У меня сюжет совершенно другой: про сам русский язык и про то, как он живет и чувствует себя сейчас, как он меняется. Совершенно очевидно, что важнейшая культурная матрица, которая есть у каждого человека, это его родной язык. Это так называемая языковая картина мира, которую человек усваивает вместе с языком. О понятии «языковая картина мира» подробно говорить не буду, только укажу, что оно восходит к Гумбольдту, интерес к нему возрос в связи с исследованиями Сепира-Уорфа, сейчас много исследований по картине мира, в частности, одно из важнейших направлений возглавляет австралийская лингвистка и культуролог Анна Вержбицкая. Мы в Москве много занимаемся этим, в частности, я с двумя соавторами, Алексеем Шмелевым и Анной Зализняк. В частности, могу сослаться на нашу книжку «Ключевые идеи русской языковой картины мира», которая вышла несколько лет назад.

О чем идет речь? Попробую объяснить на простейших примерах. Как известно, в русском языке различаются синий и голубой цвета, в других языках они не различаются, хотя очевидно, что глаз устроен у всех одинаково. Просто другое членение мира закреплено в этом языке. Или, скажем, мы называем пальцами то, что на руках и то, что на ногах, а в других языках это разные слова. Может показаться, что это тривиально и неважно, но представим себе, что, например, локти и колени назывались бы одним и тем же словом. В принципе, это возможно: локти и колени соотносятся так же, как пальцы на руках и на ногах. Но образ человека был бы несколько иным - для нашего сознания. Представим себе теперь, что по-другому, как в иных языках, членится наше представление о «внутреннем» человеке, о его эмоциях, о качествах. Тогда все резко обостряется. И не то чтобы совсем нельзя было переводить с одного языка на другой, не то чтобы носители разных языков вовсе не могли бы понять друг друга, но некую поправку на разные картины мира мы делать должны.

Приведу еще один пример. Часто проводят сопоставительные исследования - социологические, психологические. Скажем, на такую тему: часто ли вы бываете счастливы? И сравнивают ответы американцев с русскими, приходя к выводу, что русские мрачные, а американцы оптимистичные. Но дело связано с тем, что американцам задают вопрос по-английски, а русским по-русски. Русское слово «счастье» - это состояние сильное, а по-английски слово «happy» можно употребить в совершенно другой ситуации, например, когда к человеку подходят на коктейле и спрашивают: are you happy - в смысле, есть ли у вас стакан, все ли в порядке. Когда без учета таких лингвистических вещей делаются социологические, политологические и прочие далеко идущие выводы, то результат заранее можно ставить под сомнение.

Причем, надо отметить, что особенно важны различия в том, что не декларируется, а как бы полагается самоочевидным и остается в подтексте. Мой соавтор и коллега Алексей Шмелев любит приводить такой пример: из пословицы «Любовь зла, полюбишь и козла» нельзя сделать никакого вывода о том, каковы в этой культуре представления о любви. Но точно можно сказать, что в этой культуре козел мыслится как несимпатичное животное.

Частью языковой картины мира является такая вещь, как этностереотип. Например, есть лингвистическая работа: В.А. Плунгян, Е.В. Рахилина. «С чисто русской аккуратностью... » Что имеется в виду? Что так сказать, конечно, нельзя, будет смешно. Про аккуратность мы скажем «немецкая». Есть «французская галантность», «английская чопорность», «русская душа», «русское бездорожье», «русская бесшабашность», «русская расхлябанность», «русская лень». Мы, лингвисты, ничего не говорим о том, каков русский человек. Но речь идет о том, что в языке некоторые представления закреплены.

Этностереотип - это часть языковой картины мира. Тут вот еще что важно: есть какие-то идеи, которые повторяются во многих словах, какой-то смысл, который в них воспроизводится; они очень хорошо монтируются друг с другом, и это действительно культурно значимые слова. Например, в русском языке есть слово «простор», которое отличается от слова «пространство» тем, что в нем, в частности, выражается идея: большое количество места -это хорошо. Если мы посмотрим повнимательнее, то увидим, что в русском языке еще очень много подобных слов - «раздолье», «приволье», огромное количество прилагательных - «бесконечный», «безбрежный», «бескрайний», «ширь», «даль». Причем, если сравнить «ширь» и «даль», то выявится существенное различие: и то, и другое - большое пространство, и то, и другое хорошо, но ширь -это энергично-эпическое слово, а даль - возвышенно-лирическое. То есть положительно окрашенная идея большого пространства захватывает разные стилистические уровни, разные пласты; эта одна из сквозных идей русской языковой картины мира. Она повторяется, воспроизводится в словах «удаль», «загул», она переходит в идею «широты»: «широта русской души»...

