официальной ни в одной стране, т.к. объективные закономерности развития военного дела требовали создания массовых армий[1].

Ясно, что при таком уровне знаний о профессиональных армиях советская армия оказалась совершенно не готовой к ведению осмысленной дискуссии о военном профессионализме.

Сторонники создания российской профессиональной армии, ссылающиеся в качестве примера на «профессиональную» армию США, полностью игнорируют тот факт, что по американским взглядам, отнюдь не всякий американец, служащий в армии по контракту, имеет право считать себя или называться профессионалом.

Так, по взглядам наиболее последовательного апологета военного профессионализма Сэмюэла Хантингтона, профессионалом может считаться только офицер, и то далеко не каждый, а только тот, кто, по словам Хантингтона, является экспертом по «управлению насилием». Именно такая черта, по его мнению, отделяет военного профессионала от офицеров других специальностей (инженеров, техников, тыловиков и т.д.). Их мастерство, по Хантингтону, необходимо для достижения задач, поставленных перед вооруженными силами, однако их специальности являются вспомогательным видом занятий, относящимся к компетентности офицера-профессионала так же, как мастерство медсестры, аптекаря, лаборанта или рентгенолога относятся к компетентности врача. Все эти офицеры, которые не являются специалистами по управлению насилием, принадлежат к офицерскому корпусу лишь в его качестве административной организации, но отнюдь не как профессиональной общности.

Хантингтон категорически отрицает профессионализм рядового состава. Вот как он объясняет эту точку зрения в своем ставшем классическим труде «Солдат и государство», впервые вышедшем в 1957 году и с тех пор неоднократно переиздававшемся.

Солдаты и сержанты, подчиняющиеся офицерскому корпусу, являются частью организационной, но не профессиональной бюрократии. Они не обладают ни интеллектуальными знаниями, ни чувством профессиональной ответственности офицера. Они — специалисты по применению насилия, а не по управлению им. Их род занятий представляет собой ремесло, а не профессию. Это фундаментальное различие между офицерами и рядовым и сержантским составом находит свое выражение в четкой разделительной линии, которая существует между теми и другими во всех армиях мира. Если бы этой разделительной черты не было, то тогда стало бы возможным существование единой военной иерархии от рядового до офицера самого высокого ранга. ... Однако имеющиеся различия между офицером и рядовым исключают переход из одного уровня на другой. Отдельным представителям рядового и сержантского состава иногда все же удается дослужиться до офицерского звания, однако это скорее исключение, чем правило. Образование и подготовка, требующиеся для того, чтобы стать офицером, в нормальных условиях несовместимы с длительной службой в качестве рядового или сержанта.[2]

Правда, отдельные военные исследователи признают наличие элементов профессионализма у так называемых «карьерных» сержантов (то есть сержантов, получивших многолетнюю подготовку и служащих на сержантских должностях вплоть до выхода на пенсию) и даже иногда употребляют термин «профессиональный сержант». Однако полноценными профессионалами сержанты признаются далеко не всеми военными экспертами.

Например, известный американский специалист по военному профессионализму Сэм Саркисян пишет:

Понятия военная профессия и военный профессионал относятся прежде всего к офицерскому корпусу. Профессиональные сержанты и уоррент-офицеры играют важную роль, но форма и содержание профессионального этоса, а также отношения между военными и обществом определяются главным образом офицерским корпусом[3].

Профессионализм рядового состава, независимо от того, комплектуется он на призывной или контрактной основе, отрицают не только американские, но и многие европейские военные эксперты. Так, английский исследователь Гвен Хэррис-Дженкинс пишет:

Концепция военной профессии традиционно ассоциируется с офицерами, а не рядовым составом. Причина этого понятна. Тот специфический набор ценностей и норм поведения, который образует профессиональный этос, является преобладающим среди офицеров, редко встречается среди сержантского состава и, как принято считать, не существует среди рядовых военнослужащих[4].

Не относят американцы к профессиональным солдатам и офицеров-резервистов. По мнению такого жесткого блюстителя чистоты военного профессионализма как Хантингтон, резервист только временно принимает на себя профессиональную ответственность. Его основные функции и знания находятся вне армии. В результате этого мотивация резервиста, его поведение и система ценностей чаще всего заметно отличаются от стандартов офицера-профессионала.

Еще одна причина, почему американцы не называют, да и не могут называть и считать свою армию профессиональной заключается в том, что значительная часть вооруженных сил США носит милиционный характер. Речь идет о Национальной гвардии, являющейся неотъемлемым компонентом американских сухопутных войск и ВВС.

Вторая поправка к Конституции США гласит: «Так как для безопасности свободного государства необходима хорошо устроенная милиция, то право народа хранить и носить оружие не будет ограничиваться». Национальная гвардия по сути и является несмотря на свое суперсовременное вооружение тем народным ополчением (милицией), необходимость существования которого отцы-основатели Соединенных Штатов считали гарантией сохранения американской демократии. Именно поэтому Национальная гвардия комплектуется по территориальному принципу и находится в двойном подчинении — федерального правительства и местных органов власти (штатов).

