Как уже было отмечено, Россия традиционно относится к взаимодействию со своими постсоветскими соседями иначе, чем к отношениям с другими странами. Это вполне естественно, учитывая географическую близость, экономические связи, культурное родство, советское наследие и другие исторические узы. Однако это «особое отношение» иногда принимает форму неуважения к суверенному выбору постсоветских государств, особенно когда речь заходит о роли США и других международных субъектов в этих странах.

Проще говоря, Россия часто прибегала в своих отношениях с постсоветскими соседями к принуждению и шантажу. Едва ли найдется такая постсоветская страна, руководство которой не подвергалось бы за последние два десятилетия нажиму со стороны Москвы, пытавшейся удержать своих партнеров от каких-либо действий или, наоборот, принудить их к определенным шагам. Факты подобного давления трудно подтвердить документально, однако многие наблюдатели на постсоветском пространстве и в США не сомневаются в том, что они действительно имели место. В качестве примера можно привести запрет на ввоз в Россию грузинских или молдавских товаров, экспорт которых имеет большое значение для экономик этих стран, или льготные кредиты руководству Киргизии.

Особые противоречия между Россией и США были вызваны попытками Москвы повлиять на исход выборов в соседних странах. Пример — многочисленные визиты российского президента на Украину в преддверии выборов 2004 года, заблаговременные поздравления казалось бы победившему кандидату в ноябре того же года и заметная роль, которую сыграли в той предвыборной кампании связанные с Кремлем политические консультанты. Сообщалось также о непрошенных «рекомендациях» Москвы относительно ключевых назначений в руководстве постсоветских государств, прямом финансировании избирательных кампаний дружественных Кремлю политиков, а также косвенной поддержке сепаратистских движений.⁶

Во многих случаях Москва, вполне возможно, добивалась оправданных целей или пыталась предотвратить неблагоприятный для вовлеченных сторон исход. Однако вместо того чтобы действовать по дипломатическим каналам, предоставлять понятные стимулы для изменения нежелательного поведения своих партнеров или проводить с ними прямые консультации, Москва часто прибегала к прямому давлению, пытаясь принудить малые государства к принятию условий, которые подчас шли вразрез с волей этих стран. Подобная деятельность определенно активизировалась, когда американское влияние стало восприниматься как прямое посягательство на интересы России. Однако те постсоветские страны, которые считали отношения с Западом на собственных условиях одной из главных привилегий независимости, сохранили подобные отношения, которые стали отличительной особенностью их внешней политики.

Жесткое давление на соседние государства обычно приводило к отчуждению местных элит и населения и никоим образом не соответствовало долгосрочным интересам России.⁷ Такие действия вызывали беспокойство и в западных странах, официальные представители которых регулярно выражали протест против нажима Москвы на постсоветские государства. Подобные протесты высказывались независимо от общей атмосферы отношений между Россией и Западом в конкретный исторический период. Вопреки распространенному в Москве мнению, потепление в российско-американских отношениях никогда не меняло оценку любой американской администрацией тех или иных действий России на постсоветском пространстве.

В целом, на протяжении постсоветского периода России не давался сбалансированный курс во взаимоотношениях с соседями, при котором Москва считалась бы с их суверенитетом и исторически обусловленными представлениями об угрозе и в то же время в полной мере пользовалась бы оставшимися экономическими связями и межчеловеческими контактами на постсоветском пространстве.

Если жесткий нажим Москвы на соседей во многом объясняется наследием советского прошлого, то некоторые аспекты американской политики в регионе также обусловлены приверженностью решению той задачи, которую Вашингтон поставил перед собой еще в середине 1990-х: содействовать нациестроительству в новых независимых государствах постсоветского пространства.

Эти первоначальные цели вытекали непосредственно из американских императивов безопасности и ценностных убеждений. Вашингтон исходил из того, что существование множества суверенных государств наилучшим образом соответствовало бы американским интересам безопасности, поскольку в этом случае исключалось бы появление на месте Советского Союза нового антизападного блока. При этом многие в США рассматривали новые независимые государства под «постимперским» углом зрения: нации, долгое время находившиеся под «имперским гнетом», наконец получили возможность реализовать право на самоопределение. Стремление США поддержать эти национальные проекты подпитывалось широко распространенным представлением об СССР как об империи — политической конструкции, созданной для подавления центром этнических меньшинств на периферии. Более того, существовало мнение — не слишком распространенное в США, но определенно преобладавшее на постсоветском пространстве — о том, что Российская Федерация и после распада СССР осталась имперской сердцевиной.

Желая помочь бывшим советским республикам в сохранении и укреплении независимости, с начала 1990-х годов США стали принимать участие в политических процессах, происходивших в государствах вокруг России. К концу 1990-х этот проект был в основном завершен: несмотря на затянувшиеся конфликты на этнической почве, в странах постсоветского пространства утвердились формальные атрибуты суверенитета.

Несмотря на это, некоторые изначальные аспекты американской политики не остались в прошлом. Они часто вырождались в неприкрытые игры по созданию противовеса России: цель укрепления суверенитета новых независимых государств смешивалась с противодействием всем формам российского влияния на постсоветском пространстве. Например, нефтепровод «Баку-Тбилиси-Джейхан», задуманный в 1990-х, отчасти рассматривался Вашингтоном как независимый источник доходов для Азербайджана и Грузии — в отличие от маршрутов советской эпохи, пролегавших по территории России. Сегодня необходимость в газопроводе «Набукко» обосновывается теми же аргументами несмотря на то, что заявленная цель укрепления государственности стран - производителей газа и транзитных государств давно достигнута.

Многие в США подозрительно относятся к размещению российских воинских контингентов где бы то ни было на постсоветском пространстве.⁸ Некоторые в Вашингтоне полагают необходимым добиться их полного вывода безотносительно конкретных обстоятельств за исключением тех случаев, когда принимающая сторона дала формальное согласие на присутствие российских войск.⁹ Это мнение стало официальной позицией США с момента, когда вслед за резолюцией американского Сената, с положениями которой президент США согласился в 1997 году, НАТО изменила условия ратификации адаптированного варианта Договора об обычных вооруженных силах в Европе (АДОВСЕ). Если изначально от России требовалось только согласие с фланговыми ограничениями, то теперь добавилась реализация соглашений, достигнутых на Стамбульском саммите ОБСЕ 1999 года относительно вывода российских войск из Грузии и Молдовы.¹⁰ Похоже, что ослабление влияния России в регионе имело для США приоритет перед другими внешнеполитическими задачами — в данном случае, модернизацией режима контроля над обычными вооружениями в Европе.¹¹

Придерживаясь избранного в начале 1990-х годов подхода к постсоветскому пространству, Вашингтон иногда закрывал глаза на авторитарный характер государственной власти в некоторых бывших советских республиках или находил возможным указывать на несовершенство российского политического устройства, игнорируя при этом аналогичные недостатки стран - соседей России. Так, бывший вице-президент США Р.Чейни, выступая в мае 2006 года в Вильнюсе, резко осудил несоблюдение прав человека в России, объявил балтийский регион «передовой линией свободы в современном мире», а затем вылетел в Астану для переговоров по вопросам энергетики и безопасности с президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым, не отличавшимся приверженностью демократическим нормам.¹²

В частности, оценивая степень уважения постсоветскими лидерами принципов демократии, США зачастую не принимали во внимание отношение этих политических деятелей к этническим русским меньшинствам и русскому языку. Американцы закрывали глаза на явное противоречие между этнической дискриминацией и национализмом, с одной стороны, и демократией, с другой. Вашингтон поспешно списал озабоченность российских партнеров проблемами этнической дискриминации на «неоимпериалистические устремления» Москвы. Если учесть суровую (хоть и оправданную) критику нарушений прав человека в России, нет ничего удивительного в распространенном среди российской общественности и политической элиты убеждении, что США используют «двойные стандарты» в отношении России и ее соседей на постсоветском пространстве.

Следующий источник трений и напряженности в отношениях между Москвой и Вашингтоном — поддержка ими различных и взаимоисключающих региональных интеграционных проектов в области экономики и безопасности. Данное обстоятельство является еще одним проявлением проблемы инерции в политике. Москва привержена участию в Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), Евразийском экономическом сообществе (ЕврАзЭС), трехстороннем Таможенном союзе (включающем Россию, Беларусь и Казахстан), а также в двусторонних договоренностях о сотрудничестве в сфере безопасности с Арменией, Беларусью, Узбекистаном и Украиной. В свою очередь, США последовательно выступают за взаимодействие постсоветских государств с НАТО и поддерживают предложения ЕС об экономическом сближении с этими странами.

Столкновение различных проектов экономической и военно-политической интеграции развивается в силу институциональной инерции по нарастающей спирали. С точки зрения многих наблюдателей, подобное столкновение свидетельствует о «структурном» характере соперничества на постсоветском пространстве между США и Россией, которые якобы противостоят друг другу в силу неких «объективных законов» международных отношений. Однако если рассмотреть эту проблему под историческим углом зрения, то можно увидеть ее явную неструктурную и ситуативную причину — отсутствие проектов интеграции, которые охватывали бы все евразийское пространство.

С 1991 года НАТО и ЕС лишь «отгораживались» от России, фактически приглашая к членству только соседей России, но не ее саму. Это породило явление, которое мы предлагаем называть «интеграционной дилеммой» и которое представляет собой частный случай широко распространенной в международных отношениях «дилеммы безопасности». Термин «дилемма безопасности» обозначает ситуацию, в которой «шаги, предпринимаемые одними странами для укрепления своей безопасности, приводят — зачастую непреднамеренно и непредвиденно — к тому, что другие страны оказываются более уязвимыми».¹³ Если какое-либо государство рассматривает действия другого государства — независимо от его подлинных намерений — как угрозу своей безопасности, возникает дилемма. Стране, ощущающей угрозу, приходится делать непростой выбор: принять меры по увеличению своей обороноспособности (что может вызвать новый виток нестабильности и усилить взаимное чувство угрозы) или примириться со снижением уровня своей безопасности.

«Интеграционная дилемма» возникает в случае, если какое-либо государство воспринимает включение своих соседей в закрытый для нее оборонный альянс или экономическое сообщество как угрозу своей безопасности или экономическому процветанию.

Возьмем для примера военно-политические альянсы. Хотя декларируемый НАТО принцип «открытых дверей» формально применим и к России, членство России в Североатлантическом альянсе в среднесрочной перспективе представляется крайне маловероятным. Соединенные Штаты традиционно утверждали, что вступление соседних с Россией стран в НАТО позволит им чувствовать себя более защищенными, будет способствовать укреплению демократии и реформам в сфере безопасности в этих странах; следовательно, у России появятся стабильные и конструктивно мыслящие соседи. Многие в Вашингтоне неоднократно заявляли российским партнерам, что НАТО остается оборонительным альянсом, который никогда не нападет на Россию, и указывали на безосновательность, косность или неискренность озабоченности России расширением НАТО.

Подобные доводы Россию не убедили, и Москва попыталась противодействовать расширению НАТО посредством укрепления альтернативных союзов на постсоветском пространстве. Они приняли форму ОДКБ, ШОС и различных двусторонних договоров о безопасности с Арменией, Беларусью, Узбекистаном и Украиной.¹⁴ В свою очередь, Вашингтон не только отверг озабоченность России евроатлантическими интеграционными инициативами, но и объявил группировки, созданные при российском лидерстве на постсоветском пространстве, нелегитимными и неустойчивыми «бумажными тиграми», члены которых попали туда чуть ли не по принуждению. Руководствуясь убеждением в том, что ОДКБ в конце концов распадется, а его нынешние члены пожелают вступить в НАТО, США по сообщениям СМИ высказались против установления связей между НАТО и ОДКБ.¹⁵

«Интеграционная дилемма» возникает и в области экономического взаимодействия ЕС с постсоветскими государствами. В результате этого взаимодействия, поддерживаемого США, стороны приблизились к подписанию соглашений о «глубокой и всеобъемлющей зоне свободной торговли» (ГВЗСТ). Сближаясь с ЕС в рамках ГВЗСТ, страны-партнеры принимают часть законодательных норм Евросоюза (acquis communautaires), что является условием интеграции в экономическое и юридическое пространство ЕС. Как следствие, их торговые связи с другими государствами, в том числе с Россией, ослабевают. Поэтому неудивительно, что независимо от намерений ЕС Москва расценивает заключение соглашений о ГВЗСТ как угрозу своей экономической безопасности. В первую очередь это касается Украины, с которой у России сохраняются тесные торговые связи.

Поддерживая закрытые для России проекты взаимодействия с постсоветскими странами, США (зачастую непреднамеренно) ставили эти государства перед лицом взаимоисключающих альтернатив. В результате искусственно драматизированного выбора социально-политический раскол только углублялся, затрудняя рыночные реформы и демократизацию постсоветских государств. В других случаях развитие этих стран тормозилось реакцией России на «интеграционную дилемму».