РУССКАЯ АНТИУТОПИЯ ВЯЧЕСЛАВА РЫБАКОВА
Вячеслав Рыбаков
Текст ниже – это доклад Вячеслава Михайловича Рыбакова на XXXI Ассамблее СВОП на сессии: «Можно только верить? Русская утопия — 2043»
Собственно говоря, теоретическая часть моего выступления будет основана на коротких выдержках из статей. Я совершенно не беру на себя ответственность предсказывать в точности на 10, 15, 20 лет вперед, естественно. Потому что это не гуманитарная задача. Дело теоретика, гуманитария – наметить поле возможных решений, для того чтобы на практике уже экспериментаторы в этом поле могли посмотреть, что реально там получается.
Поэтому об антиутопии я совершенно не хочу говорить. А предложил бы (сейчас только ленивые об этом не спрашивают) большой образ будущего. И все сразу думают, что раз это образ будущего, то, значит, это что-то идеологизированное. Требует внедрения идеологии, единого комплекса идей. А я предложил бы назвать то, чего мы хотим, миром, в котором хочется жить. Это сразу снимает все требования насчет необходимости идеологии. Потому что когда вы заказываете дизайнеру обставить красивые апартаменты или ваш дом, понятно, что ни о какой идеологии вы не думаете, а вы думаете о доме, в котором вам хочется жить. То же самое и с миром.
И второе: образ этого мира, в котором хочется жить, имеет достаточно малое отношение к прогрессу технологий. Хотя, конечно, прогресс технологий обязателен – это необходимое, но отнюдь не достаточное условие существования. Но когда вы грезите, вас вряд ли интересует, откуда берется электроэнергия – от токамака или от генератора, например. Да? Вряд ли вас интересует, ездите вы на электромобиле или бензиновой горелке.
Хочется жить в мире, где каждый может полностью реализовать свои творческие возможности. Хочется жить в мире, где мужья и жены не изменяют, ну а если и расходятся, то по-человечески. Где родители уважают детей, а дети любят и уважают родителей. Где вы без страха вечером входите в лифт с незнакомым человеком. Ну и так далее. Конечно, можно сказать, что эти проблемы могут быть решены и технологически, если везде, скажем, понатыкать камер слежения. Но понятно, что это будет борьба технологий.
И если культура мечтает об этом достаточно долго, то утопии так или иначе реализуются. Вот, начиная с Платона, европейские утопии грезили тем, что детей надо отбирать у родителей и воспитывать их в социальных заведениях, где более опытные педагоги занимались бы воспитанием настоящих граждан. И мы видим, что наконец-то эти идеи в виде Ювенальной юстиции реализуются.
Раньше или позже любая социальная система сталкивается с необходимостью оптимизировать деятельность своего управленческого корпуса, своей программы. Скажем, в Европе опыт такой оптимизации довольно невелик, потому что феодальная раздробленность долгое время не позволяла, не давала возможности, собственно говоря, создаваться отношениям бюрократического корпуса. И только складывание национальных государств по времени совпало с возникновением бюрократии мало-мальски современного типа. И если бы национальные государства не начали складываться, то в момент, когда управление настолько усложнилось, что просто феодальной челяди его нельзя было доверить, управленцам не для чего было бы работать, если бы им не предложили роль патриотов. Бюрократы, конечно, производили куда менее блистательное впечатление чем, скажем, гусары. Но всё-таки могли апеллировать к тому, что они дети нации и работают для того, чтобы народ и нация жили и процветали. И, кстати говоря, когда в национальных государствах мотивация бюрократов ослабевает, они, эти государства, совершенно инстинктивно начинают искать путь активизации с помощью усиления национализма. Может, даже и с переходом грани, которая отделяет национализм от нацизма. Потому что понятно, что мотивация националистически мыслящего бюрократа гораздо выше, чем просто работника за деньги. Поэтому время от времени случающиеся там и сям поиски национализма вы можете интерпретировать, в частности, еще и как инстинктивные попытки повысить мотивированность, а следовательно, эффективность управленческого корпуса. Для многонациональных государств такой способ не подходит.
