Моя точка зрения на внешнюю политику во многом совпадает с мнением Игоря Юргенса (см. «ВПК» № 23, 2010. – Ред.). Вместе с тем я полностью согласен с одним из выводов, который сделал Алексей Пушков (см. «ВПК» № 23, 2010. – Ред.). Внешняя политика действительно не может быть самостоятельной. Только мне кажется, что она еще и не должна препятствовать экономическому развитию. Я все-таки марксист по образованию и потому считаю, что базис первичен, а надстройка вторична. Следовательно, реальная роль любой страны в международных отношениях в широком смысле определяется ее экономическими возможностями.

Десять дней назад мне в составе делегации СВОП довелось побывать в КНР, где прошла дискуссия с китайскими коллегами. Российские участники этого мероприятия жаловались: мол, вы, китайцы, не хотите приобретать наши товары, не хотите покупать наше оборудование. В ответ на это нам сообщили следующую информацию: доля оборудования в российском экспорте в Китай составляет один процент, а в экспорте Китая в Россию – 25 процентов. Вот и скажите, кто из нас технологически более продвинутый? Кто от кого зависит? Кто будет доминировать в двусторонних отношениях?

Авторитарная или демократическая

Поэтому главной задачей для России на современном этапе является переход к успешному и глобальному экономическому развитию. И соответственно внешняя политика должна учитывать данный фактор, причем как минимум не препятствовать решению тех экономических задач, которые стоят перед страной.

Позволю себе рассказать анекдот: «Лидеры нашего государства договорились, по какому пути должна пойти Россия. По пути Кореи. Осталось только выяснить какой – Северной или Южной». Вопрос, вынесенный на одно из первых мест в нашей повестке дня, – авторитарная или демократическая модернизация? Это и есть та развилка, на которой мы сегодня стоим. Авторитарная модернизация – это путь Северной Кореи, это изоляционизм, опора на собственные силы. Это евразийство. Мы не с Европой, мы не с Азией. Мы великая держава. У нас есть все ресурсы. У нас есть возможности. Мы будем делать свой прорыв в пяти технологических направлениях. И все это сделаем сами. У нас все есть, всего достаточно. Такая позиция – главная ошибка идеологов авторитарной или, как ее сейчас стали называть, очаговой модернизации. Потому что быть независимым в современном мире невозможно. Экономическое развитие опирается на капитал, а современный капитал – это не деньги и даже не оборудование, которое можно купить. Современный капитал – это знания, умения, навыки. Это люди, которые способны с этим оборудованием работать, умеют применять технологии. Люди, которые смогут научить соотечественников трудиться, используя это оборудование. Но всего перечисленного выше в России, к великому сожалению, нет. Вот что будет главным препятствием для авторитарной модернизации. Имеется множество примеров в истории мировой цивилизации последних 20–40 лет, когда страны пытались идти по пути авторитарной модернизации. Принимались правильные решения, выбирались приоритеты, тратилась куча времени и денег, строились современные заводы, покупалось оборудование, страна выжимала из себя последние соки, но в результате – никакого продвижения вперед, все оставалось примерно на том же уровне, что и раньше. Демократическая модернизация – путь Южной Кореи.

Это активное вовлечение страны в современные экономические связи, открытость для иностранного капитала. Внешняя политика, если мы говорим о демократической модернизации, должна способствовать тому, чтобы наша страна активно входила в международные экономические отношения, участвовала в экономическом сотрудничестве. А среди прочего это значит, что нужен безвизовый режим с Европой, с Америкой. Нужна активная миграционная политика: в Россию необходимо завлекать рабочую силу, а не делать так, чтобы российские программисты уезжали на Украину, потому что там лучший налоговый режим. Требуются соглашения о защите инвестиций с основными странами, активное участие в международных организациях, причем не только в формальных – ВТО, ОЭСР, МВФ и тому подобных, но и в организациях типа Совета по финансовой безопасности, созданного G20.

