Оценивая перспективы очередной российской модернизации, следует прежде всего понять, что такое модернизация. На мой взгляд, ее разнообразные трактовки не должны скрывать фундаментального обстоятельства: модернизация – это процесс, целью и результатом которого является превращение ранее отстававшей и «запутавшейся в себе» страны в социум, который может развиваться на естественной основе, свободно конкурируя с остальными членами международного сообщества и по мере необходимости переходить (желательно ненасильственным и органичным образом) от одного политического режима к другому. Иначе говоря, успешная модернизация – это политическое и экономическое усилие, устраняющее необходимость своего повторения в будущем и открывающее путь гармоничному развитию. Если быть предельно кратким, успешная модернизация лишает общество любой потребности в каких бы то ни было последующих модернизациях.

Нет модернизатора – нет перемен

Россия – страна уникального модернизационного опыта. Ни одно другое государство не поднималось так высоко в мировой экономической и политической «табели о рангах», чтобы затем упасть очень низко, и тем более ни одна страна не проделывала это последовательно столько раз, сколько Россия.

Если не уходить слишком далеко в историю, можно начать с середины XVII века, когда Россия стала медленно оправляться после Смуты и восстанавливать свой военный и экономический потенциал. На протяжении полувека страна постепенно накапливала силы для перемен, реформировала армию и впитывала западный опыт.

Все это создало почву для петровских реформ, которые хотя и были проведены, как это часто подчеркивают, «варварскими методами», тем не менее вывели Россию в число самых значимых европейских держав. В этот период экономические перемены внутри страны не слишком сильно проявились вовне: Россия и после Петра I оставалась экспортером пушнины, строевого и корабельного леса, пеньки, воска и меда, но при этом заработали мануфактуры, выпускавшие металл, ткани и одежду, военное снаряжение и т. д.

Однако модернизация натолкнулась на невозможность проведения социально-политических реформ и исчерпала себя уже в первые годы XIX века.

Последовавшие события – оформление Священного союза, деятельное участие в подавлении многих европейских революций и как финал – поражение в Крымской войне – впервые в нашей истории со всей очевидностью продемонстрировали «личностный» характер российской модернизации: есть модернизатор – есть модернизация, нет модернизатора – не следует ждать и попыток организации перемен.

Тупик середины XIX века, как и тупик первой половины XVII столетия, в конечном счете вызвал к жизни новых модернизаторов – от Александра II до Витте и Столыпина. Но на сей раз модернизация пошла несколько дальше. Помимо прежнего основания – копирования европейского опыта и разворота «лицом к Европе» – она была обогащена некоторыми социальными и политическими изменениями: отменой крепостного права в 1861 году и учреждением Государственной думы в 1907-м.

Экономические успехи не заставили себя ждать: к началу Первой мировой войны на Россию приходилось 8,2% мирового промышленного производства. С учетом того, что политические элиты осознали возможность эволюционных перемен не только в экономике, но и в социально-политической сфере, шансы на продолжение взятого курса были куда большими, чем в начале XIX века, однако ход событий был нарушен Первой мировой войной и двумя революциями 1917 года.

«Новый круг» был начат в середине 20-х годов, когда советская экономика выглядела разрушенной даже на фоне экономик европейских государств, дела у которых шли в то время тоже неблестяще. И снова страна пошла по пути радикальных технологических заимствований, в очередной раз подтвердив, что такой вариант сокращения отрыва от лидеров является весьма эффективным. Даже те, кто подвергает обоснованным сомнениям официальную статистику результатов сталинской индустриализации, вынуждены признать, что промышленность СССР сделала огромный рывок, а инфраструктура получила невиданное ранее развитие. Однако с середины 70-х годов развитие затормозилось – и всего двух десятилетий оказалось достаточно для того, чтобы «новая» Россия оказалась изгоем на экономической периферии.

Два «двойных» цикла

Какие выводы можно сделать из этих «кругов» в российской модернизации? Во-первых, каждая из модернизаций была спровоцирована своеобразным «тупиком» в развитии страны, причем всякий раз осознание такого тупика приходило не изнутри, а извне. Российские модернизации поэтому всегда оказывались догоняющими – даже тогда, когда на излете они производили результаты, на короткий период выводившие страну в лидеры. Ощущение отставания и нетерпимость такового становились главным толчком российских модернизаций. Вне кризисных ситуаций модернизации не осуществлялись.

