Когда шла дискуссия о матрице, было сделано много гражданских высказываний. А сегодня мои коллеги делают профессиональные высказывания. И я постараюсь держаться в этом русле, хотя тема меня будет все время подталкивать к гражданским выплескам; сейчас объясню почему. Но начну все-таки со страшилок. Лет 5-6 назад вице-премьер на встрече со студентами сказал, что народ устал от реформ. И хорошо бы, сказал он полушутя, слово «реформы» заменить на словосочетание «изменение к лучшему». Это совершенно оруэлловская ситуация, попытка манипулировать людьми с помощью слов, но язык не обманешь. Если бы мы заменили слово «реформы» на слова «изменения к лучшему», то я думаю, что через пару лет народ бы устал от изменений к лучшему. В этом смысле надо понимать, что сколько ни манипулируй народом с помощью языка, все равно решает не язык.

Главная страшилка, связанная с языком (ну, по крайней мере, одна из главных), это преследующая и меня, и моих коллег-лингвистов, как постоянно возобновляющийся кошмар, тема реформы русского языка. Все очень боятся реформы русского языка, при этом, что это такое, объяснить невозможно. Язык вообще, я сделаю резкое высказывание, нереформируемая сущность. Реформировать можно орфографию, пунктуацию, график, но не язык.

Но эта идея, что все-таки кто-то сейчас реформирует наш русский язык, Академия ли наук, власть ли в широком смысле слова, неважно, витает в воздухе. И реакция в средствах массовой информации алармическая. Например, однажды мне позвонили из некой газеты и спросили: а что, реформа происходит? Я говорю: в каком смысле, - уже более-менее привыкнув к этой идее. - Ну как, в словарь русского языка обещают ввести слова «блог» и «гламур». Можно ли введение в словарь тех или иных слов считать реформой чего бы то ни было? Эти слова, если посмотреть в Интернете, существуют в русском языке более десяти лет. Зафиксированы миллионы употреблений; что же тогда реформируется? Просто прижившиеся слова вводятся в словарь. Но идея, что язык будут реформировать, действительно преследует массовое сознание, рупором которого выступают наши медиа. Тем более, что попытки контроля над языком со стороны власти (еще раз подчеркиваю, власти в широком смысле слова) постоянно имеют место.

В прошлом году я принимал участие в довольно любопытном заседании Общества родного языка в городе Тарту, куда были приглашены представители разных балтийских государств, скандинавских - Финляндия и Швеция,; я был от России. Речь шла о развитии государственных языков этих стран. Местные докладчики выходили с книжечками; один экземпляр мне подарили мои эстонские коллеги, причем на русском языке, перевод с эстонского. Называется книжечка «Стратегия развития эстонского языка с 2004 по 2010 год», шестилетка. Выступления большинства эстонских коллег заключались в рассказах о том, как реализуется эта стратегия и что еще следует включить в будущую стратегию языка. Я выступал, к счастью для меня, последним, поэтому, выйдя на трибуну, позволил себе такое великорусское, если хотите, высказывание: «А у нас стратегии нет. Но зато она нам и не нужна. У нас и так все хорошо».

Разумеется, имел я в виду не то, что у нас все хорошо с языком, а то, что у нас нет тех проблем, которые есть у эстонского, латышского, финского, вроде бы вполне благополучных языков. Это проблема умирания языка. Умирания не в том смысле, что язык уходит, а в том отношении, что, так сказать, происходит омертвление некоторых его зон. Мы берем благополучные языки - финский, норвежский, и выясняется, что в некоторых сферах они не используются. Приведу пример из близкой мне научной сферы: и гуманитарии, и физики перестают писать статьи, книги на своем родном языке. Понятно почему: потому что физику нужны читатели, слависту тоже, а на норвежском читателей очень мало. Соответственно, все переходят на английский язык. Это хорошо для авторов, но плохо для языка, потому что в этой зоне исчезает терминология. Скажем, если через десять лет появится молодой физик, который захочет написать статью по-норвежски, он уже не справится с поставленной задачей, не будет соответствующих слов. Это не значит, что норвежскому языку грозит смерть. Но это значит, что некоторые зоны уже не используются и некоторые сферы для норвежского языка оказываются закрытыми. Такая угроза нависает над всеми «небольшими» и вполне благополучными государственными языками. Почему нам в России не нужна стратегия, в том смысле, о котором я сказал на заседании? Потому что у нас есть очень мощная инерция, благодаря которой русскому языку не только не грозит гибель, но и не грозит пока омертвление каких-то зон.

