А ПОБЕЖДАЕТ КОМПРОМИСС
Об уроках событий 3-4 октября 1993 года в Москве: Надо уметь договариваться
События 3-4 октября 1993 года в Москве — кульминация внутриполитического конфликта между Верховным Советом (затем — Съездом народных депутатов) РФ с одной стороны и президентом Борисом Ельциным, правительством Виктора Черномырдина с другой. Конфликт произошел вследствие конституционного кризиса, развивавшегося с 1992 года. Результатом противостояния стал насильственный демонтаж советской модели власти, сопровождавшийся вооруженными столкновениями на улицах Москвы и последующими несогласованными действиями войск, в ходе которых погибли не менее 157 человек и 384 были ранены (из них 3 и 4 октября — 124 убитых, 348 раненых).
Спустя 30 лет, глядя на октябрь 1993-го сквозь призму времени, хочется спросить себя: все-таки что это было? Мятеж коммуно-националистических сил, недовольных реформами? Конституционный переворот, совершенный гарантом Конституции? Или трагическая неизбежность, подстерегающая любую страну на переломе эпох? С этими вопросами «РГ» обратилась к Сергею Степашину, который до начала острой фазы противостояния занимал должность председателя Комитета Верховного Совета по вопросам обороны и безопасности, а 21 сентября был назначен первым заместителем министра безопасности.
Можно было не доводить дело до разгона Верховного Совета
Сегодня, спустя 30 лет, вы мысленно с теми, кто находился в Белом доме, или по-прежнему с Ельциным? Изменился ли ваш взгляд на эти события?
Сергей Степашин: Взгляд особо не изменился. Единственное, в чем я и сейчас убежден, и тогда говорил Ельцину, — стрелять по Белому дому необходимости не было. Это первое. И второе: можно было не доводить дело до разгона Верховного Совета.
Давайте вспомним, с чего начался и как нарастал политический кризис. Почему возникли серьезные противоречия между Ельциным и Верховным Советом?
Сергей Степашин: Причин тут несколько. После развала СССР сразу надо было проводить политическую реформу. Если бы в 1992 году приняли новую Конституцию и провели досрочные выборы, то ничего подобного событиям 3-4 октября не случилось бы. Ну, не может Съезд народных депутатов, состоящий из 2500 человек, быть высшим органом государственной власти! Если же взглянуть на другого участника конфликта — исполнительную власть, то… Ни одно обещание Ельцина и гайдаровского правительства не было исполнено. Ельцин говорил: я шляпу съем, лягу на рельсы, если через год будем плохо жить. Через год мы стали жить просто безобразно. Я вспоминаю Ленинград, куда после ГКЧП меня неожиданно назначили начальником Управления КГБ. У нас зарплата нивелировалась каждый день на 100-200 процентов, мы вынуждены были в совхозах закупать продовольствие… Так что народ был недоволен обеими властями — и законодательной, и исполнительной.
Хасбулатов взял курс на конфронтацию с президентом
Как получилось, что к осени 1993 года в Верховном Совете у Ельцина практически не осталось сторонников?
Сергей Степашин: После ГКЧП большая часть его сторонников, работавших в Верховном Совете, ушли в исполнительную власть. Кто в администрацию президента, кто полпредом. Нас, активно поддерживавших Ельцина, тогда в Верховном Совете осталось всего человек 20-30, наверное. В итоге сформировалась жесткая политическая оппозиция непосредственно к Ельцину. Не к курсу Ельцина сначала, а просто к Ельцину как таковому. Уже с начала 1993 года стало очевидно, что большинство депутатов занимает не законотворческая деятельность, а война с командой президента. Причем война, в которой все методы хороши. Второе, и это самое главное — экономические реформы потерпели крах. И огромное недовольство людей, оно сказывалось на политической позиции народных депутатов. В-третьих, это, конечно, личные отношения между Хасбулатовым (председателем Верховного Совета РФ — Прим. ред.) и Ельциным. Хасбулатов явно взял курс на конфронтацию с президентом и пытался соответствующим образом выстроить работу Верховного Совета. Иногда его заносило так, что было стыдно слушать. Как в том известном случае, когда, говоря о президенте, он выразительно щелкнул себя по горлу. Профессор, доктор наук, ну как так можно… Поскольку у нас были доверительные отношения, я несколько раз пытался с ним поговорить. Я говорил: «Руслан Имранович, не надо хамить. Что ты все Ельцину тыкаешь и тыкаешь?» На это он отвечал: «Меня просто блокируют». А его в самом деле стали блокировать, оттирать от Ельцина, не допускать к «царю». И тогда уже, конечно, личностный аспект стал едва ли не доминирующим.