Во-вторых, каждая из модернизаций по отмеченной выше причине носила крайне ограниченный и внутренне противоречивый характер. Стремление преодолеть отставание необязательно предполагало превращение в лидера – и модернизации затухали при некотором приближении к «нормальному», но не исключительному уровню. Таким образом,

Россия никогда четко не определяла задач модернизаций: элиты смутно осознавали, от чего они хотят уйти, но не могли сформулировать «образа желаемого будущего».

В-третьих, все российские модернизации были не только «элитистскими», как и многие другие, но призваны были служить процветанию и укреплению тех элит, которые их инициировали. Между тем практика показывает, что по мере успеха модернизаций инициировавшие их группы теряют власть, а в худшем случае даже устраняются. В России эта закономерность также проявилась, пусть и не сразу, но при этом каждые новые модернизаторы были уверены, что их-то она не затронет.

Можно проследить два крупных «двойных цикла» российских модернизаций. Первый (1695–1917) состоит из фазы продолжительного успешного развития, не только не угрожавшего системе, но даже укреплявшего ее (1698–1815), и фазы более короткой, на протяжении которой перемены стали подрывать стабильность системы, порождать противоречия и конфликты и наконец привели к ее краху (1861–1917). Между этими фазами лежал период застоя и неопределенности, в ходе которого накапливались признаки «застойности» и приближения тупика.

Второй «двойной цикл» также состоял из периода развития, в целом укреплявшего систему (1921–1964), и новой попытки рывка, приведшего в конечном счете к ее краху (1985–1991). Между ними вновь лежало время застоя и усиливающегося ощущения кризиса. Заметим, что второй «двойной цикл» был пройден приблизительно в три раза быстрее первого, что в целом соответствует ускоряющемуся темпу прогресса. Очевидно, что новые модернизаторы – «образца» 1861 и 1985 годов – намеревались укрепить основы полученного ими порядка, а не привести его к краху, однако дефицит эволюционных изменений заметен в России как в XIX веке, так и на рубеже XX и XXI столетий.

«Болезнь» российских модернизаций заключена в неумении согласовывать экономические и политические преобразования. В-четвертых, все российские модернизации носили частный характер, обусловленный их субъектностью и задачами. Главными проблемами российских модернизаций являлись, таким образом, их неукорененность в системе интересов и мотивов большинства населения и неготовность власти лишаться даже части контроля над ее «собственным» народом. Именно поэтому, на мой взгляд, все российские модернизации встречались массами с некоей настороженностью (а если они и становились популярными, то вскоре сворачивались «сверху»). И, в-пятых, российские модернизации – и в этом их радикальное отличие от большинства успешных модернизаций – никогда не ставили своей целью интеграцию в мир. Российские элиты хотели сделать страну «не хуже других», а зачастую и лучше, они выстраивали отношения с элитами других стран, участвовали в глобальных политических и военных интригах, но при этом умудрялись оставаться оторванными от мира экономически и социально.

Оценивая сегодня российскую ситуацию, приходится со всей определенностью признать, что предшествующие модернизации не достигли своей основной задачи. Россия не смогла стать саморазвивающейся экономикой, готовой конкурировать на рынках промышленной продукции с развитыми странами, ей не удалось создать устойчиво функционирующую политическую систему, основанную на демократической смене властных элит, все ее постсоветское развитие стало историей неконтролируемого роста имущественного неравенства, а понятной социальной сегментации так и не возникло. Именно потому президенту Дмитрию Медведеву потребовалось вновь говорить о модернизации, и неочевидно, что очередная попытка окажется удачной.

