18 апреля 2023 г. Совет по внешней и оборонной политике при поддержке Фонда президентских грантов провёл экспертный семинар по актуальным международным вопросам в рамках проекта «Российские регионы в условиях острого международного кризиса: ресурсы выживания и потенциал развития» совместно с Казанским федеральным университетом (г. Казань). Публикуем основные тезисы выступлений докладчиков.

Жить в мире без Америки

Иван Сафранчук, директор Центра евроазиатских исследований МГИМО МИД России

Наша задача – не иметь с Соединёнными Штатами никаких отношений, ни конфронтационных, ни позитивных, кроме минимальных технических. Ориентиром должно быть отвоевание возможности жить в мире без Америки и расширение международного пространства отношений без США, то есть развитие БРИКС и ШОС.

Сейчас мы находимся в очень высокой динамике событий. Мы действуем в их логике: цепь реакций и контрреакций становится бесконечной. Чтобы из неё выйти, нужно дойти до стадии, когда или кто-то победит, или кто-то выдохнется.

Впрочем, нельзя полностью отдаваться самодовлеющей динамике и логике событий. Карл фон Клаузевиц предостерегал от того, чтобы попадать в зависимость от природы военных средств, хотя полностью этого избежать невозможно. Часто цитируют его изречение: «Война есть продолжение политики иными средствами», понимая под этим: «Не получилось миром – переходим к войне». В оригинале имелось в виду другое: если вы ведёте военные действия, то не должны забывать о политических целях, ради которых пошли на применение военной силы. Поэтому даже при очень высокой динамике конфронтации необходимо сохранять понимание, зачем её начали и куда надо прийти. А задачи российской внешней политики связаны с пониманием больших мировых тенденций.

Современный мир находится в уникальном состоянии. Несколько веков два процесса развивались параллельно и усиливали друг друга.

Первый – материальная глобализация, развитие транспорта и средств коммуникации. Мир становился более связанным. Этот процесс шёл с эпохи великих географических открытий. Случались откаты. Например, после Первой мировой войны. Того уровня материальной связанности, который был перед ней, вновь удалось достичь только к концу XX века. Но, несмотря на откаты, это был долгий тренд.

Второй процесс – идейная универсализация. Возникало нечто над национальными интересами, взглядами, подходами – общечеловеческое. По сути это был долгий тренд идейной универсализации. Он был таким долгим и так сильно был связан с достижениями науки и образования, что стал считаться частью социального прогресса.

Хотя говорят, что глобализация затормозилась, серьёзного отката не происходит – никто сам из неё выходить не хочет.

Исключение из глобализации становится мощным инструментом давления. За то, чтобы остаться частью материально связанного мира, идёт борьба. И Россия довольно успешно действует в этом направлении.

Материальная глобализация сохраняется, подключение к ней (как показывает Россия, не обязательно на западных условиях) остаётся важным элементом социально-экономических моделей развития.

Однако долгий тренд на идейную универсализацию прервался и даже обратился вспять. Очень многие вкладываются в развитие своей самости, собственной идентичности: национальной, цивилизационной, культурно-исторической и так далее. Все хотят быть самими собой. Мы оказываемся в уникальной ситуации для мировой истории, когда уровень материальной глобализации высок как никогда, а уровень идейной разобщённости нарастает стремительными темпами.

Какие были варианты прежде, если нарастала вражда между народами? Кочевники могли откочевать, оседлые народы могли построить стену (как Китай), опустить «железный занавес», в общем – в каком-то виде отгородиться. Сейчас, поскольку все хотят участвовать в материальной связанности, никто отгораживаться (самоизолироваться) не будет и не даст другим себя отгородить (изолировать).

Слишком разные находятся слишком близко друг к другу. Для существующего уровня материальной связанности мир слишком разобщён идейно. И наоборот: для такой идейной разобщённости, мир слишком связан материально. Эти структурные реалии не временны, а на довольно длительную перспективу. Скорее всего, уровень идейной разобщённости будет увеличиваться, вложения разных народов в свою самость будут расти, но при этом никто не станет отказываться от материальной связанности и добровольно выходить из материальной глобализации.