Мы надеемся, что этих примеров достаточно для того, чтобы понять, почему американцы так недоумевают, когда узнают, что в России их армию называют профессиональной.

Отличен от российского и метод определения в США уровня профессионализма военнослужащего.

Военный специалист-профессионал — это офицер, в наибольшей степени подготовленный для управления применением насилия в определенных условиях. В рамках самогó военного профессионализма есть специалисты по управлению насилием на море, на суше, в воздухе и космосе, так же, как в медицине есть специалисты по лечению сердечных, желудочных и глазных болезней. Чем более крупными и сложными организациями для осуществления насилия способен управлять офицер, чем шире диапазон ситуаций и условий, в которых он может быть использован, тем выше его профессиональное мастерство.

Профессия офицера — это не ремесло (преимущественно техническое) и не искусство (требующее уникального таланта, который невозможно передать другим). Это необыкновенно сложное интеллектуальное занятие, требующее длительного всестороннего обучения и постоянных тренировок.

До того, как ведение боевых действий приобрело характер чрезвычайно сложного дела, офицером можно было стать и без специальной подготовки, купив, к примеру, офицерский патент. Однако сегодня лишь тот, кто все свое рабочее время посвящает военному делу, может надеяться на достижение мастерства. Профессия офицера — это не ремесло (преимущественно техническое) и не искусство, требующее уникального таланта, который невозможно передать другим. Это сложное интеллектуальное занятие, подразумевающее длительное всестороннее обучение и тренировки.

Американские специалисты считают, что основные черты военного профессионализма универсальны в том смысле, что на его суть не влияют изменения по времени и географическому местоположению. Точно так же, как квалификация хорошего хирурга одинакова и в Цюрихе и в Нью-Йорке, одинаковые критерии военного мастерства применяются и в России, и в Америке, и в XIX, и в ХХ веке. Обладание общими профессиональными знаниями и навыками — это узы, связывающие офицеров поверх государственных границ, несмотря на все иные различия.

Для профессиональной мотивации офицера материальные стимулы не являются решающими. В западном обществе офицерская профессия не принадлежит к высокооплачиваемым. Офицер — это не наемник, который предлагает свои услуги там, где за них больше заплатят. Но одновременно он и не солдат-гражданин, вдохновленный сильным кратковременным патриотическим порывом и долгом, но не имеющий устойчивого и постоянного желания добиваться совершенства в овладении мастерством управления насилием. Главными движущими мотивами офицера являются любовь к своей специальности, а также чувство социальной ответственности за применение этой специальности на пользу обществу. Сочетание этих двух устремлений и образует его профессиональную мотивацию.

При изучении мирового опыта военного строительства важно помнить, что на Западе, и прежде всего в США, термин «профессиональный» используется в ином значении, чем у нас. В русском языке «профессия» — это прежде всего «род трудовой деятельности», требующий специальных теоретических знаний и практических навыков и являющийся основным источником существования. У нас в словарях указывается, что слово «профессия» происходит от латинского слова «professio», которое переводится как «объявляю своим делом». Американцы тоже изредка употребляют слово «профессиональный» в отношении рода занятий, но только как противопоставление любительству, в основном в спорте («профессиональный футбол»). Латинское «professio» американские словари толкуют совершенно иначе, а именно как «публичное торжественное заявление», «обет».

Американские военные, включая аналитиков Пентагона и военных ученых, искренне изумляются, когда узнают, что в России американскую армию называют профессиональной. На нашу просьбу в Пентагоне дать разъяснение терминов «профессиональные вооруженные силы» и «профессиональный военный» пришел следующий ответ, выдержки из которого приводятся ниже.

Мы провели поиски официального толкования терминов «профессиональная армия» и «профессиональный военный». Результаты нам показались интересными. Выяснилось, что в Комитете Начальников Штабов таких терминов не употребляют. Не пользуются ими и спичрайтеры Министра обороны, хотя они оказали нам помощь в попытках найти ответ. Более того, эти спичрайтеры заинтригованы проблемой применения этих терминов в России, поскольку их использование русскими совершенно не отражает смысла, вкладываемого в них американцами. Тем не менее им пришлось признать, что какого-либо официального определения данных терминов не существует. Спичрайтеры, вероятно, попытаются добиться, чтобы аппарат Министра обороны в будущем сформулировал эти дефиниции.

Что же касается проблем профессионализма вообще и военного профессионализма в частности, то на Западе им посвящено большое количество специальной литературы, совершенно неизвестной у нас. В самом кратком виде взгляды на профессионализм в США сводятся к следующему.

