Начну с предварительного замечания относительно характе­ра ведения общественной дискуссии в сегодняшней России. Именно с этим, мне кажется, связано большинство недоразуме­ний относительно обсуждения у нас темы национализма. Что та­кое нормальная современная общественная дискуссия? Это когда идет состязание за семантическое определение ключевых обще­ственных понятий - власть, демократия, свобода и т.д. Райнхарт Козеллек, создавший словарь «исторических понятий» современ­ности, называет такие понятия базовыми понятиями. Их специ­фика состоит в том, что у них нет одного «правильного» смысла. Их семантическое определение - всегда предмет общественного спора. Наличие такого спора является неотъемлемой особенно­стью современного общества.

Но если мы обратим внимание на нынешнее российское общество, то возникают сомнения, что по этому критерию его можно отнести к современным обществам. Публичная дискуссия у нас ведется, так сказать, позиционно. Это означает, что люди сидят в своих окопах, и их единственная задача состоит в том, чтобы эти окопы изо всех сил оборонять. Языковая тактика этой борьбы сводится к тому, что есть понятия, с помощью которых представители одного лагеря обозначают свою позицию, и есть слова, с помощью которых они обозначают позиции своих про­тивников. Все эти слова и понятия всего-навсего маркируют вашу приверженность тому или иному лагерю. В собственном смысле общественной дискуссии, то есть конкуренции за семантическое определение социально важных понятий, фактически нет. Нет со­стязания за то, чтобы предложить и отстоять собственную трак­товку определенных понятий. Слова являются не осмысленными понятиями, а стигматами, эмблемами: они пользуются для того, чтобы пометить своих и чужих в ходе враждебной перепалки.

Нечто напоминающее общественную дискуссию возникает у нас в одном-единственном случае: когда понятие начинает исполь­зоваться в разного рода правительственных или президентских высказываниях - послании президента Федеральному собранию или в каком-то еще виде. И только тогда разворачивается нечто напоминающее общественную дискуссию. Например, там появ­ляется слово «модернизация». Вслед за этим разного рода группы, точнее, экспертно-идеологические группировки, претендующие на выполнение экспертных функций при власти, начинают состя­заться в том, чтобы навязать свое определение модернизации.

Кстати говоря, понятие «матрица» или «культурная матрица», которое мы сегодня обсуждали, имело именно такую судьбу: оно появилось сначала как экзотический плод рефлексий социолога С. Кирдиной, потом вдруг всплыло в языке В. Суркова - и вот, пожалуйста, мы ее сегодня обсуждаем битый день. Говорю это не в порядке критики - напротив, считаю, что понятиям, именно та­ким образом попавшим в поле экспертного и публичного обсуж­дения, по-своему везет: здесь появляется хотя бы какая-то обще­ственная дискуссия.

А вот понятию «национализм» и его производным в этом отношении не повезло. Национализм у нас не всплывает в государственно-правительственных речах, а потому никакой об­щественной дискуссии о национализме у нас нет. Попытка нечто по этому поводу сформулировать после событий на Манежной площади на уровне публично транслированных президентских и правительственных совещаний показала, что сколько-нибудь раз­витого общественно-политического языка для обсуждения этих проблем у нас попросту не существует. (Существует академиче­ская литература, связанная с национализмом, но на поверхности общественной дискуссии это многообразие никак не обнаруживается.) Национализм - это просто ярлык, который используется в обрисованной окопной позиционной войне. Поэтому исполь­зование понятия «национализм» имеет чисто пропагандистский характер: это понятие побуждает не к самоопределению по дан­ному вопросу, а имеет исключительно эмоционально-оценочный характер - для одних со знаком «плюс», для других со знаком «ми­нус». Но в действительности национализм - это именно «основ­ное историческое понятие»: оно существует как комплекс различ­ных семантических интерпретаций самого широкого спектра. То есть когда вы используете слово «национализм», это еще ничего не означает. Только дав содержательную трактовку этому поня­тию, можно о чем-то разговаривать. Без нее это просто «пустое означающее» или чисто пропагандистский ярлык.

Теперь я позволю себе несколько содержательных замечаний. Название нашей панели связывает модернизацию и национа­лизм. И я считаю эту связь правильной, более того - тривиальной, школьной. Национализм - это современное, модерновое явление. Никакого национализма в традиционном, немодернизированном обществе не бывает. Национализм - это такое же современное яв­ление, как современная техника, как либеральная демократия, как нынешняя система международных отношений. Национализм и современность - это два взаимосвязанных, даже в каком-то от­ношении нераздельных явления. Напомню, что современное сло­воупотребление понятия «нация» возникает только в период Ве­ликой французской революции.

И здесь я кратко остановлюсь на некоторых основных функ­циях национализма в современных обществах.

Во-первых, в политическом отношении идея нации фундиру­ет современное понятие суверенитета, определяет легитимного субъекта политического самоопределения в форме государства, существующего в системе других подобных же политических субъектов. Национализм, таким образом, формирует современ­ную государственность и базовые характеристики системы меж­дународных отношений.

Во-вторых, важнейшим внутриполитическим аспектом на­ционализма является также то, что он определяет характер по­литического строя современного государства в качестве массовой демократии. В отличие от демократий прошлого, современная демократия является формой репрезентативного правления не части общества, а общества в целом - в лице всех своих пред­ставителей. Чтобы подобная форма правления могла состояться, должно было произойти одно принципиальное изменение: тради­ционный сословный строй должен был быть упразднен и приве­ден к некоторому общему политическому знаменателю. То есть к идее политической нации, в стихии которой все равны, несмотря на всевозможные социально-экономические и культурные разли­чия. Тем самым национализм упраздняет именно те оппозиции, которые и сегодня нередко звучали в нашем уважаемом собра­нии. Я имею в виду овеществленные противопоставления некоего просвещенного меньшинства и дремучего большинства, «города» и «леса» и т.д. Эти оппозиции имеют квазисословный характер, восходят к архаическим тропам так называемой интеллигенции и имеют досовременный характер. Национализм упраздняет по­добные сословные и квазисословные границы, конституирует фундаментальное онтологическое равенство всех членов данного государства, являющееся условием и предпосылкой возможности позитивного политического и правового равенства.

Упразднение сословности в рамках идеи нации имеет не толь­ко политический, но и социальный аспект. Сословие по факту рождения привязывает человека к определенной группе. Он при­надлежит обществу лишь постольку, поскольку принадлежит к определенной группе - семье, клану, сословию или корпорации. Идея нации позволяет индивиду быть собой помимо принадлеж­ности к конкретной группе. Национализм позволяет создавать сложные формы кооперации и взаимодействия, которые в со­временном комплексном обществе приходят на смену традици­онным институтам, основанным на элементарных интеракциях с очень ограниченным радиусом взаимодействия.

Национализм, таким образом, формулирует определенный социальный капитал, без которого невозможно функциониро­вание экономики современного типа. Последняя основывается в социальном плане на очень широком радиусе доверия. Традиционная экономика не способна порождать сложные формы хозяй­ствования, так как основана на социальных отношениях с незна­чительным радиусом доверия. Большая семья, по сути, является здесь базовой единицей хозяйствования.

Наконец, национализм имеет огромное множество культур­ных импликаций, на которых я здесь не стану задерживаться. Собственно, современные культуры возникают и формируются как культуры национальные - в противоположность универсаль­ным имперским формам существования культуры, основанным на едином языке (латынь), едином или безраздельно доминирую­щем религиозном авторитете и т.д. Отмечу, правда, один культур­ный аспект национализма, который не является столь очевидным, как круг тем, связанных с национальной культурой. Дело в том, что в современных обществах тяга к тому, чтобы принадлежать к нации, является неизбежной, прямо-таки экзистенциальной по­требностью. В чем состоит антропологическая специфика положе­ния человека в современном обществе? - Это неопределенность, являющаяся оборотной стороной экономической, технологиче­ской и прочей динамики современного мира. Неопределенность порождает потребность в компенсации - то есть в переживании принадлежности к чему-то стабильному, инвариантному. Подоб­ная стабильность не может иметь конкретного характера - все конкретные социальные сущности находятся в процессе посто­янного и ускоряющегося изменения. Абстрактная, но при этом эмоционально нагруженная идея нации наилучшим образом вы­полняет эту роль своеобразного экзистенциального прибежища, спасения от неопределенности и бремени постоянных перемен.

Не буду здесь приводить известные цифры и результаты ис­следований российского общества, но, полагаю, все здесь осведом­лены, насколько критической является ситуация в России по всем перечисленным выше аспектам, упомянутым мной в связи с нацио­нализмом. Ответом на российские проблемы политического, соци­ального и экономического плана является, конечно, национализм.

Но, к сожалению, этой формулой еще ничего не сказано. Здесь мы обязаны задать себе вопрос: какой национализм? Или точнее -если мы остаемся в русле реальной политики, а не фантастических популистских иллюзий: какой национализм в России сейчас возмо­жен? В этой связи я хочу напомнить формулу Гельмута Плесснера, которую он использовал по отношению к немцам, - «запоздавшая нация». Мое предположение таково, что Россия - это не просто «запоздавшая», но, скорее, совсем опоздавшая нация. Мы слишком долго были империей - досоветской, а потом и советской. Выстро­ить современную Россию в пределах ее нынешних территориаль­ных границ как гомогенную в этнокультурном отношении нацию («Россия для русских» в пределах существующих границ) попросту невозможно. Формирование европейских моноэтнических нацио­нальных государств, как нам известно из истории, было далеко не толерантным: в общем-то это репрессивный и кровавый процесс (и далеко не безупречный с точки зрения эффективности, если мы посмотрим на различные формы продолжающего существовать европейского сепаратизма). Наше состояние цивилизованности, наши претензии на цивилизованность не позволят воспроизвести эти рецепты здесь и сейчас. Мы слишком цивилизованны для того, чтобы состояться как хрестоматийная этническая нация. (Всякие сценарии второй волны распада государства я здесь опускаю - про­сто чтобы не поднимать алармистских тем.)

Означает ли это, что мы должны отказаться от идеи национа­лизма? Нет, я так не думаю. Этнокультурный национализм - дале­ко не единственная возможная форма национализма. Полагаю, для России остается открытым путь гражданско-конституционного национализма. Т.е. национализма, основанного на лояльности кон­ституции и прагматике единой государственной инфраструктуры. Это национализм, в котором русский этнос является государство-образующим, но не исключительным. Конечно, подобный нацио­нализм основан в большей степени на рационализме и прагматике, а не на иррациональном переживании причастности к некоей куль­турной гомогенности. Но это также национализм - и бояться этого выражения отнюдь не следует. Потому что если мы не говорим язы­ком национализма, обсуждая его различные возможные варианты, то эту политическую форму приватизируют маргинальные силы. И в итоге мы получаем площадь, заполненную молодежью, которую сводит судорога насильственного безъязычия.