Сегодня вокруг темы последнего кризиса и его последствий формируется комплекс полуобщественных организаций, которые пытаются найти ответы на вопросы: «Что делать?» и «Как делать?». Россия там не присутствует вообще. У нас нет ни одного представителя ни в одной экономической организации на какой-то более или менее значимой должности. Мы просто наблюдаем за ними, а иногда даже не в курсе того, что там происходит. А потом до нас доходит какая-либо информация и мы говорим: «Ой, как интересно!».

Вот почему моя позиция очевидна: я – за демократическую модернизацию. Но при этом не могу согласиться с тем, что она должна начинаться с экономики. Мне кажется, в России была одна-единственная успешная модернизация – при императоре Александре II. А ведь она, собственно говоря, началась с политического шага – освобождения крестьян. Это была радикальная политическая реформа того времени. И именно поэтому она вылилась в последующие успешные структурные, институциональные реформы. А потом, через 30–40 лет, через поколение привела к периоду успешного экономического развития нашей страны.

Жизненно важный выбор

Однако та внешняя политика, которую сегодня проводит Россия, нужна для авторитарной модернизации, отвечает тому состоянию, в котором мы живем, той логике развития, в которой находимся. Говорим о своей самобытности, о том, что мы евразийцы. До сих пор утверждаем: у нас есть внешний враг, причем мощный враг. Пытаемся построить свою самоидентификацию за счет того, что постоянно противостоим этому мифическому врагу, который между тем нас за врага уже и не держит. Но все равно не перестаем повторять: у нас есть внешняя угроза. Готовы по любому поводу выискивать конфликты, чтобы заявить: мы против вас (как в известном мультфильме – «А Баба-яга – против!»).

В то же время по большому счету в экономике (если говорить об экономическом будущем нашей страны, о ее развитии) для нас союз с Европой и США неизбежен. Конкурентное преимущество России вовсе не в том, что у нее есть нефть и газ, это скорее недостаток. Нефть и газ можно купить. Наше же конкурентное преимущество – в высоком уровне инженерной креативности, то есть умении решать сложные задачи. В России существует сильная школа, пока еще, к счастью, действующая, подготовки инженерных кадров, достаточно высок и уровень специалистов негуманитарных профессий, которых выпускают наши вузы. Доля студентов, которые осваивают эти профессии, у нас существенно выше, чем в Европе и США. То есть Россия способна готовить инженерные кадры, и за счет того, что и в Старом Свете, и в Америке существует их огромный дефицит, мы можем найти свое место в партнерстве. Наша страна может и должна строить партнерство с Западом, предлагая свои возможности.

В принципе, думается, Азия для нас вообще не может быть партнером, потому что она наш конкурент и бьется за тот же самый капитал, который хотим привлечь к себе и мы. Азия решает свою проблему модернизации (переход от аграрной стадии к промышленной), а мы пытаемся переманить к себе капитал, в котором она очень заинтересована. В Китае собирают автомобили, мы говорим: а давайте еще собирать автомобили и у нас. Airbus начал производить свои самолеты в Китае, мы тут же: давайте делать самолеты и у нас.

Мы никогда не выиграем конкуренцию у азиатских стран. Нужно спокойнее относиться к тому, что сегодня мировая экономика смещается в пользу Азии. Если посмотреть на длинный исторический ряд, то станет ясно – доля Индии и Китая в мировом ВВП на протяжении большей части последних двух тысяч лет была около 50 процентов просто потому, что в этих двух странах живет 40 процентов населения планеты.

В аграрном обществе ВВП прямо пропорционален численности населения. Соответственно в ходе промышленной революции, с начала XIX века, когда Индия и Китай отстали, их доля в мировом ВВП провалилась. Сейчас они постепенно ее восстанавливают. Мы понимаем, что в пределе их доля в мировом ВВП будет стремиться к 40 или чуть выше процентам за счет более качественной рабочей силы или за счет отставания Африки.

