Появление и развитие военного профессионализма привело к возникновению наряду с традиционной формой гражданской контроля (так называемый субъективный или проникающий контроль) новой его формы — объективного или либерального контроля (по западной терминологии).

По сути обе эти формы преследуют одну и ту же цель — максимальное усиление гражданской власти по отношению к власти военных структур и устранение влияния во­енных на политику.

Однако методы достижения этих целей у субъективного и объ­ективного контроля радикально отличны друг от друга.

Первоначально, до появления профессионального офицерско­го корпуса в первой половине XIX века, практиковался только субъективный контроль.

Сам лозунг «гражданского контроля» был выдвинут в XVII веке в Англии как форма борьбы парламента с монархом за влияние на армию. Так как монарх был по сути таким же гражданским лицом, как и парламентарии, то на самом деле речь шла об усилении именно парламентского, а не гражданского контроля над армией.

В дальнейшем лозунг гражданского контроля приобрел явно выраженный классовый характер и использовался европейской ли­беральной буржуазией в борьбе с аристократией в рамках общего соперничества двух классов за власть.

В действительности же как тогда, так и сейчас при субъектив­ном гражданском контроле речь идет не о гражданском контроле вообще, а о контроле определенных политических групп, чаще все­го исполнительной и законодательной власти.

Большое число, различный характер и противоречивые интере­сы гражданских групп делают невозможным максимизацию их вла­сти над военными от лица единого целого», — пишет Хантингтон. — Вследствие этого максимизация гражданской власти над вооруженны­ми силами всегда означает максимизацию власти той или иной кон­кретной группы или нескольких групп. Это и есть субъективный гра­жданский контроль [13].

Субъективный гражданский контроль, согласно Хантингтону, рассматривается его сторонниками не как самостоятельная цель, а всего лишь как средство усиления собственной власти и влияния за счет соперников. Хантингтон считает, что борьба между прези­дентом и конгрессом в США за влияние на армию мало чем отли­чается в этом отношении от борьбы между монархической властью и парламентами в прошлые века. И те, и другие стремятся не столько ослабить влияние армии в государстве и обществе, сколько ограничить власть друг друга.

«Президент, — пишет Хантингтон, — идентифицирует граж­данский контроль с президентским контролем, мотивируя это тем, что конгресс слишком многочислен и плохо организован для того, чтобы эффективно контролировать вооруженные силы. Конгресс со своей стороны идентифицирует гражданский контроль с контролем конгресса, считая, что конгресс ближе к народу, чем президент, что делает президента потенциальным заложником его военных советников. Однако и президент, и конгресс в сущности заинтере­сованы в распределении власти между исполнительной и законода­тельной властью, а вовсе не в распределении власти между воен­ными и гражданскими» [14].

До возникновения в XIX веке военного профессионализма субъективный гражданский контроль оставался единственной формой гражданского контроля. Именно военный профессиона­лизм, получивший свое наибольшее развитие в США, вызвал необходимость установления объективного (либерального) контроля над воору­женными силами.

Субъективный гражданский контроль с появлением военного профессионализма теряет значительную часть своей эффектив­ности и устаревает, ибо он оказывается не в состоянии эффек­тивно контролировать даже технически такое сложнейшее яв­ление, как управление насилием в современном сложном мире. «Субъективный гражданский контроль, — пишет Хантингтон, — становится решительно неуместным в обществе, в котором общественное разделение труда доходит до такой степени, когда возникает четко выраженный класс специалистов по управлению насилием.

<...> Возникновение военной профессии трансформировало проблему военно-гражданских отношений, усложнив усилия граж­данских групп по максимизации своей власти над военными. Такие группы теперь уже оказались лицом к лицу не с другими граждан­скими группами с аналогичными целями, а с новыми независимыми функциональными военными императивами. <...> Возникла необхо­димость в новом принципе, который бы регулировал отношения между функциональными военными императивами и остальной ча­стью общества [15].

