Главная » Созвездие цивилизаций

Созвездие цивилизаций

Как происходят их контакты в современном мире

Если стремиться к равновесному и многополярному миру, необходимо признание ойкумены как «многоцивилизационной». Именно такой подход превратит цивилизационный диалог не только в неконфликтный, но и взаимообогащающий.

Обращение к проблеме контактов и взаимодействий цивилизаций в глобальную эпоху оправданно и своевременно. В поиске причин множащихся конфликтов недостаточно указывать лишь на мирохозяйственные или геополитические противоречия, требуется еще и цивилизационное измерение. Повышенный интерес к нему обозначился в последнюю четверть прошлого века. В нашей стране он был вызван еще и потребностью дополнить или заменить терявшую привлекательность формационную теорию. Большую роль в оживлении цивилизационного дискурса сыграла статья, а затем книга Сэмюэля Хантингтона. Его почин способствовал появлению многих содержательных работ по проблемам цивилизаций, в том числе и в России.

Что такое цивилизация

Существует множество определений цивилизации. За ними скрываются два основных подхода. Первый возник еще в просветительском XVIII веке: цивилизация в противовес дикости и варварству как иной уровень человеческого развития. Спустя примерно столетие стал формироваться иной подход, констатировавший множественность цивилизаций в истории, их специфические черты у тех или иных стран или регионов (Николай Данилевский, Освальд Шпенглер, Арнольд Джозеф Тойнби, Питирим Сорокин). И хотя его сторонники порой могли употреблять различные термины (Данилевский, например, говорил о культурно-исторических типах, Шпенглер – о различных вариантах культуры, противопоставляя ее цивилизации, а Тойнби нередко заменял термин «цивилизация» понятием тех или иных «обществ»), во всех случаях речь шла именно об особых социокультурных образованиях, за которыми закрепилось название «локальная цивилизация».

Оба подхода так или иначе представлены и сегодня. Для первого еще на заре его возникновения была характерна западоцентристская направленность – предполагалось, что уровня цивилизации достигли именно общества Запада. Из этого неявно исходил и автор нашумевшего опуса «Конец истории» Фрэнсис Фукуяма: в современном мире утверждается, по его мнению, западная модель жизнеустройства – хозяйства, демократии и культурных стереотипов, которым отныне будут следовать все остальные народы, что, собственно, и означает «конец истории».

Хантингтон, сторонник второго подхода, был более осторожен. Для него несомненно существование различных цивилизаций – западной и ряда незападных. Плюрализм сохранится в дальнейшем. Хотя Запад пока поддерживает экономическое, техническое и военное превосходство над другими регионами, это не может продолжаться долго. Более того, именно противостояние западным формам глобализации придает незападным обществам новый импульс. Хантингтон отмечает симптомы ослабления западной цивилизации (в частности, в результате «разбавления» ее иммигрантами), а также предполагает возникновение различных коалиций против нее. Поэтому оптимальным вариантом будущего является для Хантингтона не доминирование, а самосохранение, «самооборона» Запада в условиях «столкновения (clash) цивилизаций».

Автор этих строк явился одним из организаторов в ИМЭМО РАН большого межинститутского проекта «Цивилизации в современном мире», по результатам которого была создана методология, позволяющая анализировать цивилизации и сравнивать их по определенной системе показателей. В дальнейшем я буду в той или иной степени опираться на эти разработки.

Не претендуя на исчерпывающую формулировку, мы построили дефиницию на различении понятий «цивилизация» и «культура». В отличие от культуры, составляющей весь комплекс смыслов и ценностей, имеющих хождение в том или ином обществе, цивилизация – это как бы «оплотневшая», кристаллизовавшаяся культура, «осевшая» в некоторых долговременных ценностях и мыслительных парадигмах, прошедших тест на прочность, на длительность, некоторую усредненность и соответственно в той или иной степени общезначимость. Кроме того, цивилизация – не только ценности, но и институты, т.е. определенные учреждения, формы реализации соответствующих ценностей.

Цивилизация имеет структуру, определенную иерархию уровней или срезов. В ней прежде всего можно выделить ядро базовых ценностей метафизического порядка – понимание Бога, отношение к природе, пространству, времени, месту человека в космосе, мере его свободы, необходимости, возможностях познания и т.п. Из этого строится характерная для любой цивилизации картина мира.

