Андрей Кортунов

| Ведомости

В России модно ссылаться на китайский опыт экономического развития как на успешный пример «не западной» модели модернизации. Украинский кризис, «война санкций» с Америкой и Европой еще более подогревают интерес к этому богатому и поучительному опыту. Но насколько адекватные выводы мы делаем из изучения опыта Китая? Правильно ли у нас воспринимают причины успехов и неудач китайской модернизации? На этот счет есть некоторые сомнения. Обратимся к двум важным эпизодам китайской истории.

На рубеже XVII-XVIII вв. в России правила династия Романовых, а в Китае — династия маньчжурских императоров Цин. У власти практически одновременно находились величайшие представители обеих династий — в России Петр I (1682-1725), а в Китае — император Канси (1662-1722). Императоров многое сближало — оба были сильными авторитарными лидерами, оба успешно боролись со старой аристократией, оба прославились как умелые администраторы и неутомимые реформаторы, оба увлекались масштабными строительными проектами, оба значительно расширили границы своих государств.

Но было и существенное различие. Петр I был решительным сторонником «европеизации» России, развития торговых связей с западными соседями, укоренения в российской жизни западных традиций, обычаев и даже моды. Канси, напротив, хотя лично и интересовался иностранными науками, не только сохранил, но и закрепил изоляцию Китая от внешнего мира. Когда в 1793 г. британский посол лорд Джордж Маккартни прибыл в Китай, чтобы открыть страну для европейской торговли, ему было заявлено, что Поднебесная слишком богата и самодостаточна, чтобы нуждаться во внешней торговле. К политике «импортозамещения» к концу правления Канси добавились гонения на западных миссионеров. Изоляционизм императора получил полную поддержку со стороны маньчжурской знати и ханьской интеллектуальной элиты.

Дальнейшее известно из учебников истории. Траектории развития двух великих империй начинают расходиться. Россия в XVIII-XIX вв. стремительно модернизируется, входит в состав великих европейских, а затем и мировых держав, в целом успешно сокращает отрыв от более развитых стран — вплоть до катастрофы Первой мировой войны. Цинская династия, напротив, шаг за шагом отстает от Запада, постепенно теряет свой былой статус в международных делах. В конечном счете Пекин все равно вынужден открыть свои границы иностранцам, но уже на совсем других — неравноправных и унизительных — условиях. Изоляционизм за полтора-два столетия ставит великий Китай на грань национальной катастрофы.

Теперь обратимся к не столь давнему прошлому. 4 июня 1989 г. на площади Тяньаньмэнь в Пекине происходят трагические события — в ходе силового подавления выступлений оппозиционно настроенных студентов льется кровь, гибнут сотни людей. «Семерка» во главе с США обрушивает на Пекин водопад санкций: приостанавливаются контакты на высоком уровне, прекращаются обмены по военной линии, замораживаются важные для КНР экономические и инвестиционные связи. Основная часть китайской политической и военной элиты преисполнена возмущения и негодования в отношении Запада; в Пекине доминируют убежденность в том, что программу экономических реформ нужно немедленно свернуть, на санкции ответить встречными санкциями, а политику открытых дверей признать ошибочной, если вообще не вредительской. Генсек ЦК КПК Чжао Цзыян смещается со своего поста и попадает под домашний арест за излишний либерализм. Консерваторы празднуют долгожданную победу над реформаторами.

Однако главный идеолог и архитектор китайских реформ Дэн Сяопин, хотя и ушел со всех официальных постов, все же сумел настоять на сохранении прежнего курса. Несмотря на давление силовиков, партийных функционеров и идеологов китайского консерватизма. Несмотря на унизительные западные санкции и беспрецедентную антикитайскую кампанию, развязанную американскими и европейскими СМИ. Несмотря на политические и социальные риски, связанные с продолжением реформ. Консерваторы в китайском руководстве добились некоторых тактических успехов, но развернуть страну в сторону новой самоизоляции так и не смогли. Пекин в итоге не пошел на поводу у сиюминутных эмоций: никаких «ответных санкций» в отношении Запада принято не было, к «мобилизационной модели» экономики не вернулись, а политика открытых дверей была продолжена.

Результат тоже стал достоянием истории: Китай не только превратился во вторую экономику мира — он уже сегодня превосходит США по объему внешней торговли, не потеряв при этом ни своей самобытности, ни культурной идентичности, ни особенностей национального государственного устройства. О санкциях, введенных в 1989 г., сегодня вообще мало кто помнит.

Два урока китайской истории вполне актуальны для России сегодня при всех различиях наших государств и обществ. Россия стоит на исторической развилке — она может пойти по пути цинского императора Канси или по пути коммуниста-реформатора Дэн Сяопина. Путь императора выглядит надежнее и понятнее для сложившихся российских элит и большинства населения. Путь реформатора связан со множеством тактических рисков и неизбежной оппозицией. Замкнуться в гордом осознании своей исторической правоты и превосходства всегда проще, чем приспосабливаться к сложному, часто несправедливому, а то и враждебному внешнему миру. Но история Китая позволяет судить о том, какая дорога выводит в мировые лидеры, а какая ведет в исторический тупик.