- Максим Анисимович Кронгауз, по-моему, в основном на вопросы, которые были, ответил; я, если можно, выскажу два соображения по поводу доклада Вячеслава Алексеевича Никонова. Мы, конечно, очень любим русский язык и всецело приветствуем его распространение и т.д. Но один тезис меня зацепил, что в каком-то советском году в Киеве было много русских школ, а сейчас их стало мало. Но тут ведь тоже надо понимать, что родители отдавали украинских детей в русскую школу, чтобы обеспечить им больше возможностей в дальнейшей жизни. И гордиться тем, что было много русских школ за счет убийства украинского языка -тоже, по-моему, какое-то людоедство. Украинский и белорусский языки имели совершенно трагическую судьбу. Вообще когда два языка проживают контактно, один из них более престижен и дает больше возможностей, это для другого языка трагедия. Украинский и белорусский языки к моменту распада СССР были в ужасном состоянии. Можно смеяться над этими неуклюжими попытками переводить терминологию на украинский. Национальное возрождение часто принимает гротескные формы. К сожалению, люди теряют здравый смысл, когда доходят до края. Но в принципе тоже надо понимать, что это следствие огромной боли за свой язык. Тут был такой тезис, что малые языки будут поглощены большими, и слава Богу, так удобней. Конечно, лингвисты никак не могут смотреть на это таким образом. Для нас все-таки каждый язык - это достояние человечества. И попробуйте биологу сказать, что какая-нибудь землеройка вымрет, и ничего страшного, она не так уж и нужна.

Второе. Директор школы, где учится моя дочь, очень правильно, по-моему, говорит: «Какой еще предмет - Россия в мире? В первую очередь нужен предмет - Россия в России. Потому что ученики не знают своей страны». Я совершенно согласна с тем, что сказали, что действительно нужен акцент на жизнь русского языка именно в России. Дело в том, что недавно был Год русского языка. Но, например, Институт русского языка имени Виноградова Российской академии наук, где я работаю (а там делаются словари исторические, допустим, XVII века, древнерусского языка, орфографические, толковые словари и много всего другого), был как бы пропущен во всех программах Года русского языка. Никак этот год не отразился на жизни института. А все невероятные (по нашим, конечно, академическим меркам) деньги ушли на какие-то конгрессы в Париже. У нас в институте, как вы уже знаете, есть служба русского языка. Но она же совершенно никак не финансируется. Там сидят аспирантки. Есть в университетах аналогичные службы. Но там людям не платят ничего. Это было бы так просто - взять и профинансировать единую компьютерную систему, чтобы они могли обмениваться данными. Ведь люди хотят знать, звонят, задают вопросы, на которые в некоторых случаях нельзя найти ответа в словаре. Как будет данное слово писаться в таком-то контексте? Но это должен ответить специалист.

Я бы еще добавила важную вещь - популяризация. В тот же самый Год русского языка никаких передач не появилось - ни на радио, ни на телевидении. Я часто выступаю на публике, как и Максим, и он подтвердит, что огромный интерес есть. Но когда приходишь куда-нибудь и начинаешь говорить: давайте сделаем то-то и то-то, в ответ слышишь неизменное: кто вас будет слушать? Два с половиной пенсионера? Так говорят чиновники. Во-первых, пенсионеров у нас не два с половиной человека, а очень много. Во-вторых, я вам точно скажу, что слушают, и про русский язык интересно всем, включая молодежь.