Очевидно, что ни одна языковая картина не является и не может являться монолитной. Если мы вдумаемся в такие слова, как «гордость» и «жалость», то поймем, что в одном типе дискурсов, православном и близким к нему, гордость это плохо, а жалость -это хорошо. И есть другой тип дискурса, так сказать, горьковский, советский, в котором дело обстоит наоборот.

Мы обсуждали важную проблему, меняются ли культурные матрицы, или они неизменны; разумеется, та матрица, которая заключена в языковой картине мира, изменчива. И можно научным, ответственным способом проследить, откуда берутся, когда и как возникают многие культурно значимые слова. Возникают они поздно; те слова, которые мы считаем исконными и посконными, сложились в течение XIX века. Например, слово «неприкаянный», которое очень хорошо вписывается в «матрицу», вообще до конца XIX столетия в литературных текстах не встречается. А потом эти слова то застывают на время, то начинают бурно изменять свой смысл и статус. Сейчас - период перемен; русская языковая картина мира вступила в период бурной диффузии.

Приведу самый простой пример, тем более, мне его сегодня приятно процитировать: в первый раз я об этом публично рассказывала в передаче «Тем временем» несколько лет назад, и все участники той передачи - Александр Николаевич Архангельский, Константин Петрович Эггерт, Дмитрий Борисович Зимин и я, - присутствуют на этой Ассамблее. Пример вот какой: еще несколько лет назад в русском языке не существовало словосочетания «успешный человек». Прилагательное «успешный» можно было употреблять в сочетаниях «успешная деятельность», «успешная работа», «успешные переговоры». Но «успешный человек» сказать было нельзя. И переводчики испытывали большие трудности при переводе английского«successful man»;до сих пор можно прочитать на переводческих форумах старые записи: «как все-таки переводить? слово «преуспевающий» - это плохо, «успешный человек» сказать по-русски совсем нельзя, «состоявшийся человек» - это совсем другое». У Наума Коржавина есть стихотворение, в котором словосочетание «сэкссэссифул мэн» дано в дикой кириллической транскрипции, автор с отвращением пишет о нем, и там примечание -«successful man- успешли-вый человек». Совсем нельзя было сказать «успешный человек». А преуспевающий человек - это было допустимо, но не совсем хорошо. Кто такой преуспевающий адвокат? Грубо говоря, это не тот, который защищает диссидентов, а тот, у которого богатые клиенты и он очень ловко их отмазывает. Состоявшийся человек - это, конечно, было хорошо, но не уточняется, реализован он социально или нет. Может быть, он состоявшийся поэт, тома написал, но все это лежит в столе и не печатается. А преуспевающий поэт - это, понятное дело, совсем не Бродский.

Очень смешно: люди очень быстро забывают, что какого-то сочетания не было. Недоуменно спрашивают: а как же говорили? Да никак не говорили, потому что, как писала Цветаева, даже смысла такого нет. Потому что в русской культуре традиционно успех не принадлежат к числу важных экзистенциальных ценностей. Конечно, люди стремились чего-то добиться, гордились успехами детей, но успех не был в числе культурно значимых ценностей. И противоположный пример: неудачник. Конечно, плохо было быть неудачником, но все же у этого слова был симпатичный ореол, мы думали о Чехове, у него ведь прямо герой говорит: «Женщины любят неудачников». Мы можем вспомнить выражение «золотое клеймо неудачи». Для нас, наследников советской языковой картины мира, неудачник - это человек, который не достиг внешнего успеха, потому что у него душа, он не поступился чем-то важным в своей душе. Сейчас мы видим, что не только появилось выражение «успешный человек», но сам смысл слова трансформировался. У слова «неудачник» исчезает ореол симпатичности; более того, поскольку слово «неудачник» все-таки было слабоватым, еще появилось жестко окрашенное слово «лузер», которое очень активно употребляется. Я уже не говорю о слове «лох», которое в крайней форме выражает тот же смысл: если ты ничего не добился, то ты ничтожество.