Что эти структурные реалии означают для нашей конфронтации с США?

Кризис традиционных союзнических отношений в современном мире отмечают многие учёные. Описанная выше теоретическая модель позволяет объяснить, почему это происходит. Если нарастает уровень идейных противоречий, практически невозможно собрать коалицию для совместных действий.

Что раньше было центром выстраивания союзнических отношений? Для либералов это были общие ценности, для реалистов – общие интересы. В любом случае объединялись для того, чтобы совместно что-то сделать, что-то изменить. Сейчас мы этого практически не наблюдаем, потому что каждый выстраивает индивидуальную идентичность с опорой на свою историческую колею и стремится действовать самостоятельно. Формируется своеобразная модель выстраивания союзов или скорее – особые отношения между теми, кто не заинтересован в проигрыше друг друга. В терминах теории игр взаимодействие между акторами описывается ситуациями “win – win”, “win – lose”, “lose – lose”. Ситуация “win – win” в современном мире практически невозможна, потому что каждый тянет одеяло на себя, никто друг другу не доверяет. Также трудно представить себе ситуацию “win – lose” при наличии ядерного сдерживания, то есть абсолютного победителя и абсолютного проигравшего: речь может идти только об относительном выигрыше и относительном проигрыше. В сценарий “lose – lose”, как в Первую мировую, мы, видимо, скатиться не можем. Современное миропонимание не даст сделать это осознанно – если только нас не захватит текущая динамика отношений.

То есть ни одна из выше обозначенных категорий не работает. Зато можно выделить новую сферу взаимоотношений – “not lose – not lose”, когда партнёры не заинтересованы в проигрыше друг друга.

Что делают в новых структурных реалиях США? Россия, Китай, Турция, Иран приспосабливаются к текущей ситуации. Америка же идёт поперёк структурных реалий и пытается переломить ситуацию. Главная цель США – сохранение своего лидерства (можно назвать это превосходством, гегемонией или привилегированным положением). При этом сильно меняются средства достижения цели. Раньше США (или, по крайней мере, часть американского политического класса) действительно верили, что они проводят политику лидерства в «белых перчатках». Эта вера строилась на том, что США являются «благожелательным гегемоном» (“benign hegemon”), который создаёт благо для остальных, чтобы они этим пользовались и получали от этого выгоду. Америка смогла встроить довольно большую часть стран в такую систему отношений и стала «незаменимым партнёром» (“indispensable power”). США считали себя лидером в инновациях, первичным генератором экономического роста, задающим правила игры. Время от времени они назначали кого-то изгоем и бомбили, но обходились без больших войн.

Сегодня нет практически ничего, что создаётся Америкой и что необходимо остальным.

Вашингтон довольно быстро приходит к идее о том, что в США должно быть лучше, чем в других местах. Этого можно достичь двумя способами: действительно сделать в Америке лучше, чем в других местах, либо сделать в других местах хуже, чем в Америке. И второе начинает постепенно превалировать.

Итак, Россия и США находятся в конфронтации. Что может быть в перспективе?

США прямо способствуют гибели российского гражданского населения, российских военных. Россиян убивают американским оружием, по американским разведданным, при американском поощрении и так далее. Масштаб такой, что это уже не может быть просто преодолено. В России появляется значимая часть общества, целое поколение людей, для которых это серьёзно. Это станет серьёзной детерминантой и для остального общества. Американцы этого не понимают. Им кажется, что они поубивали россиян, а завтра мы можем о чём-то договориться или выстроить новую систему взаимодействия. Техническое окончание конфронтации не выводит нас на новую модель отношений, тем более позитивных.

Есть возможность, которую мы игнорировали последние десять-пятнадцать лет: это отношения не против США, а без США. Наша задача – осуществить “disengagement” (отвязывание, освобождение), не иметь с Америкой отношений, ни конфронтационных, ни позитивных, кроме минимальных технических, дипломатических. В целом у нас проблемы не с США как страной, а с США как гегемоном. И эти отношения между Россией как великой державой и Америкой как мировым гегемоном нужно разрывать и ликвидировать.