Другой сегмент цивилизации – конструкция общества, ценности, его скрепляющие (основные социальные ячейки, группы и классы, степень элитарности и эгалитаризма, вертикальной мобильности, статус личности, мужчины и женщины и пр.). Еще один срез – сфера власти, характер лидерства, роль государства, степень обратной связи между властью и обществом. Наконец, ценности хозяйства, трудовая этика, формы собственности, рыночные отношения. Все эти сферы или срезы связаны между собой, хотя порой не напрямую, связь не сводится к простой субординации и может проявляться лишь на протяжении длительного времени. Например, христианский тезис о «частице Божией внутри нас» имплицитно предполагает равенство всех людей и потенции политической демократии, но все это воплотилось в реальность далеко не сразу и не везде.

Цивилизации проходят различные стадии эволюции. В них просматриваются определенные циклы – внутренние, нередко связанные с внешними воздействиями. В Китае – так называемые династическо-демографическо-экологические фазы (экономический, социальный и культурный подъем с начала правления династии, рост населения, ухудшение хозяйственной среды, деградация управленческого слоя, политический кризис, взрыв снизу, образующий новую династию и т.д.). В Японии – стадии социокультурной «открытости» (Китаю, затем Западу) и «закрытости», относительной автаркии. Для российской цивилизации характерны перемежающиеся периоды в ритме «становление – стабилизация – кризис – смута». В Латинской Америке после обретения независимости наиболее заметны политические циклы «диктатура – смута». В циклах воплощаются периодически возникающие внутренние и внешние «вызовы» и «ответы» на них (если употребить термины Тойнби). Во многом циклы – не что иное, как чередующиеся усиления и ослабления социально-культурной энергетики, когда вслед за периодами веры, решимости, оптимизма, созидания следуют периоды усталости, дезориентации, скептицизма, регресса.

Особый этап в эволюции – процесс модернизации. В широком смысле слова модернизация – переход от традиционного общества к современному, от аграрного к индустриальному. Это длительная историческая эпоха – примерно с XVI века по настоящее время, для многих стран она не завершена. Модернизация захватывает все сферы общества – технологии, хозяйство, социальную жизнь, политику, право, культуру. Последний аспект особенно важен, ведь речь идет о привнесении ценностей, отличающихся от традиционных (готовность к изменениям и инновациям, рационализм, стереотипы рыночного поведения, демократические установки и пр.). В этом плане модернизационная проблематика пересекается с цивилизационной. При взгляде на ту или иную цивилизацию важно определить, в какой фазе модернизации она находится – завершающей, восходящей, стагнирующей, кризисной, откатной. Ну и, конечно, – в каком цикле, в каком состоянии.

Фернан Бродель называл цивилизации «большими длительностями». Но длительности могут быть разными. Китай или Индия существуют тысячелетия, а Северная Америка насчитывает лишь несколько столетий, однако, по мнению ряда ученых, уже выделилась в особую локальную цивилизацию, хотя и являющуюся ответвлением европейской. Латинская Америка (500 лет) и даже Россия (1000 лет) считаются «молодыми» цивилизациями. Некоторые цивилизации образуются на базе одного этноса и государства (Китай, Япония), а другие составляют суперэтнос и полигосударственные образования (Европа, исламский мир, Россия). Есть цивилизации более цельные, сложившиеся вокруг одного ценностного ядра (Европа, исламский мир). Но выделяют и иного рода цивилизации, которые называют (может быть, не вполне точно) «пограничными», – те, где сосуществуют различные ценностные начала, способные вступать в противоречие друг с другом (Россия, Латинская Америка, Юго-Восточная Азия). Все эти характеристики надо учитывать при анализе межцивилизационных контактов.

Наконец, существуют «народы между цивилизациями» – находящиеся в так называемом «Лимитрофе» (промежуточном пространстве между суперэтническими системами или образованиями имперского типа) или «лимесе» (неустойчивые окраины империй или цивилизаций). К ним некоторые авторы (в частности, наиболее детально разрабатывавший данный сюжет Вадим Цымбурский) относят ряд стран Восточной Европы, балкано-дунайский регион, Кавказ, Центральную Азию и некоторые другие территории.