Непременными атрибутами профессионализма считаются компетентность (наличие специальных знаний и академического образования), чувство ответственности и призвания, корпоративность (принадлежность к той или иной корпоративно-бюрократической структуре) и самоуправление. В свою очередь, эти признаки вполне конкретны по содержанию.

Компетентность. Эталоном профессионализма служат так называемые «ученые профессии» («learned professions»). Толковый словарь Уэбстера определяет их следующим образом:

Ученая профессия — это одна из трех профессий — теология, юриспруденция, и медицина, традиционно ассоциирующихся с интенсивной учебой и эрудицией; в широком смысле — всякая профессия, для приобретения которой считается необходимым академическое образование.

Профессиональная компетентность является частью общей культурной традиции общества. Профессионал может успешно применять свои знания, лишь осознавая себя частью этой более широкой традиции. Соответственно, профессиональное образование состоит из двух ступеней: первой, включающей широкую либеральную (общекультурную) подготовку, и второй, предоставляющей специальные знания по профессии. Либеральное образование профессионала обычно приобретается в общеобразовательных учреждениях. Вторая, техническая фаза профессионального образования, предполагает наличие специализированных учебных заведений.

Чтобы представить пропасть между советским (постсоветским) и американским понятием профессионального образования, достаточно вспомнить, какое образование дают наши профессионально-технические училища.

Чувство ответственности и призвания. Профессионал — это специалист-практик, предоставляющий населению услуги, такие, как здравоохранение, образование, правовая или военная защита, которые существенно важны для функционирования всего общества. Химик-исследователь, например, не является профессионалом, поскольку его деятельность хотя и полезна для общества, но не является жизненно необходимой. В то же время, существенно важный для общества характер услуг профессионала и его монополия на них налагают на профессионала обязанность предоставлять услуги по требованию общества. Эта ответственность перед обществом отличает профессионала от других специалистов, чей род занятий связан только с интеллектуальным мастерством. Тот же химик-исследователь по-прежнему остается химиком-исследователем, даже если он решит применить свои знания в антиобщественных целях. В этой связи должно быть ясно, насколько нелепо называть профессионалом, например, чеченского боевика или террориста, как мы это сплошь и рядом делаем.

Именно обязанность служить обществу и преданность своему призванию составляют главную мотивацию профессионала. Финансовая заинтересованность не может быть основной целью профессионала, если он настоящий профессионал.

Корпоративность и самоуправление. Отличительной чертой профессионализма является свойственное членам одной профессии «чувство органичного единения», попросту — коллективизма. Обладающие одной профессией отчетливо сознают себя в качестве группы с собственными критериями эффективности деятельности, отличной от непрофессионалов и членов других профессий. Это коллективное чувство является результатом длительных совместных тренировок и сотрудничества, а также осознания своей уникальной социальной ответственности.

Военная профессия обладает всеми тремя вышеназванными «родовыми» чертами всякой профессии. Однако каждая из них в силу специфики военной службы имеет свои особенности.

Мастерство офицера заключается в управлении вооруженным насилием, но не в применении насилия как такового. Стрельба из пулемета, гранатомета или танка — в основном техническое ремесло. Руководство мотострелковой или танковой ротой — это совершенно иной вид умения. Интеллектуальное содержание военной профессии ставит современного офицера перед необходимостью посвящать от трети до половины своей профессиональной жизни организованному обучению; вероятно, самое высокое соотношение между временем на обучение и на работу.

При этом, чем более крупными и сложными организациями для осуществления вооруженного насилия способен управлять офицер, чем шире диапазон ситуаций и условий, в которых он может быть использован, тем выше его профессиональное мастерство. Офицер, способный руководить лишь мотострелковым взводом, обладает столь низким уровнем профессионального мастерства, что оказывается на грани профессионализма. Офицер, который может управлять действиями воздушно-десантной дивизии или атомной подводной лодки, — высококвалифицированный профессионал. Генерал, который может руководить общевойсковой операцией с участием морских, воздушных и сухопутных сил, находится на высшей ступени своей профессии.

Для овладения военным мастерством требуется широкое гуманитарное образование. Способы организации и применения вооруженного насилия на любом этапе истории очень тесно связаны с культурой общества. Грани военного мастерства, так же, например, как и грани права, пересекаются с историей, политикой, экономикой, социологией и психологией. Кроме того, военные знания связаны c естественными науками, такими, как химия, физика и биология. Для должного понимания своего дела офицер обязан представлять, каким образом оно связано с другими областями знаний, а также как эти области знаний могут быть использованы в его целях. Он по-настоящему не разовьет своих аналитических способностей, интуиции и воображения, если будет тренироваться только в исполнении узкопрофессиональных обязанностей. Так же, как адвокат или врач, офицер постоянно имеет дело с людьми, что требует от него глубокого понимания природы человека, мотивации поведения, а это достигается либеральным образованием. Поэтому, так же как и общегуманитарное, либеральное образование стало предпосылкой овладения профессиями врача и юриста, оно считается необходимым элементом подготовки профессионального офицера.