Отношения с Америкой как страной у нас всегда были минимальными: минимум торговли и взаимного интереса. До России есть дело только как до глобальной державы. Как только речь заходит о России как стране, американцам может быть интересен фольклор, туристическая поездка, но на этом всё.

С моей точки зрения, ориентиром должно быть отвоевание возможности жить в мире без Америки и расширение международного пространства отношений без США, то есть развитие БРИКС и ШОС.

Американцы крайне негативно реагируют на всё, что делается без них. Они интуитивно понимают, что самая большая опасность – это даже не когда им сопротивляются, а когда что-то серьёзное делается без них. Тогда они лучше предпочтут конфронтацию.

А нам как раз нужно выдержать линию на расширение мирового пространства без Америки и не давать им эскалировать конфронтацию. Именно в таком духе я понимаю новую Концепцию внешней политики России, хотя знаю, что коллеги понимают её как демонстрацию готовности идти в конфронтации до конца.

Мне всё-таки хочется думать, что через оказавшийся необходимым и навязанным этап конфронтации мы будем выходить на вариант разрыва отношений с США как мировым гегемоном, поддержания минимально необходимых технических, дипломатических отношений с США как страной, обретать способность решать свои основные задачи в области безопасности без взаимодействий с США. В общем – жить без Америки.

Как мы дошли до карательной санкционной политики

Анастасия Лихачёва, декан факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ

Лучший из сценариев – переход от экономики карательной к экономике картельной. Последняя приведёт нас к многополярности, в которой определённая группа крупных стран будет устанавливать правила игры.

Ещё год назад все ссылались на 2 процента России в мировом ВВП: здесь даже карать не нужно – просто перекрыть все каналы участия в глобализации, и на этом вся самость закончится. Оказалось, что 2 процентов достаточно, чтобы вызвать серьёзные раскоординирующие процессы в остальных 98 процентах. Это привело к пересмотру того, что такое санкции.

Карательная экономика, или карательная санкционная политика, – это то, что пытались реализовать наши стратегические оппоненты и что не получилось. Стояла задача не просто нанести российской экономике существенный ущерб, но и провести это в режиме показательного шоу, чтобы другим неповадно было. Однако международные условия для реализации такой задачи объективно запоздали. Если бы то «санкционное цунами», которое обрушилось на российскую экономику год назад, случилось, например, в 2002-м или в 2003 г., нам, скорее всего, вряд ли удалось бы спустя год вести дискуссию об удивившей всех устойчивости российской экономики. Но мир изменился, появилось больше возможностей для выживания. Обратная сторона – сотрудничать становится гораздо дороже из-за возросшего недоверия.

«Недоверий» два.

Первое – это недоверие к старым системам. Мы разочаровались, рефлексируем, кто-то ожидал подобного, судя по тому, какие компенсационные механизмы были введены; кто-то уже несколько лет назад начал «поворот на Восток», на Юг, что сильно облегчило последний год и создало новые возможности. В целом недоверие к глобализации, к её агентам и лидерам распространилось не только на нас, но и на другие страны, которых миновали такие жёсткие санкции. Чили, удалённая от основного театра военных действий, последний год очень активно переструктурирует свои золотовалютные резервы. Израиль существенно пересматривает свою политику хеджирования валютных рисков при том, что шекель – сверхстабильная и дорогая валюта. Эффект подобен большим кругам, расходящимся по воде: он распространяется на Китай, Индию, Турцию, страны Ближнего Востока.

Когда мы говорим о «тоске по глобализации», важно иметь в виду следующее. Глобализация в прежнем виде была глобализацией разных сетей, которые позиционировались как общественное благо. Единая валюта, единые клиринговые системы, универсальные центры страхования – это выгодно и удобно. Но когда оказалось, что это не общественное благо, а актив, доступ к которому есть инструмент влияния, взгляд на глобализацию начал меняться. И тоски по глобализации «с одним рубильником» не так много. А предвосхищение систем с распределённым контролем, то есть систем без единого рубильника, витает в международном воздухе, вызывая слабые симпатии США.