Бывший третий мир

Как чувствуют себя цивилизации сегодня, в глобализирующемся мире XXI века? Возможность и продуктивность диалога между ними в большой мере зависит от того, насколько адекватно ощущают себя его участники и в какой форме находятся представляемые ими цивилизации.

Прежде всего надо сказать о процессах цивилизационной консолидации и подъеме цивилизационной идентичности в азиатских странах. В первую очередь это относится к Индии и Китаю. Цивилизационное возрождение Индии началось еще в XIX веке (Раммохан Рой, Свами Вивекананда, Ауробиндо Гхош и др.). Постепенное обретение цивилизационной идентичности питало и национально-освободительное движение, во главе которого стояли не только крупные общественные деятели, но и выдающиеся мыслители Махатма Ганди и Джавахарлал Неру. Именно «отцы-основатели» определили главные черты стратегии, обеспечившей развитие индийского «мира миров» в последние полвека. Эти успехи связаны и с базовыми основами индийской цивилизации – характерным для нее культом знания, что сказалось в бурном развитии хай-тека; традициями самоуправления и выборности власти, которые – наряду с «вестминстерской» британской политической моделью – способствовали становлению демократической системы. Современная индийская цивилизация дала миру великую идею сатьяграхи, ненасильственного сопротивления – идею, которая еще сыграет роль в политической жизни планеты.

На подъеме и столь же древняя китайская цивилизация, которая с середины прошлого века активно преодолевает длительный социокультурный кризис, вызванный внешним давлением и внутренними смутами. Сочетая государственное регулирование и поощрение частного предпринимательства, в том числе бизнеса из сопредельных стран, КНР за несколько десятилетий совершила настоящее экономическое чудо. В успешном развитии современного Китая налицо и цивилизационная составляющая. Взять лишь сыгравшее важную роль в экономической реформе восстановление семейной аренды в деревне, которая имеет многовековые традиции в китайской истории. Утверждение рыночного «социализма с китайской спецификой» и стратегии «четырех модернизаций» обосновываются принципами, взятыми из традиционного социокультурного наследия. Конфуцианская этика, культ знания, жизнелюбивый китайский прагматизм – все это, как оказалось, хорошо вписывается в постиндустриальный мир.

Это не значит, что у той и другой цивилизации безоблачное будущее. Социально-кастовые контрасты в Индии, громадный (в сотни миллионов людей) массив бедности и нищеты особенно бросаются в глаза на фоне современного научно-технического прогресса. С этим, по-видимому, связаны и участившиеся проявления религиозной нетерпимости, индусского коммунализма, что противоречит традиционному культурному плюрализму индийской цивилизации. Вместе с тем конфессиональные «разборки» не случайны – ценностное ядро индийской цивилизации неоднородно, оно содержит и заметный исламский компонент.

В Китае, несмотря на декларируемые социалистические цели, растет социальная поляризация, отчуждение властной и предпринимательской верхушки («новые китайцы») от остального населения. Оборотной стороной экономического роста являются серьезные экологические проблемы. Некоторые исследователи полагают, что происходит характерный для китайской цивилизации очередной цикл – вслед за подъемом последует спад и социокультурный разлад. Хотя и в том и в другом случае пессимистические прогнозы не обязательно оправдаются.

Немалые проблемы возникают и в японской цивилизации. Она стала первой в Азии, осуществившей успешную модернизацию, а позднее, пережив катастрофу военной авантюры, компенсировала ее сотворением экономического чуда, удивившего весь мир. Не случайно в послевоенной Японии имела широкое хождение теория «нихондзирон» об исключительности японской нации. Но к концу ХХ столетия «японский дух» стал ослабевать. Ценности группизма и самоотверженного трудолюбия постепенно утрачивали привлекательность, корпоративная сплоченность и пожизненный найм все более подвергались сомнению. Возобладал культ потребления. Глобализация обернулась распространением индивидуализма и других западных либеральных ценностей, которыми «облучена» значительная часть политической и предпринимательской элиты.