Возможно, именно в этом заключено главное различие нашего и западного понимании сути военного профессионализма.

Зарождение военного профессионализма и профессионального офицерского корпуса приходится на начало XIX века. Его появление было вызвано тремя основными причинами:

• ускоренным развитием военных технологий;
• появлением массовых армий;
• усилением институтов буржуазной демократии.

Военно-технический прогресс способствовал превращению армий и военно-морских флотов в сложные организационные структуры, включающие в себя сотни различных военных специальностей. Это породило потребность в специалистах по их координации. В то же время возрастающая сложность и комплексность военного дела практически исключала совмещение координационных функций с компетентностью во всех специализированных областях военной деятельности. Становилось все труднее оставаться экспертом по применению вооруженной силы в межгосударственных конфликтах и быть компетентным в сфере использования армии для поддержания внутреннего порядка в государстве и управления последним. Функции офицера начали дистанцироваться от работы полицейского или политика.

Возникновение массовых армий вело к вытеснению военачальника-аристократа, совмещавшего военное дело с занятиями придворного и землевладельца, офицером-специалистом, целиком посвятившим себя военному ремеслу. На смену сравнительно немногочисленным армиям XVIII века, состоявшим из рекрутов с пожизненным сроком службы, пришли солдаты-призывники, возвращавшиеся после нескольких лет военной службы к гражданской жизни. Обучение резко возросшего и постоянно обновляющегося потока новобранцев потребовало офицеров, целиком и полностью посвящающих себя военной службе.

Появление массовых армий изменило отношения офицерского корпуса и рядового состава с остальным обществом. В XVIII веке солдаты-наемники были своего рода прослойкой отверженных, а зачастую и просто отбросов общества, не имевших корней в народе и не пользовавшихся его доверием, а офицеры, напротив, в силу своего аристократического происхождения занимали привилегированное положение. В XIX веке их роли поменялись. Рядовой стал представителем самых широких слоев населения, по сути гражданином в форме, а офицеры превратились в замкнутую профессиональную группу (касту), живущую в своем мире и слабо связанную с жизнью общества.

Третьим фактором, способствовавшим утверждению профессионализма, стало укрепление демократических институтов на Западе. Идеологи буржуазной демократии, естественно, стремились максимально приблизить армию к обществу. Крайние формы этого стремления демократизировать армию — требования выборности офицеров. Так, в годы Американской революции офицеры американской милиционной армии выбирались населением, выборными были офицеры и в первые годы Французской революции.

Разумеется, принцип выборности офицеров так же несовместим с военным профессионализмом, как и их назначение в силу аристократического происхождения. Тем не менее, требование равного представительства населения во всех институтах власти, включая армию, разрушило монополию дворянского сословия на формирование офицерского корпуса. Именно борьба между буржуазией и аристократией за право определять офицерский состав армии, в ходе которой обе стороны были вынуждены идти на компромиссы, позволила офицерскому корпусу дистанцироваться от тех и других и строить армию в соответствии с собственными принципами и интересами.

Прародительницей военного профессионализма считается Пруссия. Некоторые исследователи (например, С. П. Хантингтон) называют даже точную дату его рождения — 6 августа 1808 года. В этот день прусское правительство издало указ о порядке присвоения офицерского звания, который с бескомпромиссной четкостью установил следующие базовые стандарты профессионализма:

Единственным основанием для присвоения офицерского звания отныне будет в мирное время — образование и профессиональные знания, а в военное время — выдающаяся доблесть и способность к постижению того, что требуется делать. Поэтому во всем государстве все лица, обладающие указанными качествами, имеют право на занятие самых высоких воинских должностей. Все существовавшие прежде в армии классовые привилегии и преференции отменяются, и каждый человек, независимо от своего происхождения, обладает равными правами и обязанностями[5].

Прусские военные реформаторы установили высочайшие для своего времени требования к образовательному уровню кандидатов в офицеры. Основной упор делался ими на обладание знаниями в гуманитарной и естественнонаучной областях и на способность к аналитическому мышлению. Кандидат в офицеры должен был иметь образование не ниже классической гимназии или кадетской школы.

Прусская система военного образования, отдававшая приоритет общеобразовательной подготовке и развитию аналитических способностей офицера перед собственно военными дисциплинами на первом этапе его учебы, была впоследствии заимствована и другими западными странами. Наиболее продвинулись в этом направлении США. И сейчас, при всем усложнении современного военного дела, в элитных американских военных академиях Вест-Пойнта, Аннаполиса и Колорадо-Спрингс собственно военные дисциплины занимают сравнительно скромное место. Зато по общеобразовательному уровню и престижности своих дипломов в обществе выпускники этих академий ни в чем не уступают выпускникам самых лучших и дорогих университетов Америки (Гарвардскому, Стэнфордскому или Йельскому).