Второе. Помимо недоверия к старым системам есть недоверие к новым партнёрам. Крупный российский бизнес за редким исключением не в восторге от того, что ему нужно переучиваться, поворачиваться на Восток, который очень разный, иметь дело с новыми типами рисков. И это взаимно. Сказать, что нас везде ждут с распростёртыми объятиями, и до прошлого года было бы некоторым преувеличением. А сейчас убеждать, почему с вами нужно, безопасно, интересно и выгодно работать, тем более непростой труд. Поэтому взаимное недоверие есть и здесь. В экономических терминах это приводит к повышению издержек международного сотрудничества. Не только финансовых: это необходимость в бесконечных интенсивных «гастролях» по странам мирового большинства, установлении доверительных связей, которые не были налажены в более благоприятное время. При этом актив управленцев и переговорщиков, способных вписать нас в новую конфигурацию в условиях карательной экономики, немногочислен, учитывая масштаб задач, которые перед нами стоят.

Как мы дошли до карательной санкционной политики? За последние тридцать лет можно выделить четыре этапа.

В 1990-е гг. главным законодателем санкционной моды были США. Самые громкие и медийно подсвеченные санкции вводились против наркоторговцев. Это была крупная инициатива администрации Билла Клинтона, направленная на то, чтобы финансовыми санкциями, арестами активов задушить наркоторговлю и свободу манёвра лиц, вовлечённых в наркобизнес на территории США. Вводились и точечные санкции против отдельных малых стран. В целом санкции носили характер дисциплинарного взыскания, вводились преимущественно решениями администрации президента и не были громким поводом для дискуссий.

Принципиальный переход происходит в 2001 г. после трагедии 11 сентября. США собирают коалицию по борьбе с международным терроризмом. Помимо силового трека, усилия коалиции направлены на ограничение финансовых потоков, подпитывающих международный терроризм. Россия, являясь на тот момент очень активным участником коалиции, была в числе стран, поддерживавших принятие целого ряда мер, которые сегодня не вызывают у нас восторга. Речь, в частности, о мерах, направленных на борьбу с отмыванием денег, принципе “know your client” для банков. Создаётся системная служба финансовой разведки Минфина США (Financial Crimes Enforcement Network, FinCEN). Управление по контролю за иностранными активами (Office of Foreign Assets Control, OFAC) превращается из камерной структуры в важный инструмент борьбы с международным терроризмом. Но главное – американская финансовая разведка получает зеркальный доступ к международной системе передачи информации и совершения платежей SWIFT в режиме зеркала. Тогда начинается дискуссия, почему европейским разведывательным службам не предоставили аналогичный доступ, так как страны Европы тоже страдают от международного терроризма. Американская разведка – единственная, имеющая системный доступ к SWIFT. На тот момент в международной финансовой сфере большинство стран разделяет точку зрения о том, что большая прозрачность, направленная на борьбу с «абсолютным злом» – это хорошо, а санкции – мощный инструмент против нетрадиционных вызовов безопасности.

Ситуация меняется в 2010-е гг., когда США решают опробовать уже накопленный опыт финансовых «умных» санкций («умных» – в смысле точечных, в противовес тотальным) против Ирана. Здесь консенсус о том, что такое «абсолютное зло», сильно размывается. Иран попадает под беспрецедентные финансовые санкции, которые оказывают нервирующий эффект на международные экономические отношения. Оказывается, совершенно необязательно санкционировать какой-то конкретный товар или услугу, достаточно отрезать страну от системы международных платежей. Один их таких красноречивых примеров – целый ряд медицинских препаратов, оборудования, для которых были сделаны гуманитарные исключения для поставок в Иран. Но за них нельзя было заплатить, а альтернативных платёжных систем на тот момент в доступном виде ещё не было, в итоге эти лекарства не поставлялись. Есть серьёзные научные работы, оценивающие эффект финансовых санкций на вспышки детской смертности, смертности от онкологических заболеваний, которые никогда не подсвечивались самими санкционерами. Оказалось, что глубина проникновения финансовых санкций в жизнь подсанкционного государства принципиально глубже, чем торговых, дипломатических или персональных. По форме санкции остаются дисциплинарным взысканием, подкреплённым на тот момент резолюцией СБ ООН: то есть всё же есть тенденция к абсолютизации зла, но она довольно быстро рассыпается. Ситуация немного обеспокоила Россию, Китай, начинаются первые разговоры о системах платежей в национальных валютах. Для России переломным становится 2014 г., когда против неё вводятся санкции (по нынешнем временам – ностальгические). РФ оказывается отрезана от традиционных рынков капитала или очень сильно ограничена от участия в них, при этом нет серьёзных защитных механизмов, которые есть сейчас: карты «МИР», внутреннего аналога SWIFT и так далее. В целом структура нашего торгово-экономического баланса была куда более западоцентричной. Кроме того, в 2010-е гг. много санкций вводится в отношении Китая, в основном по линии сотрудничества с Ираном.

