- Не вполне соглашусь с докладчиком насчет перехода научной сферы на английский и бедственных последствий для русского языка. Это чаще всего происходит не по злой воле, а в силу необходимости. В экономической науке в советские времена, по естественным печальным причинам, мы не успели сформировать второй, третий, пятый уровни детальной терминологии. Экономические статьи очень трудно переводить и с английского на русский, и с русского на английский; впрочем, второе значительно легче. Дело даже не в формальных вещах, а просто в детализации и в применении - «норма прибыли» имеет в английском языке бесконечное количество вариаций. А у нас «норма прибыли», и все тут. Правда, у нас еще есть «стоимость» от Маркса, но это не помогает.

Второе - давайте все-таки наметим какой-то психологический рубеж, который мы обороняем. Думаю, мы не боремся больше с английским языком в мировой коммерции и информации, скажу больше: страны, которые при проведении реформ переходили к быстрому росту в 80-х годах, скажем, Ирландия, колоссально выиграли на том, что у них вся документация и все коммерческие документы были на английском, они не стали заморачиваться с ирландским языковым национализмом. Казахи убивают свой экономический рост, переводя документацию с русского, из жлобских, прямо скажем, соображений, на казахский, лучше бы на английский перевели. Для русских было бы лучше.

Самое главное, мне кажется, это проблема не как, а о чем мы пишем. Чуть что, мы опять съезжаем к великой русской литературе. Но кто у нас был последними классиками? Булгаков, Бунин, Куприн. То есть середина XX века в лучшем случае. Мы будем так в XXI веке паразитировать на русской литературе, на Дягилеве? Будем приезжать в Париж: здрасьте, мы от Дягилева! Надо сохранить то, что было, не спорю, но вопрос: пишем ли мы что-нибудь интересное на русском языке сейчас? На чем выросла великая русская литература? Она выросла на конфликте интеллигентного индивидуума, находящегося в жестком конфликте с жесткой государственной, церковной и прочей средой, на конфликте личности и системы. Если мы сейчас собираемся писать гениальные вещи, то для кого мы собираемся писать? Ведь русский язык мы не протащим в мир как государственный. Давайте сознавать, что русская диаспора и русскоязычные (за исключением какого-то количества африканских и прочих стран, где выходцы из России близки к власти), тот миллион успешных «сверхновых русских», которые замечательно устроились и в Америке, и в Европе: экономисты, огромное количество инженеров, биологи, администраторы. Это образованные люди, мы им должны что-то дать на русском: то, что им интересно. Если мы ничего интересного не напишем, тогда будем вместе читать Гоголя. Всегда. «Вий» очень хорошо помогает.

Напомню одно: есть положительные вещи, на которые надо опираться. В 1990-х годах русские в международных аэропортах друг друга стеснялись, не разговаривали, только последние четыре-пять лет начали разговаривать. Надо подхватывать этот тренд и закреплять наше общение, прежде всего с диаспорой; кстати, они российские граждане, но они отрываются, смотрят на происходящие здесь политические и социальные события через западную прессу, и есть языковой критический момент, в который вы обязательно опознаете человека, оторвавшегося от родины. Он тебе говорит не: «Что там у нас происходит?», а: «Что вы там, не можете по-человечески сделать?». Как только он говорит не «у нас», а «у вас», значит, этот перелом пошел. Мы должны понимать, что имеем дело с миллионами людей, кстати, состоятельных, с деньгами, в состоянии купить, в состоянии разговаривать, но они должны говорить «нас», а не «вас».

И последнее. В Скандинавии есть проблема с Исландией, как у нас с Украиной. Исландцы хотят, чтобы говорили: «в Исландию», а скандинавы говорят: «на Исландию», и те обижаются.