Таким принципом стало признание автономного характера военного профессионализма и осознание необходимости его максимального развития как новой формы гражданского кон­троля над военной сферой.

Объективный контроль считается самым надежным средством против политизированности вооруженных сил. Профессиональные военные продвигаются по иерархической лестнице посредством совершенствования своего мастерства. В связи с этим они стре­мятся добиться максимальной изолированности своей профессио­нальной деятельности от внешних влияний, и, прежде всего, от политики. Как пишет американский исследователь Джон Лепингуэлл, «профессионализм представляет собой полную противополож­ность политизации, ибо по мере политизации армия утрачивает свою ориентацию на совершенствование военного мастерства и продвижение по служебной лестнице в соответствии с критериями профессионализма, превращаясь вместо этого в политическую ор­ганизацию» [16].

По словам Хантингтона,вмешательство военных в политику представляет собой антитезу объективного контроля: гражданский контроль уменьшается по мере того, как увеличивается участие армии в институциональной, классовой и конституционной полити­ке. Субъективный контроль, напротив, предполагает такое вмеша­тельство. Суть объективного гражданского контроля предполагает признание автономности военного профессионализма; суть субъ­ективного гражданского контроля заключается в отрицании неза­висимости военной сферы. <...> Субъективный гражданский кон­троль достигает своих целей путем навязывания военным граждан­ских ценностей, превращая армию в зеркало государства. Объек­тивный гражданский контроль добивается своих целей путем ми­литаризации армии, превращая ее в инструмент государства [17].

При объективном гражданском контроле, по убеждению его сторонников, достигается наибольшее снижение влияния армии в обществе. Армия становится политически стерильной и ней­тральной по отношению ко всем участникам политической борьбы. Тем самым лозунг гражданского контроля перестает быть лозунгом, маскирующим групповые политические интере­сы, и поднимается до уровня аналитической концепции, способ­ной в равной мере соблюсти интересы всех социальных слоев общества.

Западные эксперты, в частности, американские и израиль­ские, сходятся в том, что субъективный гражданский контроль получил наибольшее распространение в тоталитарных, особенно коммунистических политических системах, в то время как объ­ективный контроль наиболее характерен для государств демо­кратических [18].

Как утверждает один из ведущих американских специалистов в области гражданского контроля Роман Кольковиц, конфликт между гражданским и военным руководством в СССР был присущ самой советской политической системе, что и вызывало необходимость все­объемлющего гражданского контроля над армией. Этот конфликт был «результатом фундаментального противоречия между уравнительной, антимилитаристской идеологией марксизма с его требованием граж­данского руководства и элитарными, реалистичными установками во­енного руководства с его «военным складом ума» [19].

С этой целью была создана разветвленная сеть специальных ор­ганов, контролировавших армию сверху донизу. Важнейшими из них были Главное политическое управление (ГлавПУР) при ЦК КПСС и специальное Главное управление военной контрразведки в составе КГБ СССР.

После распада Советского Союза новое политическое руководство России, как и его оппозиция, продолжают рассматривать субъективный гражданский контроль над Вооруженными Силами как важнейший инструмент в своей борьбе за власть. Правда, ука­зом еще Президента СССР от 24 августа 1991 года деятельность политических партий в Вооруженных Силах была прекращена, од­нако, взамен были созданы новые, а также сохранены и даже усилены старые инструменты субъективного гражданского контроля.

Во-первых, вместо ГлавПУРа были учреждены так называемые органы воспитательной работы (после ряда реорганизаций и пере­именований они возглавляются в настоящее время Главным управ­лением по воспитательной работе (ГУВР) Министерства обороны), а институт коммунистов-замполитов заменен институтом заместителей (помощников) командиров по воспитательной работе. В результате заместители по воспитательной работе имеются даже в ротах.