В 2020-е гг. мы начинаем говорить о другом наполнении термина «санкции» – в смысле «санкции плюс». Сегодня этот инструмент выполняет три задачи.

Во-первых, ограничения направлены на изменение поведения, хотя на это всерьёз не рассчитывают – план с треском провалился год назад. Тем не менее важное внутриполитическое подспорье американской санкционной традиции в убеждённости, что ядерная сделка с Ираном – результат эффективной политики санкций, и раз это получилось в тот раз, то может получиться и с другими.

Во-вторых, это сдерживание развития: пример России, целый ряд ограничений на технологическое сотрудничество между США и КНР. Насколько развитие тождественно гегемонии – вопрос теоретико-философский, но в целом есть задача сдерживать.

В-третьих, чего раньше не было, это самоограничение связей в принципе. В первую очередь мы это видим на примере Европы, которая заняла весьма радикальную позицию. Даже США более взвешенно подходят к пакету энергетических санкций. В плане эффекта санкций на этом этапе нужно отметить большие масштабы встречных ответных мер. Ни в случае с Ираном, ни в случае с террористическими организациями, наркобаронами или малыми странами Латинской Америки сами страны-санкционеры всерьёз не просчитывали, а что им от этого может быть.

Масштаб встречных ответных мер, с которыми столкнулись европейские страны и американская экономика, заставил задуматься о том, насколько подобный механизм может быть отрегулирован или масштабирован на китайскую экономику, где объём ответных мер будет гораздо серьёзнее. Это принципиально отличает нынешнюю веху санкционной жизни от предыдущих трёх этапов.

Таким образом, мы пришли к карательной экономике поэтапно, посредством наслоения разных техник, с которыми страны-санкционеры учились работать последовательно.

Что дальше? Можно обозначить несколько развилок.

Один тип развилок связан с российским реагированием на санкции. Оно определит, насколько эффективно мы сможем противостоять или перестроиться в этой карательной экономике.

Первое – это диверсификация партнёров и цепочек. Российский бизнес за последний год показал феноменальную адаптивность к новым условиям, которую от него никто не ожидал. Но политика противодействия санкциям – не статичный набор решений. Невозможно изобрести меру, которая раз и навсегда позволит нивелировать все негативные эффекты санкций.

Второе – это критическая масса доверенных посредников. У нас сильно ограничен ресурс диаспор, дружественных общественных организаций за рубежом. Практически нет ресурса укоренённых иностранных диаспор других государств, в первую очередь государств Восточной и Южной Азии, Ближнего Востока, живущих и работающих в России. Это отличает нас от Ирана, Китая или Индии в 1990-е годы. Получится или нет создать такой актив для работы в экономике недоверия – ещё и вопрос времени. С одной стороны, есть успешный опыт СССР по воспитанию лояльных элит, но на это потребовались десятилетия, которых у нас в данной ситуации нет. Однако если не начать этого делать, то точно не получится.

Третье – эффективность новых страховочных механизмов и инструментов, призванных нивелировать негативные эффекты платформенных санкций. Их наличие не означает автоматически, что они будут работающими.