Прусские реформаторы не ограничились установлением профессиональных стандартов допуска в офицерский корпус. Их следующим шагом стала разработка норм, регулирующих продвижение офицера по службе: введена строго соблюдаемая система экзаменов (письменных, устных, полевых и т.д.), без сдачи которых ни один офицер не мог получить повышение по службе. В 1810 году была также учреждена знаменитая Военная академия (Kriegsakademie ) для подготовки офицеров генерального штаба, куда мог поступить любой офицер после пяти лет военной службы. Разумеется, при условии сдачи строжайших экзаменов.

Офицер был обязан заниматься самообразованием. В частности, от него требовалось изучение иностранных языков, подготовка переводов или, хотя бы, обзоров иностранной военной литературы. Знаменитый германский генштабист фон Мольтке (старший), впоследствии получивший звание российского фельдмаршала, например, владел шестью иностранными языками (датским, турецким, французским, русским, английским и итальянским). Им был переведен с английского на немецкий 12-томный труд Гиббона «История падения Римской империи» и на основе собственного перевода оригинальных документов написана и издана история русско-турецкой войны 1828-1829 годов. Генштаб в централизованном порядке готовил и рассылал в войска реферативные обзоры иностранных военных газет, журналов и слушаний по военным и политическим вопросам в парламентах других стран. Офицеры, особенно офицеры Генштаба, регулярно посылались за границу для изучения иностранного опыта. Одним словом, прусские офицеры должны были быть в курсе развития военного дела за рубежом.

Пруссия — первая в мире страна, которая ввела воинскую повинность на постоянной основе. По закону от 3 сентября 1814 года все прусские подданные мужского пола были обязаны прослужить пять лет в регулярной армии (три года на активной службе и два года в резерве) и 14 лет в ополчении (ландвере).

Чтобы не отвлекать офицеров на рутинную подготовку и переподготовку призывного контингента, создается на постоянной основе многочисленный и привилегированный унтер-офицерский корпус. После подготовки в специальных школах унтер-офицер был обязан отслужить в этом качестве 12 лет, в течение которых он регулярно подвергался экзаменам и проверкам. После завершения воинской службы унтер-офицер получал специальный сертификат, гарантировавший его трудоустройство в гражданском секторе.

Главным толчком к прусским военным реформам послужило сокрушительное поражение, нанесенное прусским войскам французами под Иеной и Ауэрштадтом в октябре 1806 года Король Фридрих Вильгельм II приказал генерал-адъютанту Герхарду Йоганну фон Шарнхорсту разобраться в причинах поражения и представить план реформирования армии.

Одной из главных составляющих французских побед Шарнхорст назвал призывной характер французской армии, набиравшейся из граждан-патриотов, в то время как прусская армия комплектовалась в основном из маргиналов, в связи с чем общество рассматривало войну как дело короля и государства, а не всего народа.

Однако, наиболее революционным аспектом военной реформы Шарнхорста и его единомышленников был не перевод армии на призывную систему комплектования, а вывод о том, что гениальность в военном деле излишня и даже опасна. По мнению Шарнхорста, в современной войне успех приходит в конечном итоге не к полководцу-гению типа Наполеона с его интуитивным даром подбора талантливых военных самородков, которых он в двадцатилетнем возрасте производил в генералы и маршалы, а к армиям, состоящим из обычных людей, превосходящих противника в образованности, организации и непрерывном совершенствовании своего военного мастерства.

Так возникла классическая прусская военная школа, лишенная эмоциональных порывов, бессмысленного героизма, аморфных и неконкретных с профессиональной точки зрения идеологических догм и партийных пристрастий.

Шаг за шагом прежний аристократический дух прусского офицерского корпуса уступил место духу военной касты. Уже во второй половине XIX века линия раздела между офицерами аристократического и буржуазного происхождения была в основном размыта. Вместо военной аристократии по рождению появилась своего рода офицерская аристократия по образованию и достижениям в службе.

Прусская модель стала образцом для профессионализации офицерского корпуса в Европе и особенно в США. Конец XIX века можно считать периодом, когда военный профессионализм получил более или менее законченное развитие в армиях всех ведущих капиталистических государств мира.

Россия не осталась в стороне от этого триумфального шествия военного профессионализма. Его развитие в России связано прежде всего с именем генерала Д.А.Милютина, назначенного императором Александром II в 1861 году военным министром. Реформы Милютина, как и прусских реформаторов начала века, отталкивались от осознания банкротства существующей военной системы государства.

«Профессиональная» феодальная армия России, принудительно комплектуемая из крепостных крестьян для фактически пожизненной воинской службы и возглавляемая офицерами-дворянами, чье продвижение по службе определялось в первую очередь их местом в аристократической иерархии, оказалась в условиях бурного развития буржуазных государств-наций непригодной как инструмент войны, свидетельством чему стало поражение России в Крыму во время Восточной войны 1853–1856 годов.

