НЕАКТУАЛЬНЫЙ НЕЙТРАЛИТЕТ
Швеция и Финляндия — пример государств, которые по принципиальным соображениям придерживались линии нейтралитета. Теперь переосмысления не избежать
Финляндия официально стала 31-м государством – членом Североатлантического блока. Предполагалось, что она пополнит ряды альянса вместе с соседкой Швецией, но на пути к заветной цели Стокгольм пока споткнулся о неуступчивость Анкары. Позже Швеция, конечно, присоединится. Это расширение – не первое (после холодной войны численность НАТО удвоилось), но знаковое.
Линия прямого соприкосновения России и альянса увеличивается вдвое – благодаря протяжённости российско-финской границы. Но дело даже не в этом. Швеция и Финляндия – пример государств, которые по принципиальным соображениям придерживались линии нейтралитета, или, если использовать более распространённое в последние десятилетия понятие, неучастия в альянсах.
Предыстория отличалась, но приверженность к официальному дистанцированию от военных блоков оставалась твёрдой на протяжении десятилетий (Финляндия) и даже столетий (Швеция). Позиционирование обеих стран определялось их отношениями с Россией и пониманием в этой связи сущности собственной безопасности.
Прямо говоря: живя рядом с гигантом, лучше не практиковать то, что его раздражает.
Шведский нейтралитет – следствие демонтажа великой европейской державы ещё в начале XIX века. В Финляндии такой статус связан с итогами Второй мировой войны. Сложные отношения Финляндии и Советского Союза в тридцатые и сороковые годы хорошо известны, как и выдающаяся изворотливость руководства соседней страны. Оно согласилось с определённым ограничением свободы действий – нейтральным статусом в военном и частично в политическом смысле.
Взамен Финляндия обеспечила себе не только суверенитет, сохранение рыночной и демократической системы, но и особые, чрезвычайно выгодные экономические связи с Москвой.
С конца сороковых до начала девяностых годов советско-финские отношения служили образцом плодотворного компромисса государств с разной общественно-политической формацией.
И хотя на Западе бытовало пренебрежительное понятие «финляндизация», уступка суверенных прав более сильному соседу, на практике статус-кво всех устраивал. Финляндия, кстати, оставалась частью политического Запада.
Роспуск СССР положил конец периоду особых отношений, что вызвало глубокий экономический кризис в Финляндии в первой половине девяностых, но позволило избавиться от политических ограничений. Страна перестала оглядываться на реакцию Москвы и вступила в Европейский союз. Сама Россия стремилась выстроить специальные (вплоть до интеграционных) отношения с «большой Европой», и Финляндия стала естественным партнёром. Плотность экономического и гуманитарного взаимодействия, достигнутого ко второй половине 2010-х гг., служила образцом трансграничного сотрудничества.
Тема отказа от политики неприсоединения всегда присутствовала в Финляндии, как и общественно-политический консенсус о нецелесообразности этого. Собственно, на протяжении тридцати лет мысль о возможности нового военного противостояния в Европе оставалась уделом самых несгибаемых рыцарей холодной войны, и даже расширение блока НАТО подавалось прежде всего не в военном, а в политико-идеологическом ключе.
Возвращение реальности войны потрясло Европу. В Швеции и Финляндии моментально приняли решение отказаться от неприсоединения и вступить в НАТО, общественное мнение перевернулось. Примечательно, что почти никакой дискуссии о том, не является ли нейтральный статус более надёжным способом обеспечения национальной безопасности, не открывали, членство в военном блоке рассматривалось единственным вариантом. А ведь до этого на протяжении долгого времени именно неучастие считалось наиболее разумным подходом. Почему настрой резко изменился?
Причин несколько, но одну стоит подчеркнуть. Существует термин «секьюритизация» – придание аспекта безопасности любым процессам от экономических до культурных и гуманитарных. Сейчас происходит встречный процесс – тема классической безопасности обретает ценностное содержание. То есть принадлежность к определённой идейно-этической группе, противопоставленной другим, считается более эффективным способом защиты себя, чем отстранённость от противостояния. Это феномен скорее психологический, чем военно-технический.
Если сказать совсем просто: желание обрести ощущение безопасности (принадлежность к мощному сообществу) берёт верх над практическими соображениями избежания опасности (перспектива стать мишенью либо местом ведения боевых действий).
Само по себе это результат ценностной радикализации, которая происходила на Западе на волне эйфории после победы в холодной войне, когда возобладал подход «правильной стороны истории».
Отсюда же и неприятие нейтралитета как необходимости полагаться на гарантии «неправильной» стороны – он же должен быть признан всеми. Но разве можно доверять тому, кто не в одной с нами морально-этической лодке?
Нынешнее отношение к нейтралитету – продукт одновременно двух концептов – «долгого мира» и «конца истории». Первое – потому что стало казаться, что все эти тонкие балансы и предохранители просто уже не актуальны. Второе – если понятно, на чьей стороне историческая правда (Запад), то нечего заигрывать с представителями «обречённой» стороны. Оба концепта уже в прошлом. Переосмысления не избежать.