С конкурентами могут быть хорошие отношения, но не может быть партнерства. Нам не о чем договариваться с Китаем, потому что мы хотим продавать друг другу одно и то же. Россия хочет производить энергетическое оборудование, а Китай его уже выпускает, причем зачастую делает его лучше, с большим коэффициентом полезного действия, используемой мощности.

А вот в случае авторитарной модернизации Азия запросто может быть нашим союзником или по крайней мере мы можем делать вид, что она наш союзник. Ее нужно постоянно привлекать на свою сторону, говоря: давайте мы Америку вместе с вами раззадорим! Это может быть сказано и по поводу Ирана или по каким-то другим вопросам. И думается, Азия, исходя из своих интересов, иногда будет превращаться в нашего союзника.

Любовь по принуждению или культурное единство

С Содружеством Независимых Государств – та же самая проблема. В случае авторитарной модернизации цель политики в отношении СНГ – заставить эти страны быть нашими союзниками, именно заставить. Такая вот любовь по принуждению. Мы хотим, чтобы вы были нашими союзниками, потому что входите в сферу наших геополитических интересов. Мы так решили. В крайнем случае готовы пойти вам навстречу и немножечко снизить цены на газ, но это в самом крайнем случае – если будете очень сильно нас любить.

Однако это не может быть прочным основанием для долгосрочных отношений. А потому в случае авторитарной модернизации России распад СНГ – лишь вопрос времени. В конечном счете постсоветские государства или примут свою стратегию, траекторию самостоятельного развития, или их просто перекупят.

Если же в России произойдет демократическая модернизация, СНГ обретет право на жизнь. Но уже сейчас основным инструментом, который может использовать наша внешняя политика, является культурное единство, использование русского языка как оружия. Что мешает российскому правительству учредить 5, 10, 15 тысяч стипендий для студентов из стран СНГ, чтобы они учились в наших университетах? Это не очень дорого. Но мы их не привлекаем. Говорим: нет, только на коммерческое отделение и по общим правилам – вы платите, а мы будем вас учить.

Что мешает (была огромнейшая дискуссия на эту тему в прошлом году на ассамблее СВОП) создавать и поддерживать финансово русскоязычные школы? Что мешает открывать центры русской культуры, русского языка на Украине? Да не противилась Украина этому никогда. Появление качественных спутниковых каналов телевидения на русском языке с качественным содержанием приветствовалось бы странами СНГ. Никто не против этого. То есть, как мне кажется, следовало бы проводить внешнюю политику, ориентированную на культурное единство, на использование тех наших ценностей, того, что мы считаем наиболее значимым в своей культуре, было бы правильно использовать ее как инструмент удержания союзников.

Нужно ли бояться «китайского вторжения»?

Китай – это отдельная история. На мой взгляд, долгосрочное сближение с ним невозможно. Не вижу, в чем можем сблизиться.

Поднебесная – самостоятельная цивилизация, существующая несколько тысячелетий, и уж точно она древнее российской. У КНР – свои ценности, свои цели. И эта страна в своем движении вперед не готова отказываться ни от этих целей, ни от ценностей. Китайцы в подобных вопросах не идут на компромиссы. Они могут откладывать что-то на потом, могут растягивать период внедрения, период перехода, но на уступки не пойдут. Ибо четко понимают, чего хотят.

Китай абсолютно устраивает сложившаяся сегодняшняя экономическая ситуация, когда Россия становится его сырьевым придатком. Он с улыбкой смотрит на то, как российские руководители радуются, что удалось договориться о строительстве нефтеи газопровода в Поднебесную, чтобы только не продавать нефть и газ в Европу. А КНР тем временем решает проблему своей сырьевой обеспеченности.

Правда, китайцы предпочитают справиться с ней главным образом за счет Африки, активно вкладывая туда деньги. Пекин подписал соглашения с 18 государствами Черного континента, вложил туда 50 миллиардов долларов, которые пошли не на покупку сырья, а на строительство инфраструктуры. Поднебесная, приходя в африканские страны, строит дороги, электростанции, школы, больницы. Россия же китайские инвестиции к себе не пускает, опасаясь «китайского вторжения». Мы им просто так сырье продаем. И подумайте после этого: а что еще Китаю надо?