Перспективы не радужные

История большинства успешных модернизаций позволяет заметить две важные черты, свойственные практически любой из них. Во-первых, повторю еще раз, толчком к модернизации является осознание элитами и обществом тупиковости ситуации, в которой находится страна, и бесперспективности ее прежнего пути развития. Это может стать следствием либо серьезного внешнего удара (военного поражения), либо политических процессов, приводящих к возникновению новой политической системы, которая начинает поиск собственной идентичности, либо смены политической элиты после долгого периода углубляющегося застоя. Как следствие в большинстве модернизирующихся стран историческая преемственность оказывается разорванной: если элита и пытается найти некие точки опоры в прошлом, то достаточно абстрактные и в достаточно отдаленном. Недавнее прошлое однозначно выступает в общественном сознании как нечто, от чего следовало бы уйти.

Во-вторых, в подавляющем большинстве успешно модернизировавшихся стран модернизация проходила в условиях укреплявшегося единения элит и народа. При этом интересы политиков и бизнесменов были относительно четко разделены: первые стремились к популярности и славе, вторые – к умножению капиталов. Парадоксально, но ни один из успешных модернизаторов не вошел в историю как владелец крупного личного состояния или олигарх, в то время как большинство из тех, кто не мог похвастаться никакими достижениями, оказались в числе богатейших людей на своих континентах. Успешные страны модернизировались как единое целое, неудачные же погрязали в коррупции и материальном неравенстве. Даже на этом фоне можно заметить, что перспективы российской модернизации не выглядят радужными.

Во-первых, сегодня ситуация, сложившаяся в стране, не воспринимается как тупиковая или катастрофическая. Напротив, верно скорее обратное утверждение: значительная часть населения сейчас более обеспечена, более свободна в своей частной жизни и более удовлетворена положением вещей, чем когда-либо прежде в отечественной истории.

Во-вторых, власти, демонтирующие те демократические элементы, которые сложились в 90-е годы, делают все от них зависящее, чтобы провести «естественную» линию преемственности от советского периода к нынешнему; временем, по отношению к которому воспитывается отторжение, выступает мимолетная эпоха 1992–1999 годов, которая вряд ли может считаться достойно оттеняющей нынешние успехи.

В-третьих, развитие страны в минимальной степени зависит от мобилизации усилий граждан, а в максимальной – от мировых цен на нефть и газ; последние приводят к самоуспокоению, которое нигде не являлось характерной чертой модернизации.

И, наконец, в-четвертых, политическая и экономическая элиты России практически слились в единое целое и ставят своей задачей максимальное самообогащение любыми возможными способами.

В результате около 56% российского ВВП создается в компаниях, которыми владеют собственники, зарегистрированные в офшорных юрисдикциях, этот показатель соизмерим с современными данными по самым неблагополучным странам Африки.

Таким образом, призывы к модернизации сегодня звучат в крайне неблагоприятной обстановке: повода ощущать потребность в модернизации у значительной части граждан попросту нет, политические цели элиты понуждают ее героизировать советское прошлое вместо того, чтобы десакрализировать его, а экономические интересы той же элиты требуют относиться к стране как к территории, природные богатства которой можно эксплуатировать, совершенно не заботясь о благополучии и выживании ее народов.

Благоприятный момент упущен

Имелся ли у России в недавнем прошлом шанс на модернизацию? Сохраняется ли он в наши дни? На первый вопрос, на мой взгляд, можно однозначно ответить положительно. Этот шанс был крайне велик во второй половине 80-х годов, когда для успешной модернизации в СССР имелось как минимум шесть важнейших предпосылок, которые могли сделать ее успешной.

Во-первых, тупиковость советского пути развития стала очевидной для значительной части населения страны, если не для его большинства. Приметы кризиса были весьма заметными, а различия в уровне и стиле жизни в Советском Союзе и на Западе – разительными. Кроме того, в «социалистическом лагере» имелся широкий набор мнений о направлениях и задачах реформ и поэтому цели и характер модернизации могли послужить предметом состоятельной дискуссии (тогда как сегодня аргументы и сторонников, и противников модернизации выглядят крайне примитивными и шаблонными).

Во-вторых, в СССР существовала высокопрофессиональная элита, которая при всех ее недостатках, с одной стороны, была приучена к служению стране и с другой – обладала достаточным количеством необходимых для реиндустриализации знаний и навыков (достаточно сравнить число вводимых в РСФСР и России промышленных и инфраструктурных объектов в 80-е и 2000-е годы, чтобы осознать весь масштаб различий между «тогда» и «теперь»). Эта элита отличала политические и экономические интересы, делала акцент на первых и вполне могла повести страну вперед.

В-третьих, Советский Союз в середине 80-х годов гораздо больше отставал от Запада по промышленным технологиям, чем по структуре экономики, а это в условиях развитого индустриального сектора могло быть преодолено за пятнадцать-двадцать лет, что показывает опыт тех же Тайваня или Бразилии. Кроме того, в СССР существовало огромное предложение дешевых материальных, трудовых и энергетических ресурсов, низкую стоимость которых было несложно искусственно поддерживать на протяжении всех необходимых для серьезной перестройки экономики десяти-пятнадцати лет.

В-четвертых, политический климат в СССР времен горбачевской перестройки вполне располагал к модернизации, так как в стране было создано (точнее, создалось само в результате знакомства граждан с историческими фактами) стойкое отторжение «социалистического» прошлого и авторитарных методов управления. Это предполагало, что народ готов был идти вперед, не оглядываясь без необходимости назад. Стремление избавиться от прошлого любой ценой могло стать важнейшим ресурсом перемен.

В-пятых, перестройка на время сделала Советский Союз очень «модным» в мире – во многом таким, каким пятнадцать лет спустя стал Китай. Политика открытости одной из двух сверхдержав давала уникальный шанс на привлечение инвестиций, технологий и специалистов с Запада, а положение СССР как мощной военной силы, контролировавшей половину Европы, открывало возможность «размена» разоружения и роспуска коммунистических организаций на включение как стран Восточной Европы, так и самого Советского Союза в крупные интеграционные объединения Западного мира, что могло, как тогда говорили, «сделать перестройку [поистине] необратимой».

И, наконец, в-шестых, во второй половине 80-х годов советские люди в их большинстве осознавали, что из не слишком вдохновлявшего социалистического «сегодня» возможен только коллективный выход и что судьбы всего народа остаются едиными. Это создавало мобилизационный потенциал, который, к сожалению, в конечном счете оказался растрачен безрезультатно.

Сегодня в России нет ни одной из этих предпосылок модернизации. Народ в значительной своей части удовлетворен происходящим. Элита невиданно деградировала, а принцип меритократичности полностью отброшен в угоду кумовству и клановости. Структура экономики сейчас больше соответствует «неразвивающимся» государствам третьего мира, чем постиндустриальным странам первого. Прошлое упорно идеализируется, а вместо идеологии развития внедряются ценности консерватизма и религиозности. Россия утратила свое геополитическое положение, ее военный потенциал в значительной мере растрачен, и она не представляет интереса для Запада. И что самое важное – значительная часть наиболее активных граждан либо уже покинула страну, либо относится к ней как к временному месту жительства, будучи готовой в любой момент сменить его на более комфортное.

Не будем фаталистами

У современной России имеются почти все объективные предпосылки для успешной модернизации. Отсутствуют лишь две, правда, самые важные: политическая воля и заинтересованность элит и общества. Этот минус перевесит все плюсы, и наша страна в ближайшие годы продолжит свое движение «по наклонной траектории». Несмотря на то, что данная перспектива выглядит не слишком оптимистичной, не нужно относиться к ней фаталистически. В последние десятилетия ХХ века на путь модернизации встали такие страны, что сегодня можно уверенно сказать: нет такого момента в истории любого государства, когда его модернизация была бы невозможной. Южная Корея в 50-е годы была намного беднее Кении, но обогнала ее по уровню жизни более чем в десять раз. Китай времен конца Культурной революции был беднее, чем в начале ХХ столетия, но через тридцать лет стал первым в мире экспортером промышленных товаров, главным рынком автомобилей и самой масштабной строительной площадкой на планете.

Для тех, кто сильно желает, нет ничего невозможного. И нам стоит начать хотеть перемен, не прятаться в лохмотья консервативной идеологии, не поклоняться государству, ничего не сделавшему для народа в последнюю четверть века, не ждать улучшений, а пытаться самим обеспечить их.

Мы все можем, но просто сейчас ничего не хотим. И изменить эту ситуацию никто, кроме нас, не в силах.