В некоторый момент свойственная США и России манера действий на постсоветском пространстве может снова привести к обострению двусторонних отношений. Если противодействие влиянию другой стороны будет оставаться стратегической задачей для одной или для обеих стран, то новый виток напряженности в отношениях между ними неизбежен.

Перед Вашингтоном и Москвой стоит выбор. Они могут и дальше с юношеским задором и максимализмом добиваться полной «победы над противником» на постсоветском пространстве и снова, как в 2008 году, оказаться на грани вооруженной конфронтации. Однако они также могли бы заняться поиском взаимоприемлемых решений, которые не будут наносить ущерб двусторонним отношениям. Сразу подчеркнем: мы полагаем, что второй, позитивный вариант развития отношений, не подразумевает обязательного доминирования двух крупных держав над малыми постсоветскими республиками.³² Напротив, этот вариант может стать беспроигрышным для США, России и других постсоветских государств.

Какие шаги необходимо предпринять для его реализации?

Во-первых, стоило бы повысить прозрачность и предсказуемость действий России и США на постсоветском пространстве. Для этого вовсе не обязательно размещать информацию на Интернет-сайтах, доступных широкой общественности. Акцент имеет смысл сделать на прямом межправительственном диалоге и запуске программы регулярного обмена подробной информацией о взаимодействии со всеми постсоветскими странами (за понятным исключением секретной информации и ноу-хау). Это помогло бы преодолеть существующий дефицит доверия.

После киргизских событий весны 2010 года стало ясно, что подобные меры обеспечения прозрачности не обязательно должны быть формальными и взаимными в каждый момент времени. В случае Киргизии американское политическое руководство предписало чиновникам обеспечить открытость в отношении американских программ в этой стране («выложите наши карты на стол»). В конце концов, Москва также «раскрыла свои карты», но даже если бы она не сделала встречного шага, дополнительная ясность по поводу деятельности США в Киргизии в любом случае отвечала американским интересам.

Во-вторых, после введения процедур по обеспечению прозрачности Москва и Вашингтон могли бы начать регулярные рабочие консультации по региональной проблематике. Официальным лицам в российских и американских государственных ведомствах, отвечающим за отношения с постсоветскими странами, стоило бы поддерживать регулярные контакты и периодически встречаться друг с другом. Целесообразно не ограничиваться совещаниями российских представителей, занимающихся США, с американскими коллегами, занимающимися Россией. Например, американским официальным лицам, отвечающим за политику США на Южном Кавказе, стоило бы регулярно посещать Москву, а их российским визави — Вашингтон. Российские и американские послы в постсоветских государствах также могли бы наладить каналы связи непосредственно друг с другом и при необходимости совместно встречаться с официальными лицами страны, в которой они работают. В местах дислокации вооруженных сил США и России их представителям стоило бы искать возможности для налаживания регулярного и откровенного взаимодействия друг с другом и с официальными лицами принимающей страны.

Эти каналы коммуникации должны использоваться как для обсуждения положения дел на постсоветском пространстве, так и для выражения озабоченности одной стороны действиями другой. К сожалению, официальные Вашингтон и Москва обычно высказывают подобное беспокойство в пресс-релизах и интервью средствам массовой информации, публично осуждая политику противоположной стороны. Что еще хуже, российские и американские представители демонстрируют свое недовольство политическим руководством постсоветских стран либо напрямую, либо через комментарии для местных СМИ. Даже если Москва и Вашингтон не намереваются «выкручивать руки» своим партнерам, подобные шаги создают впечатление давления, «вбивания клиньев» или игры в «уравновешивание влияния».