За два десятилетия, в течение которых Милютин возглавлял военное ведомство, ему удалось сделать немало для того, чтобы у России появился профессиональный офицерский корпус.

Как и Шарнхорст, Милютин считал, что основой профессионализма является образование. Здесь ему предстояла титаническая работа, ибо в 1825–1855 годов, например, менее 30% российских офицеров получили хоть какое-то формальное военное образование. Милютин не только поставил присвоение офицерского звания в прямую зависимость от военного образования, но и реформировал всю систему последнего.

Старые кадетские корпуса, дававшие начальное и среднее образование и прививавшие автоматическое послушание посредством жесткого дисциплинарного воздействия, были упразднены. Вместо них Милютин создал военные гимназии, укомплектованные гражданскими преподавателями, задачей которых было преподавание прежде всего гуманитарных и естественных наук. Выпускники военных гимназий получали право на поступление во вновь созданные военные училища, где наряду с освоением военных предметов (стратегии, тактики, фортификационного дела и т.д.) они продолжали изучение иностранных языков, литературы и естественных наук. Одновременно открылись так называемые прогимназии с четырехлетним сроком обучения, где готовили для поступления в юнкерские училища, дававшие более упрощенное и менее престижное, чем военные училища, образование.

С 1874 года Милютин разрешил обучение во всех юнкерских и некоторых военных училищах представителей не только дворянского, но и других сословий, включая крестьянское. Целью министра было создание разносторонне образованного, социально ответственного офицерского корпуса, способного возглавить массовую армию с переменным личным составом и представляющего все слои общества. Потребность в такой армии стала особенно очевидной после впечатляющих побед Пруссии над Австрией в 1866 году и Францией в 1871 году. Решающим шагом в этом направлении было принятие по инициативе Милютина 4 января 1874 года Закона о всеобщей воинской повинности.

Реформы Милютина были первой и, к сожалению, последней попыткой построить российский офицерский корпус в соответствии с принципами военного профессионализма, утвердившимися в качестве универсальных к началу XX века во всех ведущих армиях мира.

Консервативный автократ Александр III, вступивший на престол в 1881 году после убийства своего отца-реформатора, сразу же уволил Милютина и подверг жесткой критике и пересмотру его реформы.

Военные гимназии были упразднены, а вместо них воссозданы старые кадетские корпуса уже без гражданских преподавателей. Программы преподавания как в кадетских корпусах, так и в военных училищах сократились за счет гуманитарных и естественнонаучных предметов. Была ужесточена военная дисциплина и вновь введены телесные наказания. Поступление в кадетские корпуса и военные училища опять стало доступным практически только дворянам. Единственный путь к офицерскому званию для представителей других сословий стал возможен через юнкерские училища. Однако путь этот был чрезвычайно затруднен. Выпускникам юнкерских училищ присваивалось звание подпрапорщика (подхорунжего), и для получения первого офицерского звания прапорщика (с 1884 года — подпоручика) или хорунжего они были обязаны прослужить несколько лет в войсках, в сущности, в качестве унтер-офицеров. Юнкерские училища были переведены из ведения главного управления военного образования в ведение военных округов, что также снизило уровень получаемого юнкерами образования.

Резко усугубились различия между офицерами-выпускниками кадетских корпусов и военных училищ, комплектовавшихся почти исключительно дворянскими детьми (в 1895 году 87% учеников кадетских корпусов и 85% курсантов военных училищ были дворянами) и выпускниками юнкерских училищ (доля дворян в которых сократилась с 74% в 1877 году до 53% в 1894 году)[6].

Так как выпускники военных училищ получали более качественное образование, чем юнкера, были теснее связаны с аристократической военной верхушкой, они имели больше возможностей для службы в элитных гвардейских частях и для поступления в военные академии.

Гвардейские офицеры, в отличие от обычного офицерства, обладали целым рядом преимуществ при продвижении по службе. Так, в гвардии отсутствовали промежуточные ступени между капитаном и полковником, при переводе гвардейского офицера в армейские части он немедленно повышался в чине независимо от имеющейся выслуги лет и т.п. Образ жизни гвардейских офицеров также заметно отличался от армейских. Отсюда лишь слегка замаскированный антагонизм между этими группами офицерства.

Естественно, что это не способствовало развитию таких неотъемлемых качеств профессионализма, как корпоративность и групповая идентификация.

Наличие многочисленных незаслуженных привилегий для части офицерского корпуса мешало развитию другого важного элемента профессионализма — стремлению к самообразованию как средству служебного роста. Есть немало доказательств того, что в 80-е и 90-е годы XIX столетия среди офицеров упал интерес к учебе и чтению специальной литературы. Согласно статистике, в 1894 году только 2% изданных в империи книг по названиям и 0,9% по тиражу имели отношение к военной тематике. Для сравнения: в 1894 году в России насчитывалось 34 тыс. офицеров, вдвое больше, чем докторов. И тем не менее в том же году книги на медицинскую тему составляли 9% названий и 3,7% тиража всех книжных изданий. В 1903–1904 годах было издано, соответственно, всего 165 и 124 книги на военную тему[7].