Русский язык по факту государственный, не только де-юре в определенный период, но и де-факто в течение нескольких веков. Конечно, сегодня мы имеем определенные проблемы, я чуть позже о них скажу, но инерция существования русского языка на нашем пространстве такова, что русский язык не испытывает этих проблем. Ученые продолжают писать по-русски, экономисты и политики продолжают использовать русский язык. Другое дело, что русский язык много заимствует, но это отдельная тема.

При этом власть все время с разных сторон подступается к языку с целью его регуляции, хотя чаще всего в документах используется слово «защита». Слово «защита» мне очень не нравится, потому что совершенно непонятно, от кого защищают русский язык. Тем не менее, это популярное слово - не только у нас; в стратегии развития эстонского языка оно тоже используется. Мне кажется, что, прежде всего, защищают русский язык от его носителей, от самих себя. Во вторую очередь, можно говорить о защите от английского языка, хотя это не вполне корректно.

Итак, приведу несколько примеров попыток взаимодействия власти с языком. Самый известный, своего рода компенсация за отсутствие у нас стратегии языкового развития, это закон «О государственном языке». Я участвовал в его обсуждении на разных этапах, чуть позже это прокомментирую. Вторая попытка из известных, довольно масштабная, это попытка выделить словари, нормативные для государственного языка. Она была предпринята в сентябре позапрошлого года и вызвала дикий скандал. Получили отклик и две мелких попытки; мелких, тем не менее, любопытных и важных. Ульяновский губернатор приказал своим сотрудникам в официальных документах использовать букву «ё». И совсем как бы мелкий факт, но, на самом деле, довольно важный - вброс Владиславом Сурковым словосочетания «суверенная демократия».

Понятно, что масштабы взаимодействия с языком в приведенных примерах очень разные. Каковы результаты?

Результат первый, закон «О государственном языке», ему в мае исполнится пять лет. Самое лучшее, что о нем можно сказать, это то, что он не работает. Другое дело, что он и не мог бы работать, потому что в нем заложены некоторые противоречия. Отчасти это связано с тем, что закон задумывался депутатами как некоторое политическое высказывание, но никак не лингвистическое, и даже не юридическое.

Результат второй - попытка ввести нормативные словари для государственного языка, для русского языка как государственного, обернулась медийной истерикой. Не знаю, помните ли вы этот скандал, он связан скорее даже не с четырьмя словарями, а со словами типа «йогурт-йогур», несколько «словарных» слов фигурировало, но громче всего звучало слово «кофе»: какое безобразие, разрешили средний род, кофе - оно. Не комментирую это словарное решение, комментирую только результат попытки. Вроде бы хорошее дело - ввести нормативные словари; совершенно разумное; окончилось провалом.

Третье - буква «ё». Понимаете, даже слово такое придумали - «ёфикация всей страны», писание буквы «ё» везде, где она нужна. Этому придается и некоторый патриотический смысл, что совсем уже абсурдно, потому что буква эта самая молодая в русском алфавите и делать ее главной патриотической буквой нелепо. А кроме того, прелесть и уникальность этой буквы как раз в том и заключена, что она факультативна. И как только мы ее начнем писать везде, что нам дастся довольно трудно, потому что нам придется переучиваться, пропадет ее уникальность, про нее можно будет забыть как про специальную букву. С «ё», конечно, есть проблемы, но они решаются не лингвистически, не таким способом, а законодательно. Надо просто разрешить, что в какой-то момент и было сделано, признать идентичность документов, написанных с ё и без ё, чтобы люди не мучились, если у них фамилия написана разным способом. И, наконец, про «суверенную демократию» вообще не буду говорить, здесь политики и люди, следящие за жизнью страны: кончилось тоже ничем, как вы понимаете.

Четыре попытки воздействия на язык со стороны власти (в разном понимании слова «власть») привели к провалу. Ну, из вежливости, могу ограничиться словом «неудача». Почему? Ведь вроде бы есть удачные попытки регулирования языка. Реформировать язык, повторяю, нельзя, но регулировать, воздействовать на него некоторым образом можно. Даже есть вроде бы успешный опыт такого рода, это советское государство, где на язык воздействовали целенаправленно. Но сегодня главная проблема, как мне кажется, состоит в том, что ни власть, ни лингвисты не реагируют на запросы общества. А запросы общества относительно языка существуют, и это довольно настоятельные запросы. В этом смысле стратегия была бы чрезвычайно полезна. Конечно, при условии, что она не будет писаться так, как писался закон «О государственном языке», чего гарантировать нельзя. Но в таком случае она будет абсолютно бесполезной.

Что должно было быть в этой стратегии? Ограничусь тремя, с моей точки зрения, основными пунктами.

Пункт первый: разработка терминологии. То, что делалось в эпоху «советского языка» очень активно; сегодня эта область потеряна. Это довольно скучная область, но, тем не менее, чрезвычайно важная, особенно учитывая количество заимствований из английского языка. Сегодня мы потеряли разницу (для лингвиста это звучит, может быть, более серьезно, но думаю, что и за пределами узкого профессионального круга меня поймут), - разницу между профессиональным жаргоном и профессиональной терминологией. Регулярное заимствование не всегда проясняет ситуацию. Это что, просто жаргон двух специалистов в этой узкой области, или уже термин, который мы заимствовали? Разработка терминологии, безусловно, вещь крайне важная.

Второе - то, о чем говорил Вячеслав Никонов, сегодня русский язык присутствует в других странах, причем существует там довольно активно. Русский язык государственный еще в одной стране - в Белоруссии. Хотя с каждой из стран бывших республик СССР у нас есть некоторые мелкие расхождения по поводу русского языка. С той же Белоруссией мы спорим о том, как называется это государство - Белоруссия или Белорусь. С Украиной мы спорим по поводу предлога «в» или «на» Украину, с Молдавией тоже по поводу названия государства. Но проблема гораздо глубже, чем эти мелкие лингво-политические споры. Она заключается том, что сегодня появилось много вариантов русского языка, эти варианты удаляются от «материнской» языковой платформы. В той же Эстонии, скажем, мне приводили какие-то специфические русские слова, которые там появились и активно используются. Слово «кандидировать»: можно понять, что оно значит, но его нет в «нашем», «общем» русском языке.

И здесь возникает вопрос: кто должен управлять, - нет, не вариантами, потому что варианты должны быть описаны лингвистами данной страны, - а литературным языком в целом? Например, для испаноязычных стран, для немецкоязычных стран существуют органы, объединяющих представителей разных государств, по крайней мере, тех, где этот язык государственный. Сегодня, скажем, легко представить ситуацию, что в Белоруссии выйдет словарь литературного русского языка, бытующего в Белоруссии, и он будет отличаться от нашего русского языка. Пока этого не происходит, но в принципе - возможно.

Последний вопрос бытования русского языка (может быть, самый важный) - сегодня существует огромный запрос со стороны общества, связанный с тем, как правильно. Мы во многом утеряли норму. Кто ее восстановит? Кто скажет, как правильно? К сожалению, ответа на этот вопрос у лингвиста нет. И здесь как раз стратегия развития русского языка могла бы сыграть огромную роль. Частично это все равно делается, потому что жизнь идет и без всяких стратегий, без всяких документов, но совершенно очевидно, что нам нужен некий единый универсальный словарь. Хорошо бы, чтобы он имелся в открытом доступе в Интернете, был пополняем и развивался в соответствии с развитием языка.

Нам необходима народная грамматика. Нельзя проверить правильность того или иного высказывания, той или иной конструкции, потому что у нас нет грамматики, которой может пользоваться непрофессионал. Для французского, английского, немецкого языков этот вопрос решен давно. Есть и словари в Интернете, есть и грамматики, которыми может пользоваться любой человек. Должна быть справочная служба русского языка; она есть в Институте русского языка, где люди могут получить ответ на вопрос, как правильно, но она должна быть и в Интернете - раньше такая возможность была на сайте «Грамота. ру», но по финансовым причинам закрылась. Все эти вопросы узкопрофессиональны, но имеют значение не для профессионалов, а для всего народа и для всей страны. Конечно, они должны быть решены, более того, они решаются и без специального документа вроде Стратегии, потому что понятно, что лингвисты все равно составляют словари, организуют сайты такого рода. Но, безусловно, разрыв между профессионалом и обществом должен быть преодолен. А он, к сожалению, пока существует.