В-третьих, и Москва и Вашингтон могли бы получить ощутимую выгоду для себя самих, российско-американских отношений и своих связей с постсоветскими странами, хотя бы просто скорректировав публичную риторику. Во многих случаях нынешняя риторика только мешает использующей ее стороне достигать своих стратегических целей. Например, с учетом унаследованного от холодной войны восприятия угроз, фраза «сфера влияния», произносимая высокопоставленными российскими чиновниками, на самом деле только подрывает влияние России в постсоветских государствах, ожесточая местные элиты и общественность и вызывая ответную реакцию в Вашингтоне. Создается впечатление, что российские официальные лица не понимают особенности восприятия их партнерами определенной терминологии и тона высказываний; они нарочито пренебрегают тем, какое воздействие некоторые их высказывания производят на соседние страны и Вашингтон. Американские официальные лица проявляют аналогичный дефицит политической чуткости, когда, к примеру, называют Абхазию и Южную Осетию всего лишь «грузинскими территориями». В контексте нынешнего восприятия сложившейся ситуации и недавней истории этнических репрессий, при использовании подобного термина создается впечатление, будто США полностью отрицают стремление абхазов и осетин к самоопределению независимо от того, какую форму оно могло бы принять.

В-четвертых, политическим лидерам и стратегам в Москве и Вашингтоне стоило бы стремиться к пониманию внутриполитических стимулов и ограничений, которые во многом определяют действия России и США на постсоветском пространстве. Например, российские аналитики и официальные лица до сих пор отказываются принять инстинктивное отторжение «больших сделок» (ситуаций, когда два крупных государства кулуарно определяют судьбу третьей малой страны) носителями американской политической культуры. Особенно ярко это отторжение, обусловленное известным историческим багажом холодной войны, проявляется у американцев в ходе обсуждений с Москвой стран - соседей России. Кроме того, российские официальные лица, как представляется, еще меньше готовы учитывать то, каким образом это наследие истории повлияло на восприятие самими постсоветскими государствами действий великих держав. Российской стороне было бы целесообразно принимать во внимание, что любые предложения Соединенным Штатам, содержащие намек на «большую сделку», в Вашингтоне скорее всего не будут рассматриваться всерьез. Даже если кто-либо из американских политических деятелей не возражал бы против подобной сделки, он никогда не пошел бы на нее, поскольку такое согласие равноценно политическому самоубийству.

Аналогичным образом многие в США, вероятно, не осознают, что Москва никогда не будет положительно реагировать на заверения в том, что членство соседей России в НАТО и ЕС будто бы в конечном итоге обернется для России благом — сколь часто ни повторяй этот рефрен.³³ Было бы странно ожидать от какой бы то ни было страны поддержки вступления соседних государств в организации, закрытые для данной страны, особенно когда она видит для себя конкретные издержки присоединения соседей к этим организациям. Как следствие, кому бы то ни было сложно убедить российских официальных лиц сохранить преференции — зону свободной торговли или благоприятный иммиграционный режим — для любой страны независимо от желания ее правительства вступить в НАТО или ЕС. Сам по себе отказ Москвы от преференций для государств, стремящихся участвовать в закрытых для России интеграционных проектах, не является «запугиванием малых стран» или проявлением «российского неоимпериализма».

В-пятых, руководству обеих стран было бы целесообразно не только отказаться от бесполезной конфликтной риторики, но и найти способы просигнализировать о своем намерении стремиться к взаимовыгодному взаимодействию. Самое важное — публично отвергнуть тезис о «непримиримых разногласиях» между Москвой и Вашингтоном на постсоветском пространстве и дополнительно заверить в этом по соответствующим каналам официальных лиц из постсоветских государств. Такой процесс взаимного убеждения в позитивных намерениях не требует больших затрат, однако сулит большие дивиденды.