С начала 1880-х годов и вплоть до Первой мировой войны шло прогрессирующее падение престижности офицерской карьеры. Реакционный характер контрреформ в армии после отставки Милютина отталкивал либерально и идеалистически мыслящую образованную молодежь, предпочитавшую искать другие способы служения отечеству. Бурный рост торговли и промышленности в России в конце XIX века открывал немало возможностей для хорошего заработка и интересной работы в гражданском секторе.

К тому же, материальное положение основной массы офицеров стало крайне незавидным. Их денежное довольствие в конце XIX — начале XX века было самым низким по сравнению со всеми другими армиями Европы. Поэтому многие офицеры искали возможности перейти на более высокооплачиваемую службу в пограничных войсках, жандармерии и МВД.

В целом, если исходить из критериев профессионализма, следует признать, что своего пика (хотя и на невысоком уровне) военный профессионализм в России достиг в период милютинских реформ, после чего вплоть до настоящего времени происходила его то ускоряющаяся, то временно замедляющаяся деградация.

Возьмем Гражданскую войну. В Красной армии в этот период было еще много кадровых офицеров и генералов царской армии. Из 20 командующих фронтами их было 17. Все начальники штабов фронтов (22 человека) также были военными специалистами. Из 100 командармов раньше служили офицерами русской армии 82 человека, а из 93 начальников штабов армий — 77. Кадровые офицеры русской армии (И.И.Вацетис и С.С.Каменев) занимали пост главкома. Всего во второй половине Гражданской войны в Красной армии находилось от 150 до 180 тыс. человек начальствующего состава, из них 70–75 тыс. — бывших офицеров русской армии, в том числе около 10 тыс. кадровых офицеров и 60–65 тыс. офицеров военного времени[8] .

Из кого же рекрутировался остальной командный состав Красной армии? По свидетельству Льва Троцкого, «лишенных военного образования командиров было к концу гражданской войны свыше 43%, бывших унтер-офицеров — 13%, командиров, прошедших советскую военную школу, — 10%, офицеров царской армии — около 34%»[9] .

Впоследствии подавляющая часть царских офицеров была или изгнана из Красной Армии, или физически истреблена. К началу Великой Отечественной войны их осталось всего несколько сот человек.

Кто же пришел им на смену? За четыре года Гражданской войны подпоручик Михаил Тухачевский стал командующим фронтом, прапорщик Дмитрий Гай — командующим корпусом, подпоручик Иероним Уборевич — главнокомандующим армией Дальневосточной Республики, вообще не служивший в армии Виталий Примаков стал командующим корпусом.

5 августа 1921 года Тухачевский, никогда не учившийся в высшем учебном заведении, становится начальником Военной академии РККА.

Репрессированных полководцев-самоучек времен Гражданской войны сменили бывший унтер-офицер Георгий Жуков, ставший к концу войны командиром эскадрона. К этому же времени Константин Мерецков был помощником начальника штаба дивизии, Родион Малиновский — начальником пулеметной команды, будущий адмирал флота Иван Исаков командовал миноносцем на Каспии.

Очень хорошо описал этот процесс деградации командных кадров российской армии Андрей Кокошин. В 1996 году, будучи еще в должности первого заместителя министра обороны он говорил:

У нас было три категории командиров гражданской войны. Почти все командующие войсками и командармы, не говоря уже о начальниках штабов Красной Армии, были генералами или полковниками царской армии. Была вторая категория — это были поручики и подпоручики, ставшие командармами, комкорами, — Тухачевский, Уборевич. А дальше шли фельдфебели и вахмистры — Буденный, Тимошенко…

Между всеми этими тремя категориями существовала изначально глубокая вражда. В конце 20-х годов поручики, опираясь на фельдфебелей, решили свести счеты с генералами и полковниками. Тухачевский устроил разгром военной школы Свечина, он утверждал, что они «не марксисты». … Я считаю, что величайшей трагедией наших вооруженных сил было то, что такие люди, как Свечин и вся его школа, были уничтожены в 1928–1929 гг. В 1937 году и сами «поручики» были съедены «фельдфебелями». «Фельдфебелей» потом тоже съели. Между прочим, это нам до сих пор аукается. Ведь академии — это кузница кадров. Они должны иметь определенную преемственность, так же как штабы и высшие органы управления. Преемственность — в учебных программах, библиотечных фондах, документах, которые передают такие знания через поколения, от человека к человеку. Когда эту нить обрубают, следующим поколениям военачальников все приходится начинать с нуля. А когда дело доходит до войны, это неизменно означает войну большой кровью. Просто удивительно, что у нас на этой почве вырастали потом крупные военачальники вроде Жукова[10].