Другой тип развилок касается качества управления санкционной политикой нашими противниками. У нас есть склонность ударяться в одну из двух крайностей: либо наш оппонент невероятно мудр, обладает уникальной стратегической культурой, просчитывает всё на десятилетия вперёд и не делает ошибок, либо он беспрерывно стреляет себе в ногу. Истина где-то посередине.

Во-первых, вопрос в точном подборе инструментов. Оказалось, что «санкционное цунами» – не очень удачный выбор. Оно не сработало, принеся существенные издержки странам-санкционерам. Сейчас официальная риторика гласит, что никто и надеялся на то, что всё сразу сработает, что санкции нацелены на постепенное удушение, стачивание, износ российской экономики, что они работают на десятилетия. Но расчёт на обрушение, конечно, был, и он открыто декларировался первыми лицами.

Во-вторых, вопрос надзора за исполнением того, что уже принято. Не так много осталось того, что ещё не затронуто санкциями. А вот надзор будет совершенствоваться. С Россией не получилось то, что сработало с Ираном, когда в первый год санкций его ВВП обвалился на 9 процентов. Мы имели гораздо больше каналов обхода, и они были гораздо более мощными. Оказалось, что штрафы для экономики РФ и крупных российских компаний – это категория «расходы», а не категория «проблемы». Надзор будет ужесточаться, им будут пугать ещё больше. Серьёзная новация – уголовное преследование физических лиц, содействующих обходу российских санкций. Последний раз уголовное преследование применялось 22 года назад, когда боролись с «Аль-Каидой» (запрещена в РФ) и арестовывали людей, вовлечённых в систему безналичных расчётов «Хавала».

В-третьих, это способность к принуждению третьих стран. Мы фиксируем, что ряд государств не удалось заставить выполнять санкционные ограничения. Но американцы сопровождают любую санкционную кампанию постоянной политикой принуждения, на которую у них выделено много ресурсов. Бесконечные поездки чиновников разного уровня по всему миру, давление на центральные банки, крупные компании – всё это системная работа. Не получилось через присоединение к коалиции – будем дальше шантажировать давлением на доступ к нашему рынку. Не получилось со всеми чиновниками – поработаем с конкретными двумя, у которых дети учатся в наших вузах или чьи карьеры связаны с мечтой о работе в Вашингтоне, во Всемирном банке и так далее. Это системное движение, и наши возможности бороться с этим принуждением не так велики. Как минимум это потребует от нас не просто сопоставимых усилий, контрпредложений, эффектных сделок, а сверхусилий.

В-четвёртых, вопрос стратегии. «Рубильник» перестал устраивать многие страны, и идея просто заменить долларовый «рубильник» юаневым не обладает столь сильным магнетизмом. Степень недовольства множества крупных стран тем, что карательная экономика в принципе стала возможна, вполне осязаема. Вопрос, насколько США будут готовы адаптировать свои системы с «рубильником» с целью сохранения своей лидирующей роли. Октябрьская революция привела к появлению элементов социализма в капитализме, и шведские, немецкие рабочие, получающие замечательные социальные пакеты, обязаны нашим людям. Таким же образом реакция России и других стран на санкции может привести к коррекции западной системы. Это большой сложный вопрос, но он стоит на повестке, не стоит его недооценивать.

Остаются вопросы, на которые ещё предстоит ответить. Кого можем карать мы? Можем ли и хотим ли? Карать, не нанося неприемлемого вреда себе, лучше всего мы можем, создавая альтернативные системы, подсистемы, форматы взаимодействия с дружественными или нейтральными странами, которые позволят нам сократить взаимодействие с санкционерами.

И лучший из сценариев – переход от экономики карательной к экономике картельной. Последняя приведёт нас к той самой многополярности, в которой определённая группа крупных стран будет устанавливать правила игры.

Россия: вопрос о самоценности

Тимофей Бордачёв, профессор, научный руководитель ЦКЕМИ НИУ ВШЭ, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай»

Для больших народов согласие с собой является намного более важным фактором, чем согласие с окружающими. И Россия в этом смысле представляет особый случай в силу географических, исторических факторов развития. Русская внешнеполитическая культура границ не видит, а значит – возможно всё и ничего недостижимого нет.