Существует довольно много определений империи. Мне сейчас важно одно. Империя – это централизованное государство, в котором несколько цивилизационных, культурных, национальных очагов, самостоятельных, накрытых сеткой одного и того же светского закона и одних и тех же административных норм. Понятно, что в этих условиях управленческий корпус приобретет гораздо более высокое, большое значение. И вообще говоря, численность его должна быть больше, чем, скажем, в национальных государствах. С этой точки зрения Россия и СССР тоже являлись империями, хотя свойствами империи вовсе не являются те, что вызывают нарекания. Скажем, националистический угар, милитаризм, угнетение — это всё мы видим и в национальных государствах, зачастую достаточно в большом количестве, и даже большем, чем в империях. Империя – это многонациональное и многоконфессиональное государство с единым светским правом.
В этом смысле Китай (мой любимый, которым я занимаюсь) очень давно стал империей, потому что очень давно, более 2000 лет назад, государственность его была достаточно ярко выражена. С другой стороны, он в то же самое время очень рано столкнулся с необходимостью верифицирования многочисленного корпуса чиновничества, который только и мог иерархически управлять громадным количеством общих дел, которые перед страной стояли: это аграрные дела, это транспорт. Страна совершенно не могла себе позволить под угрозой тотального голода вот ни феодальной раздробленности, ни полисной демократии. Нужно было большую территорию накрыть единым хозяйственным организмом. И это было сделано.
И Китай раньше всех других стран в мире, не побоюсь этого сказать, столкнулся с тем, что корпус бюрократии – довольно капризный механизм. В период, когда Китай впервые был объединен, 2300 лет назад, сбылась давняя попытка обеспечить эффективность бюрократии исключительно личной преданностью императору. Первому императору – Цинь Шихуанди. Все знают это имя. И жестокостью наказаний за малейший провал. Это не сработало… Страну просто взорвало. Урок был усвоен.
Стало постепенно понятно, что бюрократа невозможно ЗАСТАВИТЬ приносить пользу. Он должен сам этого хотеть. Но мало того, что он должен сам этого хотеть, по идее, все бюрократы должны хотеть примерно одного и того же, одной и той же пользы. Как это сделать? И вот тут мы начинаем говорить о так называемых утопиях, а вообще говоря, о мирах, в которых нам хочется жить.
Тут выручило конфуцианство, которое возникло задолго до империи, но именно в имперский период оказалось востребованным, потому что его потенциал для воспитания бюрократа, эффективного, мотивированного и преданного делу, оказался совершенно нераскрытым. Я выписал тут, но не буду цитировать, скажем, Конфуция, потому что его цитировать можно долго. Я просто выжимку из своей монографии почитаю. Вы меня извините. Потому что тут довольно важные формулировки.
Если проанализировать конфуцианские тексты применительно к воспитанию бюрократа, получится что? Что такое идеальный управленец?
«Он уважает себя, сознает свою значимость и свой масштаб, бережет это самовосприятие, он ни в коем случае не бессловесный исполнитель приказов. Сбережение народа для него не пустой звук и не красивые слова – это конечная практическая цель любой управленческой деятельности. Дело для совершенного мужа – прежде всего. И только своей эффективностью, результативностью на поприще служения государю и народу он доказывает свое право как на принуждение, потому что он считает это правильным, так и на критику государя, когда он полагает, что государь не прав. Материальные соблазны им преодолены в результате личных духовных усилий. Такое преодоление является одной из важных составляющих его самоуважения. А он ценит возможность уважать себя куда более возможности материального обогащения. Ему куда радостнее преодолеть соблазн, нежели пойти у него на поводу. Он постоянно совершенствуется в своем совершенстве. Его совершенство не статичное – раз и навсегда достигнутое состояние. Но динамический процесс, обусловленный постоянными определенным образом ориентированными духовными усилиями. Но оно ни в коем случае не может совершаться лишь в душе. Совершенствование подразумевает непрерывную практику. Практиковаться следует в оттачивании почтительного, но при этом неподобострастного отношения к вышестоящему. Практиковаться нужно в осуществлении такого управления к нижестоящим, которое не доставляет им лишних хлопот, но улучшает качество их жизни. Идеальный управленец постоянно стремится к общению с теми, кто идет тем же путем практического самосовершенствования, имеющего в высшем своем выражении государственное служение. Это общение благотворно для всех, кто в него включен. Оно совершенствует каждого, каждый оттачивает себя. Совершенный муж – это в огромной степени человек, сам создающий себя, но он не может возникнуть и развиваться сам по себе, в изоляции, а только в процессе творческого, производственного взаимодействия с коллегами.»
То есть подытожим. Можно сказать, что этот человек хочет жить в том мире, который он создает, прежде всего потому что в этом мире он сам наибольшим и наилучшим образом самореализуется как личность вместе со своими коллегами. Он хочет быть очень хорошим, но стать очень хорошим можно только в процессе создания того мира, где эти возможности ему предоставлены. Возникает сцепка, где совершенно естественное стремление каждого человека к улучшению своей собственной личной жизни и жизни своих близких работает на пользу всех. И очень важно отметить, что конфуцианство оставляло важную мотивацию идеального управленца только для управленческой элиты. «Сяожэнь», мелкий человек, может думать о выгоде, может торговать, и лучше всего будет, если он будет сеять и пахать. Конечно, все занятия низкие ему абсолютно доступны, и от него даже требовать не надо ничего. Высокие же мотивации, жесткая этика – это удел корпуса управленцев. В общем, не совсем так, как у нас, потому что у нас иногда бывает такое ощущение, что простые смертные должны быть патриотичными, бескорыстными и верить в светлое будущее. А мы, мол, прямо сейчас займемся своим «светлым» настоящим. Теоретически идеальный управленец в Китае абсолютно не был таким.
Безусловно, в общем, излишне говорить, что это традиция, которая соблюдалась в Китае в течение 2000 лет и работала при всех встрясках, обеспечивая после любой «судороги» продвижение китайской культуры в новый этап ее существования, ее адаптации к вызовам современности, она и сейчас работает. А сама по себе китайская утопия очень скромна. Это поражает нас, которые привыкли всё время переустраивать мир, перелопачивать его, потому что существующий мир совершенно плох, а нужно сделать мир хорошим. Можно цитировать конфуцианские тексты, и не только конфуцианские, но и экономические. Они тоже основаны на этой, так сказать, этической теории.
Что мы имеем? Какой мир мы хотим видеть вокруг себя? Сытые люди, старики под присмотром, сытые дети под присмотром, государство заботится о вдовах и бобылях. И всё. Ничего особенного, ничего экстравагантного, ничего противоестественного, никакой вот этой экономической ломки не предусматривается. Это не переустройство, а именно его благоустройство. И таким образом, утопия оказывается в общем-то чем-то достижимым, если этим занимаются вот эти вот управленцы. Если их нет, тогда и утопии не получится. Если они есть – всё остальное становится техническим вопросом. Социальное государство с обширными гарантиями населению, причем каждому слою населения гарантии свои. И, собственно говоря, это китайская мечта. Она и сейчас работает.
К чему это всё? К тому моменту, когда у нас в России стали осваивать европейскую культуру вместе с концепцией коммунизма, наша культура, к сожалению, не успела выработать своего собственного светского представления о том мире, в котором хотелось бы жить. И поэтому так резко была освоена вот эта европейская концепция счастливого будущего. Которое, на самом деле, если почитать труды их основоположников, абсолютно не похоже на мир, где хочется жить, от него хочется бежать как можно дальше, потому что он страшно «зарегулирован» и полон насилия и агрессии по отношению к внешнему миру. И самое поразительное, что он весь управляется бесчисленным корпусом управленцев, и на самом деле непонятно, из-за чего они выполняют свои обязанности добросовестно.
Отсутствие собственного образа желанного мира… Не скажу – мира будущего, а именно желанного, потому что это разные вещи. Образ будущего, он скорее рационален, его можно сформулировать с точки зрения, куда пошла дорога, где запитали генератор. <…> Но желанный мир в основном состоит из эмоций, из восприятий. Так вот, фактически созданием образа желанного мира впервые в нашей стране занялись советские фантасты в 50-60-х и отчасти 70-х годах. Самыми яркими из которых являлись [Иван] Ефремов и братья Стругацкие. Если проанализировать тексты советских фантастов под тем углом зрения, под которым мы сейчас проанализировали Конфуция, возникает… По-моему, никто, кроме меня, до этого не додумался, потому что в двух ипостасях у нас очень мало ученых и писателей. Получается, что человек будущего в советской фантастике руководствуется теми же принципами, мотивациями, как и совершенный муж в конфуцианстве. Это удивительно: получилось, что две культуры, совершенно разные, в совершенно разных стадиях своего развития, выбрали как альтернативу, как образ жителя положительного желанного мира очень похожих людей. И единственное, в чем можно разглядеть принципиально важную разницу, – это то, что у конфуцианцев высокая мораль – это удел управленческой элиты, а у советских фантастов она удел всех.
И второе, то, что идеал будущего советских фантастов ориентирован был не на древний «золотой век», бывший стандартом конфуцианства, а на бесконечно разворачивающееся, творческое создание будущего, которое становится всё более привлекательным в процессе того, как оно развивается вместе с тем, как развивается каждый творческий человек. Эти же два отличия можно интерпретировать и как доказательство того, что наше представление о мире, в котором мы будем жить и в котором хочется жить, является чисто нашей производной, христианской производной. Потому что, скажем, вот эта демократизация идеальной системы мотивации – это просто светская ипостась концепции равенства всех людей перед Богом. А то, что мы ориентированы не на прошлое, а на будущее как идеал, – это, собственно, тоже христианский символ веры: чаю жизни будущего века.
То есть, сами того не понимая, и со всем своим воинствующим богоборчеством, советские фантасты оказались единственными, кто попытался приспособить православную тенденцию (с ее трудоголизмом, братолюбием, нетерпимостью ко всем силам зла) к современности, к грешной научно-технической современности, которую мы будем строить и улучшать. Мир, в котором хочется жить, можно создать только собственными руками, не в будущей жизни, а в этой. Но именно так, живя, как, собственно, завещал жить сын человеческий.
И, кстати сказать, это опять-таки спорная идея. И я не написал бы на ее тему монографию целую. Но бросаю эту идею как зародыш, может быть. В 60-70-х годах у нас представления о коммунизме лежали в двух совершенно взаимоисключающих культурных границах. Номенклатурный коммунизм (Платона, Кампанеллы и др.) и народный, который пытались нащупать советские фантасты, «православный» коммунизм.
Вот об этом очень хочется сказать. Без создания эмоционально притягательного образа мира, где хочется жить, все массовые усилия по созданию, по «поправлению» будущего, я боюсь, тщетны. И что тут можно предложить? Тенденция-то была прервана. Очень сильно. И те люди, которые совершенно искренне верили не в коммунизм Кампанеллы, а в коммунизм, как в книге «Полдень, XXII век» Стругацких, очень пострадали в 80-90-х годах.
Да и сейчас, в общем-то, им не сладко. Значит, первая мысль, которая напрашивается, – это как-то хотя бы подхватить эту тенденцию. Например, по одной из ранних коммунистических повестей Стругацких поставить хороший блокбастер. Хотя, конечно, с учетом произошедших изменений в мире и идеологии. Или, скажем, по «Пути на Амальтею» (кому-то, быть может, еще памятно это название) сделать большую компьютерную игру – без пальбы, без насилия, без кровищи, но с метеорными потоками, перегрузками, с космическим маневрированием, такой домашний космический тренажер. Это будет чертовски интересно. Ну на это, конечно, нужны государственные субсидии, потому что частные лица, наверное, не решатся на такое.
Между тем то, что мы сейчас наблюдаем, совершенно противоположно. Это просто мой личный опыт. Этого в статье не было… Я эту стенку пробиваю уже четверть века. Началось всё еще в 2000 году, когда «Литературка» сама же заказала мне статью и было известно, о чем она будет. Латынина-старшая была на заседании журнала «Нева», посвященном тогда Чечне. Она слышала мое выступление. По-моему, я тогда был одним из первых, кто сказал, что Западу от нас нужно только то, чтобы нас не было. Сейчас это уже достаточно общая фраза, а тогда это было как бы новым. И говорит: «Вот, статейку бы на тему». И в статье это реально выходит. Но как это выходит? «Рыбаков – идеолог русского нацизма». Статья была опубликована, мол, только для того, чтобы интеллигенция могла знать врага в лицо. Ведь Рыбаков поумнее Геббельса.
Ладно, это 2000 год еще. Далее. Пишешь книжку без всякого напряга, без всякой идеологии. Просто пытаешься создать образ желанного мира. И мгновенно выходят статьи, мол, автор воспевает тоталитарное общество. Почему? Там же мало преступлений. То есть это критерий. Если много преступлений – демократия, если мало преступлений – это тоталитаризм. Можно ли с такими мозгами дальше строить будущее?
Ну и вот самый свежий пример. Лет пять назад мне довелось поучаствовать в написании сценария фильма, который вышел на экраны под названием «Пальмира». Фильм довольно слабенький, но он и обречен был оказаться слабеньким. Потому что так сложились звезды. Во всяком случае, он был посвящен девушке, которая бросает семью в Дагестане и убегает в ИГИЛ (запрещенная в России террористическая организация – прим. ред.). Там сжигает паспорт… И всё там болезненно. <…> У нее еще был брат, дагестанец, курсант нашей питерской медицинской академии, и отец, который, узнав такое про дочь, первым делом звонит сыну, чтобы узнать, всё ли с ним в порядке, он там или он тоже уже не в стране. А он в это время (перебивка кадра) беседует со своими друзьями о том о сем, в частности об обстановке в стране. Сцена очень короткая. Но там было сказано в ремарках, что это дагестанец и два других курсанта, лейтенанта – русский и как бы по виду, может быть, якут. Сцена короткая, несколько реплик. И режиссер мне говорит: что ты мне тут сталинское кино пытаешься устроить? Про дружбу народов, мол – это сталинская пропаганда. Значит, это из сценария, естественно, вылетело. И потом, когда я смотрел уже фильм, второй сюрприз меня ждал. Главаря одной из группировок ИГИЛ они сделали бывшим нашим партийным работником. То есть наш, так сказать, ортодоксальный культурный мир сейчас работает как противогаз наоборот. Всё ядовитое он пропускает, а всё мало-мальски пригодное для жизни отфильтровывает и выкидывает на помойку. Вот пока это сохраняется, ни о каком массовом «заражении» людей миром, в котором хочется жить, не может быть и речи.
Недавно я узнал ― правда это или нет, не могу гарантировать ― проводился опрос насчет того, в каком времени люди хотят жить. И ведь не зря же, несмотря на то, что все знают про ужасы XX века (и революции, и войны, и Бог знает что), больше половины опрошенных назвали XX век. На втором месте XIX. В будущем хотели бы жить 4% опрошенных. О чем тут можно говорить?