Они думали, что скинут Ельцина
Вступив в жесткую конфронтацию с президентом, депутаты были уверены, что одержат верх?
Сергей Степашин: Да, думаю, были люди, которые рассчитывали, что Ельцина они скинут. Готовился импичмент на VIII съезде народных депутатов в 1993 году. Съезд бы проголосовал за импичмент. И это была бы уже другая политическая конфигурация. Поэтому Ельцин и пошел на отчаянный шаг. Он всегда был силен в драке, когда его прижимали к стене. Он в эту драку и ввязался. Хотя без указа № 1400 о роспуске Съезда народных депутатов и Верховного Совета можно было обойтись, я в этом глубоко убежден.
Двадцать первого сентября указ был издан. Находились ли в окружении Ельцина люди, остерегавшие его от подписания этого указа?
Сергей Степашин: [Сергей] Филатов (глава президентской администрации. — Прим. ред.) его не визировал.
А кто подталкивал к подписанию?
Сергей Степашин: Сейчас фамилии трудно назвать. Жесткая, радикальная позиция была у Виктора Степановича (Черномырдина, председателя правительства РФ. — Прим. ред.). Хотя своим избранием на пост он был обязан Съезду народных депутатов, они ему тоже изрядно надоели, потому что постоянно вызывали и критиковали. Александр Васильевич Коржаков (начальник Службы безопасности президента. — Прим. ред.) тоже демонстрировал решительный настрой, а он тогда по степени влияния был едва ли не вторым человеком во власти. Люди из тогдашнего окружения президента и по сей день отказываются сознаться, что кто-то из них был соавтором указа. А идеологом, конечно, был Борис Николаевич.
Он понимал, что указ неконституционен?
Сергей Степашин: Я думаю, что да. Спрошу цинично и откровенно: а когда у нас что-нибудь было конституционно? В 1917-м? В 1953-м? В 1956-м? В 1964-м? В августе 1991-го? У нас к Конституции всегда было философское отношение.
Когда КС во главе с Валерием Зорькиным признал указ неконституционным, это стало для Ельцина шоком? Он не ожидал от Зорькина такого?
Сергей Степашин: Как сказать… И ожидал, и не ожидал. Зорькин был тогда достаточно независимой фигурой. И Борис Николаевич, наверное, где-то понимал, что Зорькин со своей стороны прав. Зорькин все-таки возглавлял не суд общей юрисдикции, а Конституционный суд. Конституционный суд должен защищать Конституцию. Он ее и защитил. Такую, какой она была в то время.
А кто из депутатов был на стороне президента?
Сергей Степашин: Из членов президиума — я, Ефим Басин, Сергей Ковалев, Александр Починок. Очень многие депутаты были и не за Хасбулатова, и не за Ельцина. Я ведь двое суток оставался в Белом доме после указа. Не уходил оттуда. Более того, я пришел на так называемый съезд, который проходил уже при свечках, и даже выступил там. Я сказал, что у меня единственная просьба: не втравите силовиков, не втравите армию и чекистов в это противостояние.
Мы подготовили аналог пакта Монклоа
Вы пытались убедить Хасбулатова не вступать в конфронтацию с президентом?