Мы можем рассуждать о международных отношениях и поведении государств как о непрерывном состоянии, которое отрицает фукуямовскую (или, правильнее сказать, гегелевскую) логику возможности наступления какого-либо статичного состояния. Здесь важно, как мы себя ведём в международных отношениях.

То, как государство ведёт себя в отношениях с другими народами, только отчасти зависит от внешнего воздействия на него. Чем больше государство и чем оно более могущественно в территориальном, военном, экономическом отношении, тем больше его поведение (то, каким образом держава, возможно, на подсознательном уровне, не рефлексируя, поступает в той или иной международной ситуации) зависит от культуры.

Как и любая политическая культура, внешнеполитическая культура – это, безусловно, не та вещь, которая может легко меняться. Это явление, возникающее в результате множественных наслоений, в ходе различных исторических переживаний, опыта, истории, в определённых географических обстоятельствах.

Россия – одна из двух стран мира, имеющая непрерывную суверенную историю на протяжении более пятисот лет. На протяжении этого времени она не была никем завоёвана, никто из внешних сил не определял её решения, законы и поведение. Для такой державы её внутреннее состояние и разговор с самой собой, понимание себя имеют первостепенное значение при взаимодействии с окружающим миром.

Самый важный вопрос – вопрос о самоценности, о согласии с легитимностью своей государственности, о признании своего общественного устройства, своего способа себя вести на международной арене. Для больших народов согласие с собой является намного более важным фактором, чем согласие с окружающими. И Россия в этом смысле (как кстати и США, более молодая держава) представляет тем более особый случай в силу географических, исторических факторов своего развития. Любая серьёзная российская дискуссия, в том числе на внешнеполитические темы, касается не того, насколько мы соответствуем окружающему миру, а того, насколько мы соответствуем собственным ожиданиям в отношении себя.

Не насколько мы способны встроиться в этот мир, а насколько этот мир и наше поведение в нём соответствует тому, как мы себя видим.

Можно выделить три основных источника внешнеполитической культуры государства: это география (первый и главный), история и религия.

География

Историческая география России является уникальной, поскольку российское государство возникло в условиях географической среды, в которой отсутствуют существенные топографические ограничители (за исключением Кавказа). Этот фактор является объективным, частью окружающей природы, которую мы изменить не можем, и он решающим образом сказался на нашем восприятии пространства и границ. Для российской внешнеполитической культуры любые границы являются, во-первых, противоестественными, во-вторых, результатом политической воли, в-третьих, преодолимыми под воздействием встречной (возможно, более сильной) политической воли. Концентрация экспертных дискуссий на проблемах границ, разделительных линий, «занавесах», безусловно, укоренена в нашей политической культуре, поскольку Россия на протяжении нескольких сотен лет развивалась в рамках колонизационного процесса, не встречавшего географических ограничителей. Даже реки, которые в Европе были разделительными линиями (Франция разделена Луарой, Германия и Франция разделены между собой Рейном и так далее), для российского государства стали способом коммуникации. На протяжении первых 250 лет российская географическая экспансия происходила через движение по рекам. В Сибирь русские проникали не южнее Урала, по степи, где они опасались столкновения с кочевниками, а через северные моря, спускаясь по великим сибирским рекам. Русское государство встретило реку как объективный ограничитель своей экспансии только в случае с Китаем, другой могущественной цивилизацией.

Указание во внешнеполитической концепции на то, что Россия является государством-цивилизацией – это не цель, а констатация факта. Не то, к чему надо стремиться, а признание объективно существующей, сформированной в ходе исторического процесса реальности. (Ещё одна особенность российской внешней политики – отсутствие традиции указывать свои цели в программных документах и давать себе чёткую характеристику.)

Россия – государство, которое расположено в центре Евразии и развёрнуто сразу к четырём её важнейшим направлениям: к Восточной Азии, к Среднему Востоку, Ближнему Востоку и Западной Европе. Это является фантастическим ресурсом для развития внешних связей, но одновременно и ограничителем. Поскольку, когда у вас постоянно есть выбор, вы его никогда не делаете – и не обязаны в силу своего географического расположения.