Во-вторых, всесильный отдел административных органов ЦК КПСС, имевший решающее значение при назначении на все выс­шие воинские должности (начиная с генерал-майора) был заменен новыми, чисто президентскими структурами во главе с граждан­скими лицами, которые по-прежнему имеют решающий голос в во­просах выдвижения или освобождения от должности всех руково­дящих военных кадров. Вначале это была Высшая аттестационная комиссия при Президенте РФ во главе с секретарем Совета безо­пасности Юрием Скоковым (создана по указу президента Б.Ельцина № 1188 от 7 октября 1992 года), затем эти функции перешли к Администрации Президента.

В-третьих, параллельно с сокращением численности армии шло усиление внутренних войск МВД, численность которых стала больше, чем во времена существования СССР. В настоящее время внутренние войска МВД насчитывают около 200 тыс. человек, оснащены тяжелым вооружением (танки, артиллерия) и вполне сопоставимы по численности и оснащению с сухопутными вой­сками Министерства обороны.

Столь резкое усиление внутренних войск не может быть объяс­нено только опасениями беспорядков в стране или роста террориз­ма, ибо для этих целей имеются многочисленные специальные по­лицейские формирования (ОМОН, спецназ и т.д.). Совершенно оче­видно, что руководством страны внутренние войска рассматриваются в первую очередь как противовес армии в случае ее нелояльности существую­щей исполнительной власти.

В-четвертых, в полном объеме сохранен контроль со стороны «тайной полиции». Бывшее 3-е Главное управление КГБ, предна­значавшееся для контрразведывательной деятельности внутри воо­руженных сил, практически без каких-либо изменений в своем со­ставе и функциях перешло в состав ФСБ, переменив лишь свое старое наименование на новое — Управление военной контрразвед­ки (УВКР) ФСБ. О задачах УВКР вполне откровенно высказался в 1997 году его тогдашний начальник, генерал-полковник Алексей Моляков:

Ситуация в Вооруженных Силах Российской Федерации находится под нашим постоянным и неослабным контролем... Органы военной контрраз­ведки, работающие в войсках, имеют четкие указания своевременно вскрывать и заблаговременно предотвращать экстремистские и другие опасные устремления. Это необходимо для того, чтобы в случае обострения политической ситуации в стране не допустить утраты управляемости ВС РФ со стороны Верховного Главноко­мандующего — Президента страны и нейтрализовать любые попыт­ки втянуть армию в политическое противоборство [20].

По словам генерала Молякова, численность УВКР достигала в 1997 году 6 тыс. человек. Кроме того, по оценкам экспертов, с органами военной контрразведки на негласной основе сотрудничали свыше 50 тыс. агентов из числа военнослужащих во всех структурах Вооруженных Сил — от батальона до Генерального штаба включительно [21].

Таким образом, российское руководство, как и руководство СССР, предпочитает в своих отношениях с армией полагаться практически исключительно на методы субъективного граждан­ского контроля. При этом оно явно не учитывает тот факт, что субъективный контроль эффективен только при полной полити­ческой стабильности и наличии системы конституционно отре­гулированной, плавной смены власти в стране. При всяком обо­стрении борьбы за власть, и особенно при ее смене, соперни­чающие политические группировки, как правило, пытаются привлечь армию на свою сторону, тем самым политизируя ее. Именно в этом, по мнению западных экспертов, заключается кардинальный недостаток субъективного гражданского контроля в странах со слаборазвитыми или отсутствующими демократи­ческими институтами [22].

Достаточно вспомнить, как легко выскользнул из рук Михаила Горбачева контроль над армией в 1990-1991 годах, несмотря на тот факт, что он был одновременно и Генеральным секретарем ЦК КПСС, и Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР и мог практически единолично назначить на любую воин­скую должность любого угодного себе военачальника.