Оценивая японскую цивилизацию на современном этапе, Василий Молодяков заметил, что если Япония сможет ответить на вызов глобализации по принципу «вакон-ёсай» (японский дух + западная техника), которому она следовала начиная со времени Мэйдзи, она останется Японией. Если же нет, то «превратится в духовную провинцию глобализированного мира». Для самого Молодякова все же более вероятна первая перспектива. Цивилизационная история Японии свидетельствует, что ей свойственна определенная цикличность, заключающаяся в том, что после периода «открытости» и культурных заимствований страна опять возвращается к себе. Правда, возврат к корням может быть чреват рецидивами «самурайщины».

Своеобразным перекрестком цивилизаций является Юго-Восточная Азия. Регион находится в стадии цивилизационного становления – в определенной степени даже сознательного, если иметь в виду «цивилизационную инженерию» лидеров стран АСЕАН, их усилия по налаживанию сотрудничества, в том числе культурного. Социокультурная почва сотрудничества – обычаи возникшей в рисоводческом регионе общины со свободным крестьянством и традициями консенсуса, в частности между заимствованными «высокими» религиями. Отсюда уживчивость как характерная черта социальной культуры Юго-Восточной Азии, способность достижения консенсуса не через спор, а через готовность прийти к согласию, выработанные процедуры, при которых достигалось «взаимоприспособление без отказа от собственной сущности», как отмечал известный востоковед Игорь Подберезский. Этот опыт может оказаться актуальным для межцивилизационного диалога в настоящем и будущем.

Латинская Америка также находится на стадии цивилизационного становления, перехода от противоречивой и конфликтной «культуры неполной сформированности» (Валерий  Земсков) к сообществу, более интегрированному в социальном и культурном плане. Признаки этого заметны в последнее время, после кризисных 1980-х и 1990-х годов. Поиски цивилизационной идентичности находят выражение в различных формах – оппозиция глобализации и политике США, так называемый левый поворот, лозунг «социализма XXI века», возвращение национальных прав на природные ресурсы и т.п. Показательно все более активное включение в общественную и политическую жизнь «индейского фактора». Это не только попытка восстановления исторической справедливости и компенсация современным индейцам за причиненные их предкам страдания, но и стремление включить те или иные элементы доколумбовых цивилизаций (например, духа общинности) в социокультурное бытие Латинской Америки.

Именно здесь появилась стартовая площадка антиглобалистского движения. Можно говорить также о растущем политическом, социальном и культурном влиянии латиноамериканской диаспоры (прежде всего в США).

Наиболее сложная ситуация в Тропической Африке. Дело не только в том, что каждый второй африканец живет меньше чем на 1 доллар в день, 58% населения не имеют доступа к чистой питьевой воде, более 40% неграмотны и т.п., – системный кризис в Африке есть в большой степени кризис цивилизационный. Тропико-Африканская цивилизация/Цивилизация Тропической Африки, сильная прежде всего своей социокультурной «пригнанностью» к специфическому природному пространству континента, но не выработавшая письменности и научно-технических традиций, не может преодолеть последствий болезненных контактов с Западом, намного превосходившим ее интеллектуально, технически и организационно. Поэтому последние полтораста лет в эволюции африканской цивилизации деструктивные процессы преобладали над конструктивными. Глобализация лишь подчеркнула эту тенденцию.

Между тем африканская цивилизация, как утверждал известный английский африканист Бэзил Дэвидсон, не просто архаическая, она уникальная и беспрецедентная. Точно также Игорь Следзевский показал, что африканская цивилизация пусть и отсталая, но не «низшая», она «другая» в том смысле, что выработала оригинальный тип жизнеустройства, где ценности совместного бытия и общения, «жизненного мира людей, а не вещей или безличных ролей и функций» превалируют над индивидуальными потребительскими запросами. В этом ее значимость как одной из моделей или ветвей социокультурной эволюции человечества. Будет огромной потерей, если эта ветвь будет утрачена.

Выжить и развиваться эта модель может не по принципу «от низшего к высшему», не трансформируясь в иной цивилизационный тип, но на собственной основе, лишь обогащаясь и усложняясь при помощи науки и техники. Возможности есть. Например, развитие в Африке экотехнологий, соответствующих специфике местных ландшафтов, устройство небольших индустриальных центров в сельской местности, организация которых была бы тесно скоординирована с общинной жизнью и пр. Немалую помощь Африке в этом мог бы оказать развитый мир.