Сергей Степашин: Пытался несколько раз. У нас с ним до начала 1993 года вообще были прекрасные отношения. А начав атаку на Ельцина, он стал и меня, что называется, мочить, даже пытался снять с должности председателя комитета. Надо сказать, что напряжение между Верховным Советом и президентом нарастало с весны 1993-го. Я понимал, к чему идет дело, и, как мог, старался найти выход из ситуации. Пришла в голову мысль подготовить некий примиряющий стороны документ — аналог пакта Монклоа. Готовили мы его с Александром Пискуновым, моим замом по комитету. Напомню, что пакт Монклоа был заключен после смерти генерала Франко в Испании в 1977 году, когда страна переходила к демократии и уже прошли первые с 1936 года многопартийные парламентские выборы. Пакт Монклоа до сих пор считается образцом компромисса. Именно компромисс был нужен и нам в 1993-м. Мы назвали свой документ «Декларация о согласии во имя безопасности России». В начале мая проект декларации подписали члены моего комитета плюс Игорь Клочков от профсоюзов и Аркадий Вольский — от Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП). Я показал текст главе президентской администрации Сергею Филатову, он нас полностью поддержал. Не знаю точно, говорил ли он с Ельциным о нашей инициативе, но думаю, что говорил. Текст мы, как было положено по регламенту, передали Хасбулатову, чтобы он официально внес его в повестку дня Верховного Совета. Он этого не сделал, а потом провел пресс-конференцию — и представил нашу инициативу как свою собственную. И в таком качестве вынес на пленарное заседание, чтобы продемонстрировать, какой он миротворец. Но сторонники президента к тому моменту воспринимали в штыки все, что исходит от Хасбулатова. Документ не набрал нужного числа голосов.
Был ли другой какой-то шанс разрешить конфликт миром?
Сергей Степашин: Да. В самом конце сентября — начале октября была предпринята еще одна попытка остановить развитие событий по силовому сценарию. Инициативу взял на себя Алексий II. Со стороны президента участвовали Сергей Филатов, Юрий Лужков и Олег Сосковец. Со стороны Хасбулатова с Руцким — Вениамин Соколов и Рамазан Абдулатипов. Казалось, что решение найдено, президент может согласиться на так называемый нулевой вариант — одновременные досрочные выборы президента и парламента. Но тут первый заместитель Хасбулатова Юрий Воронин дезавуировал договоренности о сдаче оружия. На Хасбулатова давили свои: «Ты что, струсил, Руслан?» Все эти люди, которые подталкивали Хасбулатова к конфронтации, тоже несут ответственность за пролившуюся в Москве кровь.
Черномырдин держал регионы, Лужков — Москву
Известно, что для контроля за развитием ситуации правительством был создан оперативный штаб. Кто в него входил и как распределялись обязанности?
Сергей Степашин: Штаб возглавил Олег Сосковец (первый заместитель председателя правительства РФ. — Прим. ред.), и мы ночью собрались все в Белом доме. Приехал Сергей Шойгу, тогда он командовал МЧС. И мы пригласили Валентина Степанкова (Генерального прокурора РФ. — Прим. ред.). Я говорю: Валя, давай, ты, как Генеральный прокурор, скажи, что действия Съезда и Верховного Совета в данной ситуации являются незаконными. Валентин это сделал. Надо отдать должное и Виктору Степановичу. Он активно работал с регионами. Он звонил туда, говорил своим замечательным русским языком с губернаторами, которые его быстро понимали. Ну и [Юрий] Лужков (мэр Москвы. — Прим. ред.), конечно. Если Черномырдин держал регионы, то Лужков — Москву. И Москва послушала Лужкова. А не Егора (Гайдара, первого заместителя председателя правительства РФ. — Прим. ред.), который пытался ополчение создавать — это было достаточно потешно, может быть, отважно, но потешно, скажу честно, как кадровый военный.
Оружия там было очень много
С 21 сентября вы были уже первым заместителем министра безопасности, но вас каждый день видели в Белом доме. Что вы там делали?