С другой стороны, слово «успешный» стало реабилитироваться, точно так же, как слово «карьера» и «карьерист». Ведь раньше мы как-то стыдливо уточняли: «карьера в хорошем смысле». Почему в хорошем? Потому что вообще-то карьера - это было плоховато. Сейчас «карьера» звучит совсем хорошо, но и «карьерист» уже не так ужасно; это слово, особенно в языке молодежи, реабилитируется, мы читаем в объявлениях о вакансиях: «Нужны амбициозные карьеристы». Мало того, что карьеристы, так еще и амбициозные. Здесь еще и другая идея: слово «амбициозный» тоже было в русском языке «плохим»: почти все слова, в которых была идея, что человек высокого мнения о себе, уверен в своих силах, они все были окрашены негативно, в той или иной степени. Амбиция, самоуверенность, «уверенный в себе», таких слов очень много. Сейчас они все реабилитируются.

Тут можно бесконечно говорить; я уже лет 13 слежу за новыми словами, за тем, как ведут себя слова, как меняются значения. Но приведу еще лишь один пример. Русский язык всегда очень равнодушно относился к сфере среднего, нормы, особенно в том, что касалось человека. А какая сейчас высшая похвала? «Он человек абсолютно адекватный и совершенно вменяемый». Это два слова, которые чрезвычайно бурно развиваются, сделали феерическую карьеру за последние годы. Не было таких смыслов, что человек нормальный, средний, ведет себя в соответствии с внешними правилами, не сумасшедший, не имеет отклонений, и это хорошо. Есть еще слово «самодостаточный», про которое тоже можно говорить отдельно, оно сейчас особенно популярно, особенно в брачных объявлениях: «Самодостаточная девушка ищет самодостаточного молодого человека». Имеется в виду не только то, что у каждого из них своя зарплата, а то, что они свои психологические проблемы не будут вешать друг на друга.

Что сказал нам президент Медведев в своей «тронной речи»? Он сказал нам, что он хочет сделать Россию лучшей страной для комфортной жизни. Это чрезвычайно показательно, прилагательное «комфортный» тоже совершенно новое. На уровне лозунгов по-прежнему декларируется, что наша цель - величие, что наша задача - вставание с колен, но по таким прилагательным, как «комфортный», мы можем судить о том, что сменились ценностные ориентиры, и мы хотим быть не великими, а нормальными. А что тот же Медведев сказал в своем новогоднем поздравлении 31 декабря 2010 года? Он сказал, что хочет, чтобы Россия стала благополучной страной. Слово «благополучный» привычно для нас в военном контексте («благополучный исход операции»), но в контексте «благополучный человек» до сих пор тоже имело негативный оттенок. Благополучный человек -не симпатичный, в нем есть что-то мелкотравчатое, а в русской культуре все мелкое всегда оценивалось негативно. Благополучный человек - это тот, кто не прошел через серьезные испытания, а потому ничего в жизни не понимает и чувств у него нет глубоких. Но теперь реабилитируется и слово «благополучный».

Путин предлагал ставить перед Россией «амбициозные цели». Вместо тех «великих целей», которые были в лексиконе много десятилетий. Великие цели - это что-то туманное, непонятно, достижимо или нет. Амбициозные цели - трудно, но достижимые, в пределах человеческого разумения. Да что там Путин; во время наших дискуссий я специально считала: практически все выступающие в своей речи, а некоторые по многу раз, употребляли слово «вызов». Вызов в смысле английского«challenge».Это тоже совершенно новое слово, которого недавно не было. Сначала вместо «неприятности» стали говорить «проблемы», потому что проблемы нужно решать. А потом вместо «проблемы» стали говорить «вызовы». На которые положено отвечать. И не просто положено, но еще и хорошо, и интересно, и мы рады это делать. В таком движении популярных и частотных слов прослеживаются серьезные изменения языковой картины мира.

Лингвисты вообще смотрят на жизнь гораздо менее мрачно, чем многие гуманитарии, потому что мы видим, что есть очень важная вещь, которая по-прежнему нас объединяет - это русский язык. И он живет, и отвечает на эти самые вызовы, и прекрасно справляется с новыми ситуациями.