Такое положение дел его абсолютно устраивает. В чем еще сближаться? Мы уже сблизились, с точки зрения Пекина, дальше некуда. Поэтому плохо понимаю, что Москва способна предложить ему в этой ситуации. Кажется, Россия уже прошла ту стадию, на которой можно было вести диалог об экономическом партнерстве.

Минимизировать военные затраты

Вопрос о военной силе в современных условиях, кажется, вообще случайно попал в сегодняшний день из опыта прошлого. Это примерно как дискуссия о роли конницы перед началом Второй мировой войны. Военная сила нужна или для захвата и удержания чужой территории, или для распространения своей идеологии. Идеологии, привлекательной для остального мира, у России нет. Захватывать чужие территории глупо, весь мир от этого давно отошел. Считается бессмысленным тратить деньги на наращивание военной мощи с целью захвата территории с ресурсами – их можно купить на те же самые деньги, которые были потрачены на производство вооружений.

Поэтому с точки зрения российского экономического развития и соответственно оборонной политики страна должна минимизировать свои военные затраты. Следует попытаться использовать оборонную промышленность как сферу технологического партнерства, в первую очередь с Европой, с Израилем, чтобы решать задачи технологической модернизации, которые стоят перед страной. Но решать их можно, только идя по пути открытия экономики. Еще раз хочу подчеркнуть, что внешняя политика очень даже может препятствовать модернизации. Если она будет направлена на закрытие страны, на ее противостояние со всем развитым миром, то модернизация у нас не получится.

Несколько комментариев

В конце своего выступления хотел бы кое-что сказать по существу ряда поднятых вопросов и затронутых тем. Меня очень удивило, когда чуть ли не в качестве примера для подражания приводился опыт японской авторитарной модернизации после Второй мировой войны. В Японии находилась американская оккупационная армия под командованием генерала Макартура, которая среди прочего обеспечила верховенство закона. Если кто-то предлагает пойти по такому пути, давайте попробуем – только сначала придется найти того, кто согласится выступить в роли США.

Еще один интересный вопрос. Имела ли место модернизация в СССР в период 50–60-х годов? Думаю, да и была она как раз политико-духовная, а закончилась в 1968-м известными событиями в Чехословакии. Но до реальной модернизации страны дело тогда не дошло. Не могу не остановиться на одном моменте в защиту 90-х годов. В ту пору было много проблем, много ошибок, много сложностей, но никто при этом не говорил, что страну нужно модернизировать, потому что все понимали: она идет в нужном направлении. Тема модернизации возникла после десятилетия процветания, наведения порядка и успешного движения по пути суверенной демократии. Теперь вновь о внешней политике. Я не пытался противопоставлять Европу и Азию. Глупо оспаривать тезис о том, что у нас много соседей и со всеми нужно иметь хорошие отношения. Это правда. И в этом, наверное, состоит смысл внешней политики любого государства – желательно иметь хорошие отношения со всеми соседями. Заявленная тема дискуссии – какая внешняя политика нужна при модернизации. Кажется, Виталий Третьяков спросил: а кто нам даст ресурсы на модернизацию? Так вот, какие-то ресурсы в нашей стране имеются, а помимо них необходим капитал, который нужно сюда привлечь.

Повторюсь, капитал – это не деньги и даже не оборудование. Это знания, навыки, технологии, люди, желание людей приезжать в Россию и реализовывать здесь свои проекты, привлекая российских инженеров, российских ученых. А капитал может к нам прийти только из Европы или из Америки. В Азии такого капитала нет. Не исключено, что он там появится через 20, или через 50, или через 100 лет, но пока тот капитал, который может помочь осуществить модернизацию, находится в Европе и Америке. Именно поэтому для России это направление внешней политики является ключевым с точки зрения решения экономических задач.