После Гражданской войны качество подготовки офицерского (командного) состава по сравнению с дореволюционным периодом резко снизилось. В военные училища в 20–30-х годах принималась молодежь, имеющая даже неполное среднее образование, а в училища военного времени вообще поступали без всяких конкурсов юноши после семилетки, зачастую сельской. Низкое качество обучения компенсировалось количеством выпускников. К 1938 году в СССР было 75 военных училищ, а в 1940 году их число возросло до 203, в которых обучалось около 240 тыс. курсантов.

В Великую Отечественную войну Красная армия вступила, имея 680 тыс. офицеров, а в течение только первого месяца войны было призвано из запаса еще 680 тысяч. Во всем гитлеровском вермахте (а не только на советско-германском фронте) насчитывалось на 1 декабря 1941 года, когда немцы стояли у ворот Москвы, всего 148 тыс. офицеров, из которых лишь 23 тысячи были кадровыми. Да и в армии Императора Николая II накануне Первой мировой войны было только 41 тыс. офицеров.

Не удивительно, что и потери советского офицерского корпуса в годы Великой Отечественной войны были чудовищными. По данным генерала армии И.Шкадова, за четыре года войны погибло и пропало без вести около миллиона офицеров и генералов[11] . Согласно академику А.Н.Яковлеву, который служил командиром взвода во время войны, только лейтенантов — от младшего до старшего — погибло 924 тысячи[12].

Послевоенные годы привели к заметному повышению качества советского офицерского корпуса. Значительно возросли сроки обучения офицеров. В частности, были созданы высшие общевойсковые училища с продолжительностью обучения 4–5 лет. Сроки обучения в академии имени Фрунзе, открывавшей путь общевойсковому офицеру к командованию батальоном и полком, достигли трех лет, а в академии Генерального штаба — двух. Однако учеба во всех военных вузах, не считая занятий по марксизму-ленинизму, проводилась почти исключительно по военным и военно-техническим дисциплинам, в основном на основе сильно приукрашенного опыта Великой Отечественной войны. Мировой опыт военного строительства зачастую игнорировался, курсанты и слушатели были лишены возможности изучать иностранную военную литературу вследствие тотальной цензуры. Преподавание иностранных языков велось в крайне ограниченных объемах.

Было бы несправедливо, конечно, не сказать, что и в этих сложных условиях в армии были и есть грамотные, квалифицированные офицеры и генералы, для которых военная служба является призванием. Ведь, помимо формального образования существуют и самообразование, и боевой опыт, с которых, как показывает история становления военного профессионализма, и начиналось формирование профессионального офицерского корпуса. Иначе откуда бы появились такие реформаторы военного дела, как Гнейзенау и Шарнхорст в Пруссии, Милютин в России или Шерман в США.

[1] Советская военная энциклопедия. — М.: Воениздат, 19Т. 5. С. 104.

[2] Huntington S.P. The Soldier and the State: The Theory and Politics of Civil-Military Relations. Belknap/Harvard, Cambridge, 1985. Pp. 17-18.; или За профессиональную армию: Идеи Шарля де Голля и их развитие в ХХ веке. Российский военный сборник. Выпуск 14. — М.: Военный университет, Независимый военно-научный центр «Отечество и воин», ОЛМА-Пресс, 1998. С. 446; или Армия и военная организация государства. Отечественные записки. № 8, 2002. С.60.

[3] Статья “Military professionalism” (Военный профессионализм) из International Military and Defense Encyclopedia (Международная военная и оборонная энциклопедия), под ред. Тревора Н. Дюпуи. Т. 5. С. 2194. Вашингтон, Изд-во Брэсси’с. 1993 г.

[4] Статья “Armed forces and society” (Вооруженные силы и общество), из International Military and Defense Encyclopedia (Международная военная и оборонная энциклопедия), под ред. Тревора Н. Дюпуи. Т. 1. С. 188. Вашингтон, Изд-во Брэсси’с. 1993 г.

[5] Huntington S.P. The Soldier and the State: The Theory and Politics of Civil-Military Relations. Belknap/Harvard, Cambridge, 1985. P. 30.

[6] Всеподданнейший отчет о действиях военного министерства за 1885 г. Отчет о состоянии военно-учебных заведений. СПб., 1897. С. 8-9.

[7] Книжный вестник. 1894. № 9. С. 329; Книжный вестник. 1904. № 12. С. 107-110.

[8] Каватарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республике Советов. 1917-1920. М., 1988. С. 222.

[9] Коммунист. 1991. № 9. С. 56.

[10] Аргументы и факты. 1996. № 25. С. 3.

[11] Красная звезда, 9 мая 1990 г.

[12] Известия, 25 апреля 1995 г.