Конечно, мы зависим от своего прошлого, прежде всего через свое сознание, но задача модернизации сейчас решается в совершенно иных условиях. Мир XXI века другой. Это мир глобализации, ограниченности ресурсов и неограниченности информации. И 20–25% населения России, которые готовы жить в современном демократическом мире, – это и есть наш человеческий капитал. К ним надо еще прибавить несколько «наших миллионов» среднего класса за границей и фактор открытых границ.

По сравнению с закрытым обществом или ограниченными условиями коммуникаций и миграции в прошлом сегодня совершенно другие условия модернизации. И она идет не просто как процесс очередной попытки догнать кого-то под руководством правительства. Вопрос модернизации ныне – это борьба с деградацией страны, но на условиях субъектов модернизации – людей. Мы имеем демографические, инфраструктурные проблемы, и мы двадцать лет никого не догоняем. За время подъема 2000–2008 годов наша страна сделала шаг скорее назад, став ближе к нефтедобывающим странам Азии и Латинской Америки, чем к Европе или США. Но мы же говорим об амбициях элиты – в какого типа государстве она хочет быть элитой. И в этом плане вряд ли нам поможет опыт Кореи и Бразилии, потому что это страны со своим языком, с бедным (на старте модернизации), малообразованным населением. В какой-то момент они сконцентрировались и сделали прорыв на наших глазах, достигнув определенного внутреннего консенсуса (иногда с внешней помощью). Мы не находимся в этом состоянии – нам нужно попытаться делать шаг вперед в условиях, когда и ресурсы на пределе, и консенсус пока не выработан. Точнее, ресурсы еще есть, но используются они неэффективно. Главное – мы не реинвестируем доходы от наших ресурсов. Мы все время забываем, что эти ресурсы ничего на самом деле особенно не производят в стране.

Мы содержим на нефтяную ренту государственный аппарат и осуществляем некоторое количество проектов, в том числе амбициозных. Но за последние 10 лет мы не реинвестировали основную массу сбережений. У нас норма накопления 17–20%, во всем мире, во всем нашем окружении – 25% ВВП и больше (в мире обычно 22–24%). Я уж не говорю про Китай с его 35–40% ВВП.

Россия затрачивает 4–5% капиталовложений от ВВП только на воспроизводство энергетического комплекса, но мы не в состоянии реинвестировать большую часть доходов. За вычетом энергетики на все цели модернизации, компенсации инвестиционной ямы 90-х годов, жилья и инфраструктуры у нас остается 13–16% ВВП, что мало для серьезных качественных сдвигов. Ибо за 2000-е годы не сконструирован механизм инвестирования. Вот почему проблема модернизации – это не проблема создания своеобразной модели. Мы в этой стране нынешней и в ситуации, когда мир глобализировался, ближе к европейским стандартам. И наша образованная «половина» населения живет за рубежом, и сами мы там живем, и фирмы наши там живут. Мы в этой ситуации не можем ничего изобрести такого, что выжило бы в этом мире вне общеевропейской цивилизации. Нам либо придется модернизироваться как европейцам, либо мы ничего просто не сделаем. И эту задачу нужно осознавать именно как европейскую задачу.

Конечно, мы можем иметь специфические интересы и возможности в Азии, но придется остаться европейцами и доказывать представителям стран Азии, что мы не европейцы, насколько это нам будет удаваться на тех или иных переговорах. На 90% наш человеческий капитал живет в европейской части России.

Правда, наши ресурсы (особенно нефть и газ) на 90% происходят из Азии. Но придется осознавать себя европейцами, которые с уважением и лояльно относятся к Азии, а не прикидываться азиатами (все равно там нас так не воспринимают) или каким-то невиданным гибридом. Невиданный гибрид у нас – только смесь европейской и азиатской коррупции. Есть внутреннее разнообразие российской культуры и своеобычности, им можно наслаждаться, его надо беречь.

Я всю жизнь люблю старую мысль, что живу в Третьем Риме, что четвертому не бывать. И с большим трудом расстаюсь с этой мыслью. Но «продать» это, как говорится, в хорошем смысле за рубежом некому. Это никого не интересует. Все, что мы можем продать, мы должны продать тем, которые не живут в этой системе ценностей. Мы должны строить обычные отели, производить обычные автомобили, обычные самолеты, оказывать обычные услуги.

Очень ограниченное число людей в мире ценит российское своеобразие. Есть люди, интересующиеся нашей культурой, их там какой-то процент. Нам для начала надо сделать дома нормальную жизнь для того, чтобы те 2–3 миллиона, которые живут за рубежом, могли сюда возвращаться или с нами коммуницировать на одном языке как часть нашей культуры. Возвращаются единицы, кстати, самые сильные, которые могут позволить себе рискнуть.

За 90-е годы какое-то число моих студентов эмигрировали, но они сначала были за границей какими-то несчастными людьми, сегодня же преподают по всем университетам мира и прекрасно себя чувствуют. И я сейчас пытаюсь удержать в стране поколение, которому ныне 22–27 лет, и основная проблема не в том, что они все замечательные европейцы, гораздо умнее и образованнее нас. Вопрос в другом – вне модернизации у них нет шанса ни на какие проекты, на самореализацию по большому счету. Проблема в том, что невозможно найти проект, в котором они были бы руководителями!

Надо признать, что наше поколение – я имею в виду людей за 60 – давайте говорить честно, становится скучным и жадным до ренты и покоя, мешает молодежи стать руководителями проектов. Мы сами этого не осознаем. Посмотрите, что делается в целом ряде исследовательских учреждений. Молодняк не имеет возможности самостоятельного руководства и действия. Мы даже этого не можем обеспечить внутри. Везде маленькая вертикаль, быстро заканчивающаяся. Наше поколение должно не просто стремиться к передаче ценностей, но и показать способность передать командные функции через поколение – тем, кому нет 30 лет, чтобы они вели в скором времени страну. Те 20% людей в России, которые согласны и хотят жить по-европейски, – это, конечно, высокообразованная часть ее населения. И в этом уникальность нашей страны. И этим мы отличаемся от тех же корейцев, бразильцев. Никто уже не сможет заставить этих людей жить вне привычного.

Вместе с тем наша элита, к сожалению, расколота не только по каким-то там воззрениям – Запад – Восток, она неспособна договориться о главном. Вопрос в том, способна ли финансовая и политическая элита сосредоточиться не на своих краткосрочных интересах, а на интересах нации. Она не закончила процесс выживания в новых условиях. А элита может быть эффективна в модернизации только при условии, что она прекратила разборки – политические, финансовые – внутри себя и консолидировалась на решении проблем страны. Если будет идти борьба за выживание тех или иных элементов элиты, она будет держать все средства в офшорах. 17% нормы накопления в ВВП – поразительный показатель. Он и есть измерение готовности элит вкладывать в Россию, в модернизацию.

Думаю, наша основная надежда – образованное население. При этом уходит на пенсию поколение – первое большое послевоенное, умное, образованное, последнее, руководившее какими-то проектами в Советском Союзе. Разрыв до следующего поколения, которое находится здесь сейчас в России и способно что-то делать, – от 35 до 40 лет. Наш последний шанс – передать ему навыки и идеи служения Отчизне. Это должно быть разумное сочетание гедонизма и чувства ответственности за состояние страны плюс передача поколению, которому сейчас нет 30 лет, функций управления проектами. Это еще один критический аспект модернизации в течение следующего десятилетия.