В этой связи сошлюсь на идею, высказанную Леонидом Блохиным. Убедительно демонстрируя достоинства традиционной системы земледелия в Тропической Африке и настаивая на целесообразности в той или иной форме сохранения ее, он считает необходимой смену действовавшей до сих пор «подражательной» парадигмы развития, предлагает прекратить хаотичную урбанизацию и стимулировать возвращение части населения в деревню. Но сельское хозяйство надо дотировать, как это делается во многих странах (в том числе развитых). Для африканских крестьян такой формой дотации могла бы стать экологическая рента – плата из внешних источников за сохранение тропических лесов – «легких» планеты. Она вполне по силам прежде всего развитым странам (вместо сомнительной «помощи» и кредитов, лишь утяжеляющих африканский долг) и была бы не только разумной и рациональной с общечеловеческой точки зрения, но и определенной, пусть запоздалой, компенсацией за ущерб, нанесенный Африке во времена колониализма.

Один ислам и два Запада

При изучении межцивилизационных отношений наибольшие споры возникают вокруг исламского мира. Важно отделить собственно цивилизационные проблемы от геополитических или идеолого-мифологических, тех многочисленных пропагандистских публикаций, где муссируется тема наступления ислама на христианский и вообще на весь цивилизованный мир, а терроризм представляется своего рода визитной карточкой ислама и т.п. Если же говорить о собственно цивилизационных характеристиках современного исламского мира, вполне очевиден его подъем, рост религиозной, идейной и политической активности. Рост проявляется и количественно – сегодня число верующих мусульман уже превысило миллиард.

После долгого периода стагнации, вызванной как внутренними неурядицами, так и внешними факторами (не в последнюю очередь – колониальной зависимостью), рано или поздно мусульманское сообщество должно было консолидироваться и начать развиваться, что и случилось примерно с середины прошлого века. Ислам успешно привлекает новых сторонников – в силу простоты своих религиозных правил и отправлений культа, но еще и потому, что верующий здесь чувствует себя защищенным дважды – во-первых, Аллахом, освободившим его от первородного греха, во-вторых, уммой как братством единоверцев.

Активизация исламского мира происходит в том числе через рост религиозного фундаментализма, который нередко принимают лишь за обскурантизм и возврат в Средневековье. На самом же деле мусульманский фундаментализм – эксплицитно или имплицитно – нацелен на то, чтобы подключить ислам к процессам модернизации и возглавить их, что вполне естественно для религии, которая всегда претендовала на доминирование во всех сферах общественной жизни. В этом ключе и надо рассматривать, например, иранскую революцию. Даже в Турции, где поначалу кемализм осуществлял модернизацию помимо ислама и даже вопреки ему, ислам снова утверждается на политической сцене. Естественно, что процесс исламизации (особенно в фундаменталистском облачении) сопряжен с различного рода эксцессами и крайностями.

Исламский терроризм, конечно, имеет религиозные корни. Ведь исторически мусульманский мир создавался в процессе экспансии, борьбы против «неверных». Но жестко связывать терроризм с исламскими ценностями неверно. В большинстве случаев религиозные лозунги служат лишь внешней оболочкой. Реальные причины распространения терроризма в мусульманской среде связаны прежде всего с ее внутренними проблемами, недостаточным уровнем модернизации и социальными неустройствами, а также с давлением (в том числе силовым) Запада, стремящегося контролировать богатые энергоресурсами регионы. Поэтому апелляция к умеренным течениям в исламе, гуманистическому потенциалу, заключенному в Коране и других священных текстах, содействие модернизации может стать и базой конструктивного межцивилизационного диалога, и гораздо более эффективным противодействием экстремизму в мусульманских странах, нежели политический или тем более военный накат.

Теперь о двух цивилизациях Запада – западноевропейской и североамериканской, которые до сих пор оказывают наибольшее влияние на современный мир. В XXI век Запад вошел на пике своего экономического и геополитического могущества, но со все более заметными признаками цивилизационного кризиса. Еще в начале прошлого века Шпенглер провозгласил «Закат Европы». Именно Европа разожгла пожар двух мировых войн, которые в значительной мере были внутрицивилизационными. А после недолгого периода послевоенного подъема (так называемая эпоха welfare state) продолжился и даже усугубился процесс деформации базовых ценностей и институтов Запада, утраты их гуманистического содержания.

Антропоцентризм, ведущий начало со времен Возрождения, антиклерикализм и атеизм Просвещения постепенно обернулись не только «смертью Бога», но и отстранением от любого абсолюта, идеала или нормы, задающих смысл человеческого бытия, потерей перспективы, приматом настоящего над будущим и вечным. А также – в постмодернизме – релятивизацией истины, фактически отказом от нее. Взамен складывается компенсаторная ориентация на индивидуальную «самореализацию», «законный эгоизм», на «все и сразу» – столь бьющие сегодня в глаза культ потребительства, гедонизм, озабоченность статусом, стремление к первенству и власти.

Если говорить о структуре и ценностях общества, можно наблюдать постепенную девальвацию принципов буржуазно-демократического устройства и соответствующего типа социальных отношений – отказ от тех или иных элементов эгалитаризма, равенства (не говоря уж о «братстве»); крен в элитарность, богатство, превосходство над другими, престиж (нередко любой ценой). Социальная стратификация все более контрастна, в том числе за счет размывания среднего класса, гордости былого welfare state. Эти сдвиги признаются «новой нормой», поскольку распространение вновь получают идеи социального дарвинизма. Принцип социальной справедливости подвергается сомнению или признается по минимуму, чтобы хоть как-то поддерживать беднеющие слои и не доводить до массового недовольства.

Клеточкой такого общества становится атомизированная личность. Индивид объявляется средоточием общественной жизни, цель которой – обеспечение «прав личности», ее автономии от какой-либо группы и социума в целом.

Для политической сферы как никогда ранее характерна кристаллизация власти в неформальных, «скрытых» институтах (теневые объединения, команды вокруг официальных лидеров, экспертные группы, спецслужбы) при ослаблении или формализации демократических институтов (гражданское общество, парламент, выборы, референдумы). Намного усилилось и усовершенствовалось манипулирование общественным мнением через СМИ. Наблюдаются признаки трансформации «нации-государства» в «государство-корпорацию», то есть надстройку, обслуживающую в первую очередь собственные интересы, существующую скорее для себя, чем для общества (Андрей Фурсов).

Эту  модель Запад предлагает остальному миру для того, чтобы контролировать его, создать аналогичные «корпорации-государства» в других странах как своих младших и зависимых партнерах. «Предложение» осуществляется под жестким давлением – экономическим, политическим и силовым (включая военное).

«Западнизм» (если употребить выражение Александра Зиновьева) наиболее характерен для североамериканской цивилизации, которая задает тон в процессе глобализации и утверждает свое право на гегемонию в планетарном масштабе. Но и Западная Европа не остается в стороне – взять хотя бы «расширение на Восток», осуществляемое не только по экономическим или геополитическим, но и по цивилизационным соображениям. Вместе с тем и в Европе, и в США растет число сторонников альтернативного жизнеустройства, выходящего за рамки рыночного фетишизма и культа потребительства.

Российская инвентаризация

Наконец, российская цивилизация, которая сейчас в очень сложном положении. Ее модернизация исторически была сопряжена со значительными социальными издержками и конфликтами. Она прошла через трудные времена революций, войн, крайностей советской эпохи. Что же касается постсоветского периода, то произошла настоящая цивилизационная дезориентация. Торопливое неолиберальное (лучше сказать: псевдолиберальное) реформаторство нанесло обществу не только экономический и социальный, но и серьезный культурный ущерб. Шоковой терапии подверглась и российская цивилизация. Ее прошлое представлялось в черных красках, ее ценности и институты объявлялись устаревшими и неконкурентоспособными. Взамен пропагандировался откровенный индивидуализм (стал даже выходить журнал «Эгоист»), личность и ее права объявлялись «первее» общества, насаждался культ богатства, успеха, денег.

В этом негативизме по отношению к собственным национальным ценностям и традициям начисто игнорировался опыт других цивилизаций и обществ (Индии, Китая, Японии и др.), которые в процессе модернизации и перенимания технических, организационных и иных достижений Запада не только не отказывались от своего прошлого, но активно использовали те или иные его ценности и институты для успешного продвижения вперед.

Влияние на российскую цивилизацию европейских культурных ценностей (равенства, гуманизма, научного знания, демократии и др.), безусловно, имело место. Но складывался и иной, «почвенный» компонент (его иногда, на мой взгляд, неточно определяют как «восточный»), в котором возникали и оригинальные черты – ценности и институты, рождавшиеся как способы приспособления этноса, а затем и суперэтноса к экологическому и хозяйственному пространству, геополитическим условиям, внешним воздействиям. Сюда входят и формы совместной жизни (общинность); и особая роль государства, скрепляющая и мобилизующая; и готовность жертвовать частным во имя общего; и элементы хозяйственной этики, обусловленные той же спецификой «кормящего ландшафта»; и российская версия православного христианства; и ряд других норм и обычаев, из этого вытекающих.

Сегодня России предстоит серьезная «инвентаризация» или разборка собственной цивилизации – как ее жизнеспособных, так и устаревших элементов. Ибо страна находится на цивилизационном перепутье: или отстоять себя не только как хозяйственное или политическое, но как социокультурное целое – или «рассыпаться», уйти в историческое небытие. Обретение собственной цивилизационной идентичности, таким образом, становится в нынешних условиях исключительно важным.

Диалог между цивилизациями в современном мире и возможен, и необходим. Природа человека в принципе едина, и поэтому существующие локальные цивилизации, несмотря на их различие, имеют общую почву для взаимопонимания. Но чтобы этот диалог был успешным, нужны определенные условия – готовность к сотрудничеству, взаимодоверие и равноправие. Однако до сих пор процесс глобализации походил на улицу с односторонним движением: Запад претендовал на доминирующую и указующую роль. И это способствовало «столкновениям цивилизаций».

Немаловажно, что «западоцентричная» глобализация провоцирует серьезные расколы политического и социокультурного порядка между космополитически-глобализаторскими и национально ориентированными элитами (и не только ими) в незападных странах. Такой раскол между неолибералами и государственниками очевиден сейчас в России. В Китае также усиливается несогласие между сторонниками свободы рынка и всемерного расширения внешних связей и тех, кто выступает за регулирующую роль государства и поддержание национальных традиций. В той или иной мере такое противостояние имеет место и во многих других странах. Впрочем, если судить по коллизиям, которые сопровождали приход к власти Дональда Трампа с его защитой «американских ценностей» и национальных интересов, указанная дивергенция начинает возникать и на самом Западе.

Миграция цивилизаций

Проблемы цивилизационных контактов все более обостряются сегодня в процессах миграции. Межстрановые миграции отнюдь не всегда приводили к негативным результатам. Именно миграционные движения образовали в свое время США, и мигранты неплохо интегрировались в «плавильном котле». Не приносили особых затруднений «принимающим сторонам» переселения индийцев или китайцев. Но в эпоху глобализации картина меняется.

Миграция, как и прежде, идет главным образом из бедных стран в богатые. Причины и стимулы двусторонние. Запад, особенно Европа, стареет, трудоспособный контингент сокращается – по прогнозам Еврокомиссии, через два-три десятилетия он уменьшится на 10 млн человек. Объективно растет потребность в дешевой рабочей силе, особенно на непрестижные занятия. С другой стороны, ухудшается экономическая и социальная ситуация во многих странах периферии. В Африке, к примеру, число бедняков (живущих менее чем на 1 доллар в день) за последние 20 лет выросло на 31 млн человек при растущей безработице. Плюс множащиеся конфликты (особенно на Ближнем Востоке), которые гонят беженцев в поисках спасения в относительно благополучные края. Неудивительно, что за последние 30 лет число международных мигрантов более чем удвоилось (232 млн человек, 3,2% населения планеты), и, по расчетам экспертов ООН, к середине столетия превысит 400 миллионов. Хотя мигранты заполняют объективно существующую нишу рынка труда, это способствует снижению заработков у значительной части аборигенного персонала, что негативно откладывается в общественном сознании принимающей страны. Мигранты, хотя и испытывают облегчение, избавившись от проблем у себя на родине, встречают неприязненные взгляды местных, ощущают себя людьми низшего сорта. Говоря в терминах Тойнби, интересы мигрантов, «внешнего пролетариата», сталкиваются с интересами «пролетариата внутреннего».

На это накладывается исторический фактор. Внешний пролетариат по отношению к державам Запада стал образовываться еще с колониальных времен. Европейские страны подчиняли себе периферию политически, экономически и культурно. Когда хватка метрополий ослабела и страны периферии одна за другой стали обретать независимость, пошел обратный отток. Населенческое движение в западном направлении стало своеобразным асимметричным ответом на более чем трехвековую гегемонию Запада, западный империализм и колониализм. В Англии некоторые аналитики уже говорят об опасности «возвратной колонизации Запада Югом» и о возможности повторения «римского сценария» – падения Вечного города под натиском варваров. В последние десятилетия миграционное движение заметно растет. Доля мигрантов в Германии уже порядка 10%, во Франции – 11%, в Швейцарии – 19%. К середине столетия каждый четвертый американец будет испаноязычным.

Валерий Соловей характеризует миграцию как «восстание этничности». В том смысле, что отторжение иммигрантских групп от населения западных обществ происходит по этническим критериям, внешнему облику, признакам «тела»/?. Конечно, этнический фактор служит определенным маркером. Но все-таки более важную роль, на мой взгляд, играют культурные различия – другой язык, другие обычаи, другая религия. Это несходство, естественно, усиливает взаимное отчуждение, порожденное экономическими, социальными или политическими причинами. Степень отчуждения может быть различной, но в любом случае оно существует и растет. И это не «нашествие варваров», а именно нестыковка цивилизаций, катализированная к тому же историческими причинами. Отсюда все чаще звучащие признания западных политиков, что курс на мультикультурализм не срабатывает.

В России миграционные проблемы имеют свою и весьма болезненную специфику. После развала Советского Союза можно выделить два миграционных потока. Первый – русскоязычные, жившие в окраинных республиках и вынужденные возвращаться в Россию из-за резко ухудшившихся для них условий проживания, созданных местными националистически настроенными властями. Но играли роль и культурные различия, которые, надо думать, ощущались еще во времена СССР, несмотря на провозглашение «единого советского народа».

В начале 1990-х гг. 25 млн русских оказались «за границей», отрезанными от исторической родины. И, пытаясь вернуться в Россию, встретили холодный прием. Не только со стороны местного населения («отбивают работу»), но главным образом со стороны чиновников как на местном, так и на федеральном уровне. Все же 11 млн человек переселились в Российскую Федерацию. Но далеко не все из них сумели должным образом устроиться, получить необходимые документы и т.д. Так российские власти умудрились превратить «свой» внутренний пролетариат (как правило, квалифицированные кадры) во внешний. И это – при объективной потребности в рабочих руках во время глубокого спада экономики.

Эта же объективная потребность в рабочей силе создала другой миграционный поток – гастарбайтеров из бывших республик, где ситуация на рынке труда еще хуже, чем в России. Некоторая часть их, например, с Кавказа, сумела занять прибыльные позиции (прежде всего в торговле) и вела себя вольно, порой даже агрессивно. На этой почве возникали конфликты с местным населением – самый известный из них произошел в городе Кондопога. Другая группа – скудно оплачиваемый наемный контингент (преимущественно из Средней Азии), живущий на гроши ради перевода скромных денег в свои семьи. Трудности их не только материальные, но и моральные, поскольку под косыми взглядами местного населения они ощущают свою приниженность и третьесортность. Здесь также имеет место разделенность внутреннего и внешнего пролетариата – не только по социальному статусу или уровню образования, но и по культурным различиям (включая религиозные). Социальная и этническая рознь дополняется цивилизационной.

* * *

Цивилизационные контакты в глобализирующемся мире требуют к себе все более серьезного внимания. Они встроены и в проблемы мирохозяйственного пространства, и в международные политические коллизии. Если стремиться к более равновесному и многополярному миру, необходимо признание нашей ойкумены как «многоцивилизационной», включающей различные локальные цивилизации. Именно такой подход поможет превратить цивилизационный диалог не только в неконфликтный, но и взаимообогащающий.