В этом отношении ситуация значительно улучшилась за последние два года. Так, президент Обама заявил во время визита в Москву в июле 2009 года:

«К несчастью, однако, порой возникает ощущение, что верх берут старые предрассудки, старое мышление — концепция могущества, коренящаяся в прошлом, а не в будущем. От XX столетия нам досталась в наследство точка зрения, будто Соединенным Штатам и России суждено вечно быть антагонистами, будто могучая Россия или могучая Америка могут самоутвердиться только в противостоянии друг другу. Наконец, еще с XIX века бытует представление, что мы неизбежно будем соперничать за сферы влияния и что великие державы должны создавать соперничающие блоки для того, чтобы уравновешивать обоюдную мощь. Оба эти представления неверны».³⁴

Президент Медведев отозвался на мысль своего американского коллеги в июне 2011 года, заметив:

«Смешно в XXI веке говорить о том, что мир поделён на части и за каждую часть отвечает какое-либо государство: за эту часть — Америка, за эту — Россия, за эту — Китай. Это просто несерьёзно, это не соответствует и моим представлениям».³⁵

В апреле 2011-го заместитель министра иностранных дел России Григорий Карасин, занимающийся делами постсоветского пространства, «предвосхитил» тезисы российского президента:

«Россия не претендует на какую-то исключительную роль в центральноазиатских делах и открыта к сотрудничеству с другими государствами... Россия продолжает считать, что центральноазиатский регион может быть ареной широкого международного сотрудничества в целях обеспечения его стабильности и безопасности, устойчивого экономического развития».³⁶

Наконец, обоим правительствам стоило бы также проявлять бдительность в отношении действий различных групп интересов, элементов государственного аппарата и бизнес-лобби, пытающихся закрепить ситуацию соперничества в российско-американских отношениях, исходя из своих узких целей, зачастую не совместимых с национальными интересами. Руководству России и США, возможно, было бы целесообразно предпринять меры по нейтрализации деструктивного влияния подобных субъектов, если обстоятельства позволяют. Это является нелегкой задачей, поскольку на практике трудно разграничить «подлинно национальные» и «узкие» интересы. Тем не менее некоторые меры на этом направлении могли бы быть предприняты, причем для этого не требовалось бы отказывать какой-либо группе в праве выражать свою точку зрения и доносить озабоченность до соответствующих политических институтов.

Совместно со своими парламентами и независимыми экспертами официальным лицам было бы целесообразно проявлять бдительность и брать на особую заметку те предложения или инициативы, которые служат интересам одной конкретной группы (корпорации, правительственного ведомства, бизнес-лобби и др.), но при этом мешают достижению других целей в двусторонних отношениях. Политическим деятелям стоило бы публично или на межведомственном уровне высказываться против подобных предложений. Если попытки безответственного лоббирования определенных местнических интересов решительно порицаются, то ожидания носителей таких интересов значительно снижаются.

Так, деловые споры между американскими и российскими фирмами на постсоветском пространстве было бы нецелесообразно искусственно возводить в ранг стратегических, государственных интересов. Конечно, правительства не могут полностью игнорировать факт конкуренции между российскими и американскими компаниями, стремящимися максимизировать прибыль от своего бизнеса в постсоветских государствах. Долг каждого правительства — помогать за границей бизнесменам из своей страны. Однако официальным лицам стоило бы проявлять откровенность друг с другом и честность перед общественностью своих стран, когда сталкиваются только деловые интересы. В этих случаях Москве и Вашингтону можно рекомендовать открыто признать наличие разногласий и обсудить их реальную значимость. Если они будут действовать таким образом, а не возвышать проблему до уровня «стратегических интересов» или «интересов государственной безопасности», конкуренция между экономическими игроками будет восприниматься как повседневная и неизбежная реальность.

Сознавая, что проблемы в российско-американских отношениях зачастую провоцируются определенными узкими интересами, подобные споры стоит рассматривать в общем контексте и через призму всего комплекса взаимодействия между Россией и США. На деле это означает необходимость соотносить возникающую проблему с другими, которые были успешно разрешены в прошлом, и в то же время помнить о выгодах от остальных аспектов российско-американского взаимодействия. Чтобы не позволить одиночной проблеме запустить порочную спираль эскалации и торпедировать тем самым весь комплекс отношений, было бы полезно воздерживаться от заявлений в том духе, что разрешение именно этой проблемы якобы является «непременным условием» успешного продолжения российско-американского диалога.