Для России ни одно из географических направлений её внешних связей не является вопросом выживания, необходимостью, а всегда остаётся выбором.

Любое внешнеполитическое партнёрство мы оцениваем с точки зрения того, насколько выгодным является именно выбор, а не жизненная необходимость развития отношений с тем или иным партнёром.

Это отличает нас от множества малых и средних государств, для которых внешние связи являются вопросом выживания и сохранения. Самый яркий пример – маленькие государства Восточной Европы. Учитывая существование могущественного экономического, культурного и силового российского полюса, их связи с Западной Европой являются для них вопросом выживания и сохранения их государственности. В случае с Россией это не работает.

История

Второй важнейший аспект – это история, которая в значительной степени определяется географией и имеет с ней глубокую связь. История народа определяет природу его государственности. В силу географических и климатических причин в регионе возникновения, становления и распространения российского государства народы, его населявшие (русские, татары, финно-угры и другие этносы), не нуждались в государственности для решения индивидуальных целей и задач. В отличие от народов Юго-Восточной и Восточной Азии, которым нужно было выращивать рис, управлять этим процессом, думать о распределении воды и так далее. Народам, проживающим в нашем географическом и климатическом ареале, государство нужно было только для того, чтобы воевать – это то, чего они не могли делать в одиночку. Поэтому российское государство возникает именно как «вооружённая организация Великороссия» (Александр Пресняков), в которую уже в середине XV века включаются невеликорусские этнические элементы и становятся его органической частью. В 1452 г. в пределах Рязанской земли было создано Касимовское ханство – первое поселение татарского этноса в пределах Московского государства. Переход татарских царевичей на службу Московскому государству – фундаментальное событие, которое предопределило дальнейшую эволюцию формирования российской элиты и государственности как института вообще.

В силу своего исторического опыта российское государство возникало без взаимодействия с западноевропейскими народами. Российская внешнеполитическая культура развивалась в процессе коммуникации с другими народами, большинство из которых потом стали частью российского государства. Ни одно государство Европы не обладает подобной историей формирования и становления. Фактор изначальной «исторической социализации», безусловно, имеет колоссальное значение.

Исходя из этих соображений, можно считать закрытым вопрос о том, является ли российское государство европейским. Нет, не является.

Поскольку западноевропейская политическая цивилизация возникла на основе народов, разделённых чёткими топографическими барьерами и сформировавших свою государственность в тесном взаимодействии друг с другом. Россия в этом тесном взаимодействии никогда не участвовала, у нас был свой исторический опыт.

Россия появляется в европейской политике в 1489 г., когда в Москву приезжает посольство Фридриха III с предложением заключить династический брак и создать союз против Польши. Иван III ответил, что его данное предложение не интересует. Во-первых, потому что он – царь богопомазанный, и его дочь не может выйти за неравного. Во-вторых, потому что мы имеем поставление от Бога, и вопрос о нашей легитимности решён без участия третьих сторон. В-третьих, свои земельно-имущественные отношения с польским королём по поводу Киева мы решим без чужой помощи. Этот разговор произошёл через девять лет после стояния на Угре. Мы видим, что к этому моменту российское государство обрело фантастическую степень уверенности в своих отношениях с крупнейшей европейской империей. Почему это произошло? Потому что российское государство обрело свою самоценность, легитимность в собственных глазах, которая естественным образом сняла вопрос о необходимости признания извне. И в последующие периоды он не поднимался: в 1762 г. Россия крайне успешно выступает в Семилетней войне, и ни о каком участии России в европейском балансе сил речи не идёт, она не ставит этот вопрос. Наоборот, канцлер Безбородко пишет, что Россия должна быть арбитром Европы. Не участницей европейского баланса сил, а именно арбитром. Таким образом, российское государство, даже участвуя в европейской политике, всё равно исходит из уже обретённой легитимности, которая не нуждается во внешнем признании.

Культура и религия

Третье – культурно-религиозная основа общества. Существует экзистенциальный, фундаментальный антагонизм в религиозной сфере между русским православием и христианскими конфессиями Западной Европы. При этом аналогичного антагонизