НЕДОЛГИЙ «ЗОЛОТОЙ ВЕК» ГОЛЛАНДСКОЙ СВЕРХДЕРЖАВЫ
Российский Совет по международным делам
Нидерланды — один из главных архитекторов и строителей объединенной Европы
Почему великий царь-реформатор Петр I так любил Голландию? Он взял на себя труд выучить не самый легкий и не самый распространенный голландский язык, во время Великого посольства 1697–1698 гг. провел четыре с половиной месяца в Зандаме, Амстердаме и Утрехте, а через двадцать лет опять надолго остановился в Нидерландах во время своего европейского турне 1716–1717 гг. Именно Амстердам вдохновил царя на создание Санкт-Петербурга, именно голландский опыт лег в основу многих наиболее масштабных экономических начинаний в России начала XVIII столетия.
С подачи Петра мы до сих пор используем немало голландских слов не только в морском деле (адмирал, балласт, боцман, ватерлиния, грот, док, каюта, киль, матрос, лоцман, руль, шкот, риф), но и в обиходном языке (аврал, биржа, брюки, веер, домкрат, зонтик, кабель, кофе, матрас, рупор, сельдерей, флюгер, шпиль, штопор). В нашу жизнь вошли многие понятия, прочно связанные с Голландией, — от голландской печки до голландского сыра. Существует версия о том, что даже российский государственный флаг — это на самом деле не сильно измененный голландский триколор.
Казалось бы, Западная Европа должна была соблазнить Петра другими, куда более яркими и завлекательными примерами для подражания. Взять хотя бы Францию, которая за долгие годы правления «короля-солнце» Людовика XIV утвердилась в роли главной политической и военной европейской державы. Или Англию эпохи Вильгельма III, уже демонстрировавшую многочисленные признаки своего будущего неудержимого взлета. Или даже Австрию, ведущую в это время успешные войны с Османской империей, реформирующую свою империю и последовательно расширяющую имперские приобретения на Балканском полуострове.
Российский монарх, однако, отдает явное предпочтение не формально близким ему моделям просвещенного европейского абсолютизма, но явно выбивающимся из абсолютистской традиции республиканским Нидерландам. По всей видимости, для такого выбора имелись более веские причины, чем личный позитивный опыт общения царя с немногочисленными голландскими купцами и ремесленниками в годы его юности. Наверное, Петр увидел в Нидерландах что-то, что выгодно отличало эту страну от других европейских держав и могло соответствовать потребностям его обновляющегося государства.
Что же представляли собой Соединенные провинции в конце XVII – начале XVIII века?
На низком старте
Как известно, исторически Нидерланды были одним из относительно поздних приобретений обширной европейской империи Габсбургов до ее разделения на испанскую и австрийскую части. Объединение Нидерландов как таковых было итогом усилий бургундских герцогов еще в середине XV столетия, но окончательно император Карл V интегрировал Нидерланды в свои обширные владения только к 1543 г., использовав для этого сложную комбинацию династических, дипломатических и силовых инструментов. Кстати, сам Карл V родился в Генте и уже в силу этого неплохо разбирался в запутанных нидерландских делах, чего не скажешь о его мадридских преемниках, отличавшихся очевидным и часто пагубным для имперского строительства «испано-центризмом».
В середине XVI века Нидерланды состояли из семнадцати очень разных по своему размеру, числу жителей, этническому составу и экономическому потенциалу провинций, зажатых между французским королевством и немецкими княжествами. Часть провинций говорила на французском языке, часть — на фламандском (близком к северо-немецким диалектам). Юг Нидерландов был экономически и культурно более продвинутым, чем север. Главным торговым и финансовым центром страны, как, впрочем, и всей тогдашней Северной Европы, являлся Антверпен, к этому времени окончательно победивший своего давнего исторического конкурента Брюгге. Через богатый и космополитический юг страны в Нидерланды из Швейцарии и Германии начали проникать идеи Реформации.
Несмотря на относительную удаленность Соединенных провинций от главных европейских столиц, страну никак нельзя было назвать европейской периферией, а ее жителей — неотесанной деревенщиной. Еще в 1525 г. Эразм Роттердамский (которому, кстати, долгое время покровительствовал Карл V) не без некоторой гордости отмечал, что его соотечественники в среднем более образованы, чем их соседи в Германии и во Франции. Знание двух или даже трех языков было обычным явлением не только в правящем сословии, но среди городских бюргеров, а также голландских мореходов. В это время нидерландские порты уже обслуживали значительную часть торговли между Балтикой и Западной Европой, серьезно тесня старые ганзейские города.
Другая традиционная особенность Нидерландов, проявившаяся уже в начале XVI века, — лучшая в Европе транспортная система, намного превосходящая все, что было создано в это время во Франции, в Испании или в Англии. Естественно, эта система была основана в первую очередь на очень разветвленной сети рек и каналов, открывающей широкие возможности для внутреннего судоходства, а стало быть — и для быстрого развития внутреннего рынка и внутренней мобильности населения. С другой стороны, постоянная опасность наводнений требовала концентрации ресурсов для строительства и поддержания на должном уровне многочисленных рукотворных дамб и постоянной работы по дренажу и осушению земли, находящейся ниже уровня моря. Эти потребности на протяжении веков создали готовность к коллективным действиям во имя общего блага и, более того, в известной мере сформировали национальный характер жителей Соединенных провинций.
При других обстоятельствах энергичные, предприимчивые, практичные жители Соединенных провинций, наверное, могли бы стать одной из несущих конструкций общеевропейской империи Габсбургов и одним из драйверов экономической интеграции разрозненных составных частей этой лоскутной империи в единое целое. Но история распорядилась иначе.
Политика и религия
Было ли восьмидесятилетнее противостояние Нидерландов и испанской короны преимущественно религиозной или все-таки национально-освободительной войной? На этот счет у историков нет единого мнения, но все-таки складывается впечатление, что именно национальное (региональное), а не религиозное измерение стало определяющим в изнуряющем противоборстве голландцев и сына Карла V — короля Филиппа II. Население Нидерландов сильно страдало от обострения испано-английских отношений и вынужденного разрыва прибыльной торговли с Англией после того, как в 1532 г. Генрих VII и Эдуард VI дали старт Реформации в своей стране. Большое недовольство вызывали испанские налоги на торговлю, размещение многочисленных имперских гарнизонов в нидерландских городах, демонстративно высокомерное отношение испанской знати к гордому нидерландскому дворянству.
На этом фоне религиозная нетерпимость испанцев была дополнительным отягчающим фактором, но едва ли главным источником конфликта. Если уж сам Карл V не успел или не смог найти Нидерландам подобающего места в своей общеевропейской конструкции, то наследовавший ему Филипп II вообще был склонен рассматривать Нидерланды исключительно как дойную корову империи, не нуждающуюся в особом уходе или в особых условиях содержания.
Вильгельм I Оранский (Молчаливый), первый политический и военный лидер взбунтовавшихся нидерландцев, сам неоднократно менял свою религиозную принадлежность — он успел побывать лютеранином, католиком и кальвинистом, а потому выступал с позиций веротерпимости. Большинство городов, примкнувших к восставшим на начальной стадии войны, сделали это на условиях сохранения религиозной свободы вероисповедания. Однако логика противостояния с испанцами неизбежно так или иначе распространялась и на религиозные вопросы. Даже там, где католики не подвергались открытым репрессиям, они последовательно вытеснялись из городских советов, захваченных противниками испанского короля. А протестантские советы, разумеется, делали все возможное для ограничения католического богослужения и изгнания католиков из общественной жизни вообще.
В начале восьмидесятилетней войны кальвинизм был гораздо более распространен в Антверпене, чем в Амстердаме, а католицизм, насколько можно судить, имел более глубокие корни на востоке Соединенных провинций, чем на их западе. Однако за восемьдесят лет почти непрерывных сражений, внутренних и внешних миграций национальное измерение конфликта было дополнено религиозным. Между северными и южными провинциями Нидерландов на протяжении долгого времени шел интенсивный обмен населением, своего рода религиозная чистка, которая оказалась решающим фактором в экономическом и финансовом подъеме Амстердама. К концу первой четверти XVII века не менее трети населения этого стотысячного города составляли мигранты из южных провинций или их потомки в первом поколении. Они привезли с собой не только деньги, но также и связи, бесценный торговый, банковский и страховой опыт.
Южные провинции, получив встречный поток изгнанных с севера католиков, выиграли гораздо меньше. Не следует забывать и о том, что часть кальвинистов с юга направились в другие места, расселившись чуть ли не по всему миру — как испанские евреи в конце XV века или французские гугеноты в конце XVII столетия). Эти энергичные и предприимчивые нидерландские диаспоры создали фундамент для последующего строительства глобальной колониальной империи Нидерландов.
Впрочем, в освобожденных от испанского владычества провинциях протестантский радикализм (кальвинизм), если он противоречил интересам торговли, быстро терял популярность. Бывшие католики, в силу обстоятельств ставшие протестантами, не слишком следовали обременительным для себя религиозным догмам. Католицизм, разумеется, не пропагандировался и не поощрялся, но и не так уж сильно преследовался. C некоторыми оговорками, можно констатировать, что на протяжении XVI–XVII веков Соединенные провинции оставались одной из, если не самой веротерпимой европейской страной. Отсюда — стремительный подъем нидерландской науки и искусства в XVII столетии. И, в конечном итоге, здесь же главная причина невероятного прогресса голландского судостроения, который и превратил Соединенные провинции в глобальную империю. Вполне возможно, что для Петра I, который в религиозных вопросах был гораздо ближе к Вильгельму I, чем к Филиппу II, голландская веротерпимость была одним из аргументов в пользу изучения этой страны и в других ее измерениях.
Даже сегодня, спустя четыре с половиной века, поражает то упорство, с которым восставшие на протяжении восьмидесяти лет добивались своей победы. Казалось бы, шансов на успех у них не было никаких. Командующий испанскими войсками «железный герцог» Альба (Фернандо Альварес де Толедо) с легкостью разгромил разношерстное ополчение и отряды наемников, в спешке собранные летом 1568 г. Вильгельмом Оранским. Последовавшие религиозные и политические репрессии бунтовщиков велись с показательным размахом — так называемый «Кровавый совет» испанской администрации осудил на смерь более 12 тыс. человек, представлявших все сословия тогдашнего общества Соединенных провинций. К 1580 г. другому испанскому полководцу, герцогу Пармскому (Аллесандро Фарнезе), удалось в целом подавить восстание на территории современной Бельгии, а 4 июля 1584 г. фанатик-католик Бальтазар Жерар нанес смертельное ранение Вильгельму Оранскому, лишив восставших единственного авторитетного лидера и надежд на скорую победу.
И все же борьба продолжалась. В 1579 г. пять мятежных провинций Северных Нидерландов подписали Утрехтскую унию, провозгласив единство своей внешней политики, вскоре к унии присоединились еще две провинции, а через два года представители всего севера официально отказали в своей лояльности Филиппу II, подтвердив свои намерения добиваться полной независимости от Испании. На смену убитому Вильгельму пришел его сын Мориц Оранский, который оказался талантливым военачальником и государственным деятелем. Иностранные наемники были заменены рекрутами, была создана первая в Европе военная академия, внедрены важные инновации в тактику ведения боевых действий, проведено перевооружение нидерландской армии. У знаменитых «испанских терций» впервые появился достойный противник.
Одновременно шло создание военно-морского флота Нидерландов, завершившееся двумя крупными победами над испанцами — под Гибралтаром (1607 г.) и у Даунса недалеко от английского Дувра (1639 г.). Морские гёзы, конечно, отнюдь не были такими благородными рыцарями, какими их представал в своей знаменитой «Легенде об Уленшпигеле» Шарль де Костер, но дело свое они знали не хуже прославленных испанских мореходов.
К концу первой четверти XVII века исторические судьбы семи северных и десяти южных провинций некогда единых Нидерландов разошлись и, как позднее выяснилось, навсегда. На севере кальвинизм превратился в официальную и единственно признанную религию, хотя истинными кальвинистами могли считаться едва ли одна треть всего населения. На юге протестантская ересь последовательно искоренялась, контрреформация торжествовала победу, как в соседней Франции, где Людовик XIV уже начинал новые гонения на гугенотов. К моменту обретения независимости Нидерланды уже стали великой морской державой, способной успешно конкурировать как с клонящимися к своему закату Испанией и Португалией, так и с поднимающейся Англией, в то время как отрезанные от морской торговли Испанские Нидерланды все более экономически отставали от отколовшегося Севера.
Компромисс, достигнутый с Филиппом IV (внуком Филиппа II и правнуком Карла V) в Мюнстере в начале 1648 г. по завершению восьмидесятилетней войны, был нелегким для Соединенных провинций. Переговоры шли несколько лет и неоднократно прерывались. Многие влиятельные силы настаивали на продолжении войны вплоть до полного освобождения всех южных провинций, изгнания католиков из Брюсселя и Антверпена, захвата крупных кусков заморских владений испанского короля. Основания для такой точки зрения были — в середине XVII века Испания явно слабела, а Нидерланды, еще находясь в состоянии освободительной войны, буквально на глазах превращались в глобальную морскую сверхдержаву.
Но в итоге возобладало стремление к компромиссу, диктуемое богатым Амстердамом и политически влиятельной провинцией Голландия. Оба ведущих игрока Республики исходили из того, что время продолжает работать на Соединенные провинции, и окончательное решение исторической задачи воссоединения страны можно отложить на будущее. А в том, что Нидерланды рано или поздно будет воссоединены, у большинства торжествующих лидеров семи свободных провинций сомнений не было. В итоге Мюнстерский договор стал частью более обширного Вестфальского мира, зафиксировавшего новый баланс сил на европейском континенте.
Особенности устройства
Государственное и муниципальное управление в северных провинциях после обретения ими независимости радикально отличалось от соседних государств. Генеральные штаты, с 1464 г. имевшие право утверждать налоги на территории всех Нидерландов, теперь превратились в высший постоянно действующий законодательный орган Республики Соединённых провинций, где каждая из семи провинций имела один голос. Формальное равенство провинций не отменяло доминирующего положения самой богатой из них — Голландии, а также притязаний на лидерство со стороны Зеландии как главного конкурента Голландии. Кроме того, на протяжении столетий особую роль в политической жизни республики играл дом принцев Оранских и их сторонников («оранжистов»). Когда интересы Голландии и «оранжистов» совпадали, их совместные позиции предопределяли решения Генеральных штатов. Когда две ведущие силы боролись друг с другом, на первый план выходили многочисленные разногласия между провинциями и между городами внутри провинций, надолго парализуя принятие важнейших государственных решений.
В целом, государственная власть и, главное, финансовые ресурсы республики, оставалась в руках бюргеров-олигархов, которые нанимали для оперативного управления представителей принцев Оранских. Поэтому Вильгельм или Мориц Оранский, при всем их несомненном авторитете, оставались всего лишь «штаттальтерами» или «статхаудерами» (местоблюстителями) в провинциях Голландия и Зеландия, а не верховными правителями страны. При этом классического олигархического правления в Нидерландах не возникло — богатые семьи торговцев были готовы разделить власть, как минимум, с верхней прослойкой быстро растущего среднего класса. А вот традиционная сельская знать, которая могла бы стать тормозом развития, оставалась сильной в будущей Бельгии, но не имела устойчивых позиций в независимых Соединенных провинциях.
Управление городами осуществлялось городскими советами в составе 30–40 человек, избираемыми из числа самых состоятельных и уважаемых граждан. Членство в советах было пожизненным. Сам совет выбирал из своих членов бургомистра и его помощников, которые и составляли постоянную администрацию, отправляли правосудие, осуществляли сбор налогов и отвечали за ведение городского хозяйства. За порядком следили отряды городской милиции или гражданской гвардии, вроде того, который изображен на известной картине Рембрандта «Ночной дозор». Любопытно, что ремесленные гильдии как организации были отстранены от стратегических вопросов городского управления, подобно тому, как, например, в современной России не разрешается создавать партийные ячейки на производстве.
Одной из характерных особенностей государственного управления можно считать крайне сложную систему налогообложения, включающую как прямые, так и косвенные налоги, многочисленные пошлины, акцизы и пр. После обретения независимости голландцы платили налоги более охотно, чем жители соседних государств — возможно, потому, что прозрачность финансовой системы Соединенных провинций позволяла каждому налогоплательщику составить представление о том, куда именно идут его деньги.
Благотворительность в Европе XVII века нигде не была так развита, как в Нидерландах. Одной из очевидных побед кальвинизма стали отсутствие нищих на улицах, опрятность даже самых бедных жилищ, строительство больниц и школ. Причем, судя по всему, в это была как частная, так и государственная благотворительность. Например, крупные торговые компании были обязаны ежегодно передавать на благотворительные нужды 0,1% своего общего оборота.
Почему именно голландцы создали самый совершенный и самый экономичный флот XVII века? Они изобрели новую для Европы форму собственности — так называемую судоходную компанию. Это была очень гибкая (даже в сравнении с Ганзой) модель малого кооперативного предприятия. Практически любая группа людей, независимо от размеров стартового капитала, могла объединиться для строительства, покупки, владения, сдачи в аренду и фрахта судна или его груза. Капитаны судов и даже рядовые матросы имели долю в судне, то есть они выступали в роли не только наемной рабочей силы, но и совладельцев «малого предприятия». Все это содействовало как максимальной мобилизации финансовых ресурсов, так и консолидации обычно разъединенных сообществ моряков и торговцев. Едва ли Петр I мог рассчитывать на широкое распространение такой модели собственности в России.
Великая европейская держава
Критический момент для стремительного подъема Нидерландов — рубеж XVI и XVII веков. Уже в конце XVI столетия начинается бурный рост внешней торговли пока еще никем не признанных и продолжающих свою тяжелую национально-освободительную борьбу Соединенных провинций. Практически на жизни одного поколения Соединенные провинции превращаются из того, что сегодня назвали бы «неудавшимся государством», в европейскую, а затем и в мировую великую державу. Вторая половина XVII столетия становится «золотым веком» Нидерландов. Стремительно развивается финансовый сектор — создаются первые биржи, растет число банков и страховых компаний, в Амстердам стекаются деньги со всей Европы. Ведение восьмидесятилетней войны с Испанией не помешало созданию сети университетов, которые последовательно открываются в Лейдене (1575г.), Франекере (1585г.), Гронингене (1614г.), Утрехте (1636г.) и в Хардервейке (1648г.).
При этом население семи провинций на момент обретения независимости, согласно большинству оценок, едва ли превышало 2–2,5 млн человек (некоторые эксперты полагают, что более точные цифры — 1,8–2 млн) и не сильно увеличилось в последующие два века. В то время как население Англии к концу XVII достигло не менее 6–8 млн, общее население германских княжеств и население России — примерно по 13,5 млн, население Франции к концу эпохи «короля-солнце» составляло более 20 млн человек, а население Испании с ее колониальными владениями, по всей видимости, превышало 25 млн. Таким образом, Нидерланды успешно играли в одной лиге с государствами, обладавшими на порядок более значительными демографическими ресурсами.
Что еще более удивительно, подъем Соединенных провинций связан со взрывным развитием всего двух из семи провинций — Голландии и Зеландии. Это самые неблагоприятные в климатическом отношении регионы Нидерландов, к тому же значительная часть их территории находится ниже уровня моря. Экономические успехи остальных пяти регионов страны — как в промышленности, так и в сельском хозяйстве, не говоря уже о морской торговле, — на протяжении «золотого века» Нидерландов оказались куда менее впечатляющими.
Первыми объектами географической экспансии стали Балтика и Средиземноморье. На Балтике голландские и зеландские торговцы еще во времена испанского господства успешно конкурировали как к клонящейся к упадку Ганзой, так и с поднимающейся Англией. В 1578 г. голландцы добрались даже до русского устья Северной Двины, хотя англичане уже открыли этот маршрут в Московию на четверть века раньше (в 1553 г.) и, разумеется, создавали самые разнообразные препятствия для голландских конкурентов. Иван Грозный отдавал неизменное предпочтение Англии перед Нидерландами; он активно переписывался с Елизаветой I и едва ли мог испытывать симпатии к системе политического управления в Соединенных провинциях. Однако при царе Федоре и его преемнике Борисе Годунове англичане начали терять свои преимущественные позиции в Московии, особенно по мере переноса северной торговли из Северодвинска во вновь отстроенный Архангельск. Голландцы появились в Архангельске раньше англичан и в целом оказались более успешными. Интенсивная торговля России и Нидерландов продолжалась и при первых представителях новой династии Романовых.
На Средиземном море Нидерланды, начиная уже с 90-х годов XVI века, успешно теснили своих могущественных конкурентов из Венеции и Генуи за счет более современных судов и дешевого фрахта. Несмотря на многочисленные запреты испанских королей, интенсивная торговля с иберийским полуостровом продолжалась даже в самые ожесточенные периоды восьмидесятилетней войны за независимости. Испанцам нужна была пшеница и строевой лес Балтики, голландцам — доступ к иберийским рынкам, португальская соль и испанские золото и серебро. Коммерческая выгода отодвигала на задний план религиозные споры и политические разногласия.
Тем не менее именно морская торговля в Северной Европе (в первую очередь, балтийская торговля зерном, а также строевым лесом, солью, текстилем и рыбой) создавала прочную основу процветания Соединенных провинций. Время Ганзы уже прошло, время Англии еще не наступило. На Балтике у Нидерландов были опасные противники, в первую очередь, в лице Швеции, которая в середине XVI века находилась в зените своего могущества. Стокгольм неоднократно грозил закрыть Балтийское море для голландского торгового флота, а Гаага с Амстердамом неоднократно поддерживали Данию в ходе датско-шведских войн (1658–1660, 1675–1678 гг.). Естественно, что, как и любая поднимающаяся держава, Нидерланды последовательно выступали за свободу судоходства и свободу торговли. Это, однако, не распространялось на внутренние акватории самих Нидерландов (голландцы категорически отказывались открыть устье Шельды для иностранных торговых кораблей и тем самым дать заблокированному и находящемуся в упадке Антверпену новый шанс потягаться с процветающим Амстердамом). Попытки «закрыть море» в дальнейшем предпринимались и в отношении прибрежных акваторий нидерландский колоний в Африке и Азии, находящихся под управлением Ост-Индской и Вест-Индской компаний.
Стоит заметить, что никакого длительного периода спокойствия долгожданное примирение с Испанией 1648 г. Соединенным провинциям не принесло. Всего через четыре года лорд-проектор Англии и Шотландии Оливер Кромвель начал первую англо-голландскую войну за гегемонию на морях (1652–1653 гг.), сильно обескровившую обе стороны, но так и не выявившую явного победителя. С трудом достигнутый мир был нарушен уже после Реставрации Стюартов английским королем Карлом II, развязавшим вторую англо-голландскую войну (1665–1667 гг.), не принесшую Лондону ни политических, ни экономических дивидендов. Столь же безрезультатно завершилась и третья англо-голландская война, в которой протестантская Англия объединила свои силы с католической Францией. После стратегической победы голландского адмирала Михаила де Рюйтера в крупном морском сражении при Текселе, англо-французская коалиция развалилась, и в голландско-английских отношениях на целое столетие воцарился мир.
Как представляется, за это столетие без англо-голландский войн надо благодарить не столько государственную мудрость Генеральных штатов или миролюбие английского парламента, сколько Славную революцию 1688 г., в которой участвовал голландский экспедиционный корпус. В итоге переворота голландский статхаудер Вильгельм III стал новым королем Англии и Шотландии. Преобладающее голландское влияние в Лондоне было обеспечено на многие годы вперед, но в исторической перспективе триумфальная голландская интервенция оказалась пирровой победой. Именно Славная революция дала мощный толчок экономическому развитию Англии: в стране началась промышленная революция, определившая лидерство Англии в мировой экономике XVIII–XIX веков и в итоге решившая исход глобального англо-голландского соперничества в пользу Лондона.
«Золотой век» Нидерландов не сводился к торговой экспансии и военно-морскими победами над заведомо более сильными противниками, он был также отмечен более чем заметным вкладом Нидерландов в европейскую науку и культуру. Достаточно вспомнить одного из основателей международного права Гуго Гроция, философов Рене Декарта и Бенедикта Спинозу, изобретателя маятниковых часов и создателя волновой теории света Христиана Гюйгенса, создателя первого микроскопа Антони ван Левенгука, основоположника энтомологии (науки о насекомых) Яна Сваммердама. Помимо всего прочего, Нидерланды превратились в общеевропейскую типографию, где печатались самые разнообразные труды, которые по тем или иным причинам не могли быть изданы на родине авторов. Не будет большим преувеличением сказать, что именно в Нидерландах XVII века пробивались первые ростки европейского Просвещения, давшие столь богатые плоды веком спустя.
Мировая империя
На пороге XVII голландцы открывают для себя мир за пределами Балтики с Средиземноморья. В удивительно короткие сроки — примерно за двадцать лет — им удается стать главным оператором трансатлантической торговли между Бразилией и Европой. Параллельно голландские купцы закрепляются на западном африканском побережье (Золотой Берег).
Знаменитый голландский торговец, мореплаватель и историк Ян Гюйген ван Линсхотен, находясь на службе у португальцев, получил доступ к секретным картам побережья Индийского океана. Считается, что именно этот случай успешного «коммерческого шпионажа» повлек за собой снаряжение в 1595 г. первой голландской экспедиция за пряностями в Индонезию, а через три года — второй экспедиции в том же направлении. Обе экспедиции вернулись домой не в полном составе, но коммерческий успех нового географического направления морской торговли был настолько очевиден, что уже в 1601 г. на восток отправляются уже 14 флотилий, состоявших из 65 судов. Молуккские острова (острова пряностей) стали первой и долгое время основной опорной точкой присутствия голландцев в индонезийском архипелаге. За захватом стратегических плацдармах на Молукках последовал успешный штурм Джакарты на Яве (1619 г.), хотя для установления полного контроля над островом потребовалось еще полтора столетия. Этой постепенной экспансии голландцев содействовали междоусобные войны на острове и фактический распад некогда могущественного островного султаната.
В Китае и в Японии Соединенные провинции получили только торговые представительства, но и это было большим достижением. Позиции Нидерландов в Индии оставались неустойчивыми по сравнению с португальцами и англичанами; единственным исключением оказался Цейлон, где голландцы обосновалась всерьез и надолго, постепенно окончательно изгнав португальцев и подчинив себе всю территорию острова. На пике своего могущества, голландские торговцы были главными игроками не только в торговле между глобальным Севером и глобальным Югом, но в международной торговле внутри глобального Юга.
Понятно, что привычная для нидерландских коммерсантов неограниченная конкуренция в морской торговле имела не только плюсы, но и минусы. Преодолевая отчаянное сопротивление множества свободолюбивых и ненавидящих любую монополию независимых судоходных компаний, Генеральные штаты принимают решение о создании двух объединенных торговых компаний — Ост-Индской для торговли в акваториях Индийского и Тихого океанов и Вест-Индской для обслуживания трансатлантической торговли. Согласование уставов двух компаний само по себе было захватывающим сюжетом, к успеху привели объединенные усилия принца Морица и выдающегося нидерландского дипломата и государственного деятеля Яна вал Олденбарневелта (кстати, в конце концов их политические взгляды сильно разошлись, и первый добился ареста и казни второго по обвинению в государственной измене). Несколько позднее было создано третье подобное объединение — Северная компания — преимущественно в интересах китобойного промысла, но ее успехи были более скромными.
Как это ни странно, но впечатляющие успехи Нидерландов в борьбе против Испании на европейском театре и в морях вокруг Европы не были дополнены сравнимыми по значению достижениями в других регионах мира. Например, попытки отбить у испанцев Филиппины оказались полностью провальными. Захват острова Кюрасао в Карибском бассейне и несколько относительно удачных атак на испанские «серебряные флоты», идущие в метрополию из Нового Света — вот и все, чем голландцы могли похвастаться в противостоянии с испанской колониальной империей.
Потерпев неудачу с испанцами, голландцы направили свою энергию на более слабого конкурента в лице Португальской колониальной империи. Надо сказать, что такая стратегия была верхом политического цинизма. Португалия, как и Нидерланды, долгое время стремилась освободиться от испанского владычества, и Лиссабон должен был быть естественным союзником Амстердама и Гааги в борьбе против Мадрида. После того как в конце 1640 г. 8-й герцог Брагансский был провозглашен португальским королем Жуаном IV Восстановителем, двум непримиримым противникам Испании было бы логично и дальше действовать сообща. Так в целом и было в европейских делах, но в Латинской Америке, в Африке и в Азии Вест-Индская и Ост-Индская компании упорно продолжали теснить португальцев. Попытки последних апеллировать к договоренностям с Генеральными штатами ни к чему не приводили — компании ссылались на свой юридический статус независимого «хозяйствующего субъекта». Только с большим трудом португальцам удалось отстоять свои владения в Бразилии и в Анголе, да и то главным образом потому, что с середины XVII века Нидерланды были вынуждены переключить свое основное внимание на противостояние с Англией.
Несмотря на настойчивые попытки не допускать другие страны к торговым операциям в зонах «привилегированных интересов» Нидерландов, голландцам удавалось удержать только на отдельные виды товаров — индонезийские пряности, цейлонскую корицу, мускатный орех Молуккских островов. В остальных случаях конкуренция с другими европейскими торговцами, особенно, с англичанами, оставалась острой. Даже в Японии, где на протяжении всей эпохи Токугавы (1639–1854 гг.) голландцы были единственными допущенными в страну европейцами, им приходилось конкурировать с сохранявшейся, пусть и в ограниченных объемах, китайской торговлей.
Будучи людьми крайне практичными, голландцы не стремились превзойти своих испанских и португальских предшественников масштабами и величием своих колониальных фортификационных сооружений. Часто они вообще использовали только часть монументального наследия бывших колонизаторов. Вообще говоря, голландцы менее активно смешивались с местным населением, чем испанцы и португальцы, а потому серьезных попыток создания «новых Голландий» на Яве, Цейлоне и на Формозе предпринято не было. В колониях, унаследованных от Португалии, португальский, а не голландский язык оставался языком межнационального общения. Единственным важным исключением стала Южная Африка — здесь произошла систематическая колонизация обширной территории голландскими переселенцами (бурами) и на протяжении нескольких веков даже был сложился самостоятельный язык на базе голландского (африкаанс).
На фоне грандиозных схваток мировых колониальных империй в Азии, Африке и в Латинской Америке почти незамеченным оказалось соперничество Нидерландов и Англии за остров Манхэттен в устье североамериканского Гудзона. Голландцы исследовали нижнее течение Гудзона еще в начале XVII века, а первое поселение на острове, которое впоследствии получило имя Нового Амстердама, возникло в 1613 г. В ходе второй англо-голландской войны англичане захватили Новый Амстердам и переименовали его в Нью-Йорк (в честь брата короля Карла II Якова, герцога Йоркского, а не в честь города Йорка на севере Англии). Во время третьей войны голландцы вернули себе город и назвали его Новым Оранжем, однако потом вновь вернули его англичанам в обмен на отказ последних от претензий на голландскую колонию Суринам на северо-восточном побережье Южной Америки.
Как показали дальнейшие события, обмен Нью-Йорка на Суринам оказался не вполне равноценным. Не очевидно, что голландцы были в состоянии удержать свои территориальные приобретения в Северной Америке, но если бы им это удалось, то, возможно, всемирная история покатилась бы по совсем другой колее, а исторический выбор Петра I в пользу Нидерландов порождал бы куда меньше вопросов. Но проблемы для голландской сверхдержавы начали накапливаться уже во второй половине XVII века.
Имперский надлом
Когда Петр I прибыл в Нидерланды со своим Великим посольством в 1698 г., он не мог знать того, что голландский «золотой век» уже близится к своему завершению. В начале XVIII столетия Нидерланды оказались в общеевропейскую Войну за испанское наследство против гегемонистских устремлений Людовика XIV (1702–1712 гг.). Эта война имела пагубные последствия для всех ее участников, но Нидерланды потеряли, пожалуй, больше других. Великая морская держава вознамерилась стать еще и великой сухопутной державой, бросив основные ресурсы на ведение изматывающих боевых действий во Фландрии и на Пиренейском полуострове. В итоге Соединенные провинции получили несколько мелких территориальных приобретений в Испанских Нидерландах, но оказались полностью истощенными. С этого момента начинается медленный, но необратимый упадок и морского могущества Нидерландов.
Примечательно, что во время второго посещения Петром I Нидерландов в 1716 г. — через несколько лет после завершения Войны за испанское наследство — атмосфера на переговорах была уже совсем не такой дружественной, как два десятилетия раньше. Голландцам не нравился перенос европейской торговли России из Архангельска в Санкт-Петербург, как и общая российская активность на Балтике в целом. Явную тревогу в Амстердаме вызывало быстрое промышленное развитие России, грозившие ограничить возможности голландского экспорта на российский рынок. В Нидерландах с неудовольствием наблюдали расширение российских контактов с Францией. Тем не менее, судя по всему, российский монарх не изменил своей юношеской любви к Голландии — он надолго остановился в этой стране по пути в Париж, а потом еще и по дороге домой в Санкт-Петербург.
Разумеется, военные ошибки, подъем Англии и противодействие Нидерландам со стороны других европейских держав были не единственными причинами начавшегося упадка голландского могущества. Не будет лишним упомянуть и множащиеся внутренние противоречия экономического и социального характера. Например, между верхним слоем среднего бюргерского класса и «транснациональной» голландской олигархией. Между «оранжистами», которые хотели бы видеть Нидерланды как конституционную монархию, и последовательными республиканцами. Между развивающейся международной торговлей и стагнирующим национальным производством. Между растущим экспортом капитала и увеличивающимся дефицитом внутренних инвестиций.
С каждым десятилетием, начиная с эпохи Жана-Батиста Кольбера во Франции (1661–1683 гг.), в европейских великих державах усиливалась тенденция к протекционизму, что порождало все новые и новые препятствия для расширения голландской торговли. Конечно, Нидерланды тоже прибегали к протекционистским мерам, но отсутствие собственной базы природных ресурсов, сравнимой с другими европейскими странами, ограниченность внутреннего рынка, связанная с малочисленностью населения — все это делало нидерландский протекционизм менее эффективным, чем протекционизм более крупных европейских держав. Закрепление экономических успехов Нидерландов XVI–XVII веков требовало сохранения открытости глобальной или хотя бы европейской экономики, а этой открытости в эпоху промышленной революции становилось все меньше и меньше.
Уже в конце XVII века значительная часть верхушки нидерландского общества существовала не столько от заморской торговли, сколько от недвижимости и ростовщичества. Потомки бывших неугомонных коммерсантов, каперов, авантюристов и искателей приключений постепенно превращались в унылых и самодовольных рантье. Более того, все более широкое распространение в Нидерландах получала практика портфельных вложений в иностранные ценные бумаги, в первую очередь — в английские. Несмотря на многочисленные англо-голландские войны, к середине XVIII века инвесторы из Нидерландов финансировали, по разным оценкам, от четверти до трети государственного долга Англии.
Одновременно наблюдалось медленное, но неуклонное снижение социальной мобильности — если в начале XVIII столетия бургомистрами Амстердама все еще порой становились амбициозные и энергичные люди незнатного происхождения, то к концу века этот пост оказался фактически в монопольном владении немногочисленных семей городской верхушки. Постепенно менялся и образ жизни этой верхушки, — на место суровой традиции умеренности, скромности и даже кальвинистского аскетизма приходил вкус к комфорту и к избыточному потреблению, хотя и не в тех масштабах как во Франции накануне Великой революции. В моду входили дорогое французское платье и драгоценности, большую популярность приобрели азартные игры. Люди, приезжавшие из южных колоний, где они составили себе огромные состояния, были не склонны возвращаться к старым добрым протестантским добродетелям. Естественно, что привлекательные общественные должности также в той или иной степени становились объектами купли и продажи, непотизм мало-помалу приобретал все более широкие масштабы.
На протяжении веков шел процесс концентрации собственности — доли в «кооперативных компаниях», принадлежащие миноритарным вкладчикам, все чаще выкупались основными акционерами. Становилось все более сложным войти в акционерный капитал вновь создаваемой компании, не обладая значительными финансовыми ресурсами. Начался упадок знаменитого голландского рыболовства, включая лов балтийской сельди, атлантической трески и китобойный промысел. Другие европейские страны вкладывали все больше ресурсов в этот сектор и все более ограничивали импорт голландской рыбы. То же самое происходило и в текстильной промышленности страны, традиционно работавшей на экспорт.
Но, конечно, особенно болезненным стал закат кораблестроения. В начале XVIII века в этой сфере наметилось технологическое отставание Нидерландов от Англии. Ведущие голландские торговые компании не вкладывали достаточно средств в совершенствование своих торговых и военных судов, что привело к упадку некогда самого технически оснащенного флота в мире. Во времена «золотого века» в Нидерландах ежегодно строилось около 500 судов дальнего плавания — больше, чем в любой другой европейской стране. Когда Петр приехал учиться корабельному делу в Голландию, ему удалось без труда нанять около семисот специалистов-корабелов для работы в России. Через сто лет такой успешный рекрутинг был бы попросту невозможным — судов на голландских верфях строилось на порядок меньше, сообщество корабелов также быстро сокращалось.
По мере нарастания социальных и экономических проблем усиливалась конкуренция провинций: относительно бедные провинции настаивали на перераспределении ресурсов в свою пользу в то время как богатые Голландия и Зеландия уже не было готовы демонстрировать былую щедрость. Многие критически важные решения увязали в бесконечных спорах и откладывались на неопределенное будущее. Децентрализованная система управления, которая раньше была несомненным преимуществом Нидерландов, все чаще выглядела как недостаток.
Если начало XVIII века было отмечено неудачной войной против Франции (Война за испанское наследство), то конец века ознаменовался катастрофической войной с Англией (Четвертой англо-голландской войной). Хотя голландцы не уступили своим противникам в решающем сражении в Северном море при Доггер-банке (1781 г.), англичане, по сути, установили эффективную морскую блокаду Нидерландов, полностью парализовавшую внешнюю торговлю страны. Только вмешательство Франции позволило Нидерландам избежать серьезных территориальных потерь, ограничившись уступкой своих позиций в Южной Индии.
В конце наполеоновских войн Нидерланды получили еще один шанс на то, чтобы перехитрить историю и вернуться в свой «золотой век». Европейские монархи — победители Наполеона попытались создать между Францией и Пруссией новую сильную державу, способную придать дополнительную устойчивость многостороннему европейскому концерту. Они осуществили многовековую мечту Северных Нидерландов, решением Венского конгресса (1815 г.) присоединив к ним территории южных десяти провинций.
Если бы голландцы получили такой подарок судьбы на два века раньше, то, возможно, семнадцать нидерландских провинций составили бы мощное единое государство с далекоидущими европейскими, а то и глобальными амбициями. Но в одну реку нельзя войти дважды: в начале XIX века Бельгия уже не хотела быть частью Нидерландов, а у Амстердама уже не было сил и политической воли ее удержать. Поэтому в 1831 г., через полтора десятилетия после навязанного воссоединения, Бельгия вновь отделилась от Нидерландов, военная победа Нидерландов над слабой бельгийской армией ничего не дала, а великие европейские державы окончательно отказались от попыток сохранить единое нидерландско-бельгийское государство.
Искусство благородного старения
Несмотря на упорные попытки знахарей, магов и врачевателей всех времен и народов, секрет вечной молодости пока так и не найден. Старость остается неизбежным этапом человеческой жизни, столь же естественным, как и детство, юность или зрелый возраст. В наши дни до старости доживает значительно больше людей, чем когда-либо раньше, а сам процесс старения куда меньше ограничивает способность человека вести активную во всех смыслах жизнь, чем это было еще несколько столетий назад.
Однако отношение людей к наступающей старости может остается очень разным. Финальную часть отведенного нам срока можно встретить как естественную часть жизненного цикла, не бросая ей вызов и не вступая с ней в единоборство. Это не отменяет заботы о здоровье, готовности правильно питаться, заниматься спортом и следовать режиму дня. Но рациональное отношение к старости предполагает осознание того, что стареющему человеку не следует всеми силами пытаться вернуть ушедшую молодость, повторяя все ее глупости и безумства и вступая в безнадежное соревнование с мальчиками и девочками, относящимися к другому поколению.
Противоположное отношение к старости, которое можно условно обозначить как романтическое, означает отрицание самого процесса старения. Стареющие романтики красят волосы, обивают пороги клиник пластической хирургии, пичкают себя гормонами и афродизиаками. Они любят следовать молодежной моде, коротать вечера в барах и дискотеках и вообще ведут себя так, как будто время над ними не властно. Остановить неизбежные процессы увядания, разумеется, все равно не получится, но на какое-то время может даже сложиться впечатление, что романтикам удалось обмануть природу. Потом природа возвращается и берет свое — часто в более жесткой и бесцеремонной манере, чем в первом случае.
Государства и общества стареют, как и люди. Страны Запада — от Великобритании и Канады до Японии и Южной Кореи — вступают в период естественного и неизбежного старения. Подтверждения этому нетрудно найти в демографической статистике, в социальных сдвигах, в меняющихся личных и групповых приоритетах населения западных стран. Старение Запада особенно заметно на фоне вызывающей молодости Южной Азии, Ближнего Востока, Латинской Америки и, особенно, Африки.
Современные Нидерланды, насколько можно судить, в целом отдают себе отчет в неизбежности своего старения. «Золотой век» Голландии уже не вернется, и Нидерланды едва ли вернут свой былой статус морской сверхдержавы. Но списывать эту страну со счетов как активного игрока европейской и мировой политики и экономики было бы опрометчиво. Нидерланды — один из главных архитекторов и строителей объединенной Европы. Университеты и технологические компании страны успешно конкурируют, а также и сотрудничают с сильнейшими зарубежными конкурентами и партнерами. Это одно из образцовых «социальных государств», не уступающее лучшим скандинавским образцам. Один из бесспорных мировых лидеров в сельском хозяйстве. Нидерланды остаются законодателем моды и моральным авторитетом в самых разных сферах — от изменения климата до прав человека. Страна по праву гордится своей выдающейся культурой и искусством — начиная от архитектуры и кончая балетом. В общем, сдается мне, что, выбирая Голландию, Петр I все-таки не совершил исторической ошибки.