Россия уже дважды в этом веке имела возможность убедиться, к чему ведет политизация армии. Именно политизация армии при­вела к ее развалу в 1917 году и, как следствие, к Февральской ре­волюции и последующему захвату власти большевиками. Точно так же участие армии в политике способствовало распаду СССР в 1991-1992 годах и растаскиванию вооруженных сил по отдельным республикам бывшего Советского Союза.

Не нужно богатого воображения, чтобы представить себе, что может произойти с российской армией при ее политизации.

Значит, обществу и политическим группировкам нужно сроч­но договариваться об отказе от втягивания армии в политику, а армия со своей стороны должна решительно воздерживаться от политизации. На практике это означало бы принятие и соблюдение арми­ей принципов объективного гражданского контроля и военного профессионализма.

К сожалению, неоднократно менявшаяся в последние годы и не стабилизировавшаяся до сих пор форма власти в России не благо­приятствует принятию в стране принципов «гражданина в форме» и демократического парламентского и общественного контроля над армией, какими руководствуются многие демократические государ­ства (ФРГ, Израиль и другие). В этих условиях, на наш взгляд, американская система объективного гражданского контроля пред­ставляет собой — при всей сложности ее воспроизведения в Рос­сии — реальную возможность нейтрализации армии как политиче­ской силы.

Какие практические шаги в этом направлении можно сделать, увязав их с модернизацией и преобразованием армии?

Совет по внешней и оборонной политике уже высказывал свою точку зрения по этому вопросу в Заявлении от 14 февраля 1997 года «Нынешнее положение российской армии как надвигающаяся общенациональная катастрофа»:

...До тех пор, пока не станет ясно, какая политическая система сложится в России — демократическая, авторитарная или олигар­хическая — необходимо максимально возможное отстранение армии от политики. Это должны хорошо осознавать все политиче­ские и общественные силы страны. Иначе армия неизбежно пре­вратится в субъект политической борьбы со всеми вытекающими отсюда последствиями для нее и для общества.

Кому нужна армия: обществу или государству? Если в России установится олигархия — то ей нужна армия наемников и мощные полицейские силы. Если же у нас формируется гражданское обще­ство и демократия, то армия должна иметь идеалы, разделять основные духовные ценности нации [23].

[13] Huntington. Op. cit. — P. 80.

[14] Op. cit. — P. 81.

[15] Op. cit. — Pp. 82, 83, 85.

[16] John W. Lepingwell. “Soviet Civil-Military Relations and the August Coup”, World Politics, 44 (July 1992). — P. 540.

[17] Huntington. Op. cit. — P. 83.

[18] Gordon Skilling and Franklyn Griffiths, eds. Interest Groups in Soviet Politics. — Princeton: Princeton University Press, 1970; Joseph L. Nogee, ed. Soviet politics: Russia After Brezhnev. — New York, Praeger, 1984; Joseph Avidar. The Party and the Army in the Soviet Un­ion. — Jerusalem: Magnes Press, 1983; Amos Perlmutter. The Military and Politics in Modern Times. New Haven: YaleUniversity Press, 1977.

[19] Roman Kolkowitz. The Soviet Military and the Communist Party. — Princeton: Princeton University Press, 1967. — Pp. 11-35.

[20] Игорь Коротченко. «Военная контрразведка не допустит воору­женного мятежа». Независимая газета, 19 июля 1997 г.

[21] Игорь Коротченко. «Отставка Ельцина — стратегическая цель Движения Рохлина. Однако попытки ДПА втянуть армию в политику будут блокироваться Лубянкой». Независимая газета, 23 сентября 1997 г.

[22] John W. Lepingwell. Op. cit. — P. 543; RomanKolkowitz. “Military Intervention in the Soviet Union: Scenario for Post-Hegemonical Synthe­sis” in R. Kolkowitz and Andrzej Korbouski, eds. Soldiers, Peasants and Bureaucrats. — Boston: George Alien and Unwin, 1982. — Pp. 122-126.

[23] Независимая газета, 14 февраля 1997 г.