Что касаемо формулы модернизации через культуру, как-то здесь, по-моему, члены этой формулы не очень соразмерны. Модернизация есть некоторое приноровление к требованиям и нуждам времени. То есть дело, возможно, весьма полезное, но при этом достаточно сиюминутное. И в любом случае не сакральное. Тогда как все-таки культура - это в каком-то смысле альфа и омега национального бытия. Иными словами, здесь в качестве орудия для дела, может быть, важного, но никак не священного, используется понятие вполне глубинное, что стилистически режет слух. Но Бог с ними, с понятиями.

Что же касается до неизбежности национализма (заданная тема), то здесь надобно заметить, что вековой опыт преобразований в нашей стране как-то убедительно продемонстрировал одно замечательное свойство человеческой природы. Если человек начинает какую-нибудь затею, запускает, как теперь говорят, проект, то, как правило, он по умолчанию исходит из того, что все осуществится при прочих равных условиях. То есть все полезное и нужное, что сейчас у него имеется, при нем и останется, но при этом получится еще много дополнительного и приятного. Например, если говорить о хозяйственной реформе, то многих из нас преследовали мечты о том, как мы дозволим частную собственность, раскрепостим хозяйственную инициативу, для полного счастья коммунистов погоним и дивно расцветем. То, что процесс этот значительно более сложный, прочих равных условий сохранить не удастся и весьма многим из этих былых равных условий придется пожертвовать, - это стало доходить далеко не сразу. Более того, в ходе хозяйственной реформы выяснилась еще такая вещь, что побеждают зачастую не самые лучшие культурные модели, не те, на которые мы рассчитывали. В частности, прескверные свойства отечественного бизнеса, я думаю, в немалой степени связаны с тем, что у подавляющего большинства граждан не было культуры ведения дел, культуры хозяйственного оборота, культуры сделок и контрактов. А те, кто практически этим владел, этим занимался, были либо частью теневого бизнеса, который весьма на грани криминала, с соответствующей культурой, либо элементом полулегального бизнеса, сросшегося с коммунистическими руководителями, тоже с соответствующей культурой. Это мы наблюдали в ряде регионов нашей страны. В результате победила та новая культурная модель бизнеса, которую мы радостно наблюдаем сейчас, в наше время.

В политической сфере царил примерно тот же оптимизм. Слово «идеология» было, безусловно, ругательным. Опять же, довольно ругательными были слова «национализм», «империя». И предполагалось, что в области политики и политической культуры мы, сбросив коммунистов, как-то так сами замечательно благоустроимся. Да и вообще, как известно, никакой идеологии не надо, она рассматривалась как некое страшное зло, которое давит, калечит и т.д. В общем-то все базировалось на том известном принципе, что человек добр и разумен. И что это так будет и в экономике, так это будет и в политике, в идеологии. Причем об этом говорили практически все, не выключая, допустим, Александра Исаевича Солженицына. Смотри его «Письмо к вождям».

Тем не менее с национальной идеологией получилось примерно так же, как с бизнес-культурой. То есть прочие равные условия исчезли, а благоприятен день не наступил. Потому что выяснилось, что прежнее небывалое морально-политическое единство советского народа - это, конечно, не бог весть что, но полный вакуум, полное отсутствие национального сознания - тоже не радость. Просто потому, что национальная идеология предполагает какое-то общенациональное чувство; ее можно сравнить с языком, владеющие которым лучше могут общаться с собой и лучше понимать друг друга. В принципе, конечно, было бы удобно, наверное, если бы все говорили на языке эсперанто. Он очень простой, тут все понятно. Тем не менее как-то люди предпочитают говорить на своих национальных языках. Конечно, здесь может быть какой-то вопрос, какая коммуникация нам дороже. Если нам, допустим, дороже разговор с внешним миром, то можно проникнуться, скажем так, стандартизированной идеологией, в которой понятия «национальные» и «националисты» являются глубоко ругательными. Если для нас более насущна внутренняя коммуникация, внутри народа, между собой, то ставить на то, чтобы наша идеология была максимально приятна каким-то другим народам и государствам, это не столь уж насущно.

В рамках хозяйственной идеологии мы наблюдаем, что рынок и общечеловеческие ценности действительно все расставляют по своим местам. Но вопрос в том, по каким именно местам и что они расставляют. Славно, что все будет расставлено по своим местам, но при этом не указывается, в какое место будут расставлены Россия и русские. При том что этот вопрос, конечно, не лишен некоторого интереса. В принципе, скажем прямо, история - это вообще кладбище народов, государств и империй. И нигде не сказано, что Россия заведомо никогда не попадет на это самое кладбище, которым является всемирная история. Но тут возможен несколько другой взгляд.

У Солженицына в «Красном колесе» есть такой герой, профессор по прозвищу Звездочет, который летом 1914 года говорит, что вот зачем-то нужно, чтобы России не сломали хребет. Он не может объяснить, зачем нужно, почему нужно, кому нужно... Нужно и все тут. Как раз национальные чувства, национализм -это действительно в огромной степени вопрос веры. И о неизбежности национализма можно говорить только в том смысле, что национализм, конечно, будет всегда, как необходимая форма самоорганизации нации. Вопрос в том, будет ли этот национализм звериный или это будет национализм просвещенный. Чем больше мы будем говорить о том, что национализм - это бяка, и агитировать за общечеловеческие ценности, тем с большей гарантией мы получим национализм звериный.