Сергей Степашин: Каждый день я ходил в Белый дом, пользуясь своим депутатским мандатом, который у меня никто не отобрал. Мне важно было понимать, какая там обстановка, ну и старался вывести оттуда максимум людей. Ходил, конечно, без оружия. Хасбулатов, как мне рассказывали, говорил, что надо меня задержать. Ну и что — не отстреливаться же от своих вчерашних коллег… Как в меня не шмальнули, я даже не знаю, оружия там было очень много, в том числе в руках совершенно случайных людей. Встречался с Руцким (вице-президентом; 21 сентября 1993 года указом президента Руцкой был «временно отстранен от исполнения обязанностей». — Прим. ред.) Почему-то он был в белых носках. Говорю: «Вы что, с ума сошли, Саня?» Он мне: «Дурак, ничего не понимаешь, мы сейчас поднимем авиацию, армия с нами, мы тут всех задавим». Я — ему: «Ко мне на Лубянку стекается вся информация по регионам. Я тебе откровенно говорю, никто вас ни хрена не поддерживает». Что было чистой правдой. Содержательного разговора с Руцким не вышло. Потом я зашел к Хасбулатову. На свой страх и риск. Он так удивленно на меня посмотрел. Разговора не получилось. А потом я пошел к [Виктору] Баранникову (экс-министру безопасности РФ, прибывшему в Белый дом по приглашению Хасбулатова). — Прим. ред.). Баранникова я знал прекрасно, все-таки я у него одно время замом был. Я пришел и сказал: «Виктор Павлович, ты же понимаешь…» Он говорит: «Я все понимаю, Сергей, но мне неудобно». Я говорю: «Что тебе неудобно? Поехали». — «Куда?» — «К Черномырдину». Сели в мою машину. Уже была закрытая связь. Я звоню, сразу соединили с Виктором Степановичем. Я говорю: «Виктор Степанович, я с Баранниковым к вам». Он: «Как с Баранниковым?! А где он?» — «У меня в машине». — «Серьезно, что ли? Ну, ты даешь». Приезжаем в кабинет Виктора Степановича на Старой площади, бывший кабинет товарища Брежнева. Черномырдин умеет с людьми, обнял его: «Витька, что ты там с этими мудаками связался…» Его даже слеза пробила. Баранников говорит: «Можно мне с Борисом Николаевичем переговорить?» — «Пожалуйста, звони». Там прямой телефон. Он трубку снял и говорит: «Борис Николаевич, извините, ради бога, бес попутал! Я уже с вами». А дальше он говорит мне: «Сергей, давай я вернусь и заберу оттуда [Андрея] Дунаева (бывшего первого заместителя министра внутренних дел. — Прим. ред.). Я говорю: «Не стоит». Обращаюсь к Виктору Степановичу: «Не надо ему туда. Давайте его сейчас в коттеджик отправим, пускай отоспится, отдохнет». Черномырдин меня не поддержал: «Пускай едет». И Баранников поехал. А там уже Дунаев прихватил его, повел к Хасбулатову, и они его морально сломали. Через три дня смотрю — его под белы ручки ведут в Лефортово. По-другому бы судьба могла сложиться. Но силы воли не хватило. Человек неплохой был. И умер в 54 года. Сердце. Неудивительно, такое пережить. Ты министр безопасности, генерал армии, а тебя отправляют в СИЗО. И все это видят. С ума сойти можно.
Нет, гражданской войны бы не было
Кто-нибудь по обе стороны баррикад понимал, что дело пахнет гражданской войной?
Сергей Степашин: Вы знаете, нет, гражданской войны бы не было. Была бы смута в Москве. Кстати, сразу после указа № 1400, когда все началось, я звоню Анатолию Александровичу (Собчаку, мэру Санкт-Петербурга. — Прим. ред.): «Анатолий Александрович, как обстановка в Питере? Вы давайте там тоже активную позицию займите». Он потом выступил в Мариинском дворце, где выступал и в августе 1991-го. И в Питере было все спокойно. Во всех субъектах Российской Федерации было все достаточно спокойно. Хотя, конечно, недолюбливали Ельцина, давайте говорить откровенно. С другой же стороны, всех достал огромный съезд с Русланом Имрановичем. И все прекрасно понимали, что в этой истории надо каким-то образом страну спасать. Поэтому гражданской войны бы не было. Была бы московская смута.
Третьего октября сторонники Верховного Совета под предводительством Альберта Макашова штурмовали здание мэрии и находившуюся рядом гостиницу «Мир». Почему штурм удался и оба здания были захвачены?
Сергей Степашин: Там разошлась охрана милицейская, которая стояла в цепочке. Вдобавок одно из подразделений внутренних войск не стало выполнять приказы. И макашовцы посчитали, что пришло время брать власть. Там такой план был у Руцкого: мэрия, Кремль и Останкино. Почти по Ленину: почта, телеграф… Вместо почты они вошли в мэрию. Захватили ее, а там никого нет. Потом уже пошли в Останкино.
Была ли хотя бы малейшая возможность обойтись без кровопролития?
Сергей Степашин: Была. Вспоминаю, еще не началась стрельба, я звоню Гайдару. Егор как раз был в Белом доме. Звоню Егору и говорю: «Егор, не надо никакой стрельбы. Всё, мы их дожали. Я полностью владею обстановкой в Белом доме. Люди спокойно выйдут». Более того, генерал Зайцев, командир группы «А», со мной советовался. Говорил: «Сергей Вадимович, я штурмовать не буду, я стрелять не буду». И когда они пошли к Верховному Совету, я сказал, что если идет «Альфа», то мы выйдем. Мы им доверяем, мы верим, что это не убийцы.
Зачем понадобилось стрелять по Белому дому?
Сергей Степашин: Стрелять по Белому дому не было никакой необходимости. Но Ельцин, видимо, был крайне обозлен — и началось… Для меня, как и для [Николая] Голушко (министра безопасности РФ. — Прим. ред.), пальба из танков с моста была полной неожиданностью. Сижу на Лубянке, мне докладывают: «Танки приехали». Включаю CNN — ужас! Не знаю, как принималось это решение, но думаю, что к нему приложил руку Коржаков. Павлу Грачеву (министру обороны РФ. — Прим. ред.) это точно было не надо. Кстати, не все знают, что в танках не было солдат — только офицеры и генералы. И командовал всей этой операцией генерал-лейтенант, фамилию его называть не буду. Он даже за это получил звание Героя России. А потом уже прибыла группа «А», и все, кто находился в Белом доме, вышли оттуда. При этом ни один депутат даже не был ранен. Погибли-то как раз не депутаты, а те, кто пришел к Белому дому. Причем с обеих сторон. Были провокации. Были неожиданные внезапные стрельбы. Но можно, повторяю, можно было обойтись без кровопролития. До сих пор все это стоит перед глазами и никогда не забудется.
В декабре прошли выборы в Госдуму, а в феврале 1994 года она объявила амнистию «героям» августа 1991-го и октября 1993-го. Как вы тогда отнеслись к этой амнистии и не изменилось ли за 30 лет ваше отношение к ней?
Сергей Степашин: Когда пришло известие, что Госдума приняла амнистию, я находился на Лубянке, а Николай Михайлович Голушко, министр безопасности, был где-то в отъезде. Я ему звоню: «Михалыч, так и так, принято решение Государственной Думы». Он приехал на Лубянку, говорит: «Что делать?» Я говорю: «Слушай, давай до понедельника потерпим, а в понедельник примем решение. Я постараюсь поговорить с ребятами в Кремле». Он говорит: «Нет, Сергей, ждать нечего, закон принят, надо выполнять. Я сейчас же даю команду». И прямо в субботу их выпустил. Борис Николаевич об этом узнал на следующий день. И позвонил на Лубянку. Я в этот момент находился в кабинете у Николая Михайловича. Ельцин был в бешенстве. Шумел, кричал. Несмотря на то что связь закрытая, все слышно было, аж телефон подпрыгивал. Николай Михайлович в тот же день написал рапорт об отставке, передал фельдам и ушел. Он поступил как порядочный человек. В любом случае пришлось бы выпускать. Меня потом спросили: как вы к этому относитесь? Я говорю: «Ну и правильно, что выпустили. Зачем героев-то делать из них». Вот если бы победила команда Хасбулатова и Руцкого, то никому амнистии не было бы, это уж точно.
Почему вы так думаете?
Сергей Степашин: Потому что Руцкой говорил: «Мы их всех повесим на березах». Это его слова, я ничего не придумываю.
Какой главный урок, спустя 30 лет, следует, на ваш взгляд, извлечь из этой истории?
Сергей Степашин: Первое: политическая система должна соответствовать реалиям, не вступать с ними в противоречие. И второе: иногда надо и потерпеть. Надо говорить с депутатами, идти с ними на диалог. Я вспоминаю первую встречу с Владимиром Владимировичем, когда он уже стал президентом, хотя мы знакомы еще с 1991 года. Я запомнил его слова. Он сказал: «Сергей, слушай, надо договариваться. Надо уметь договариваться». Вот, наверное, главный урок этой истории — надо уметь договариваться.
Беседовал Валерий Выжутович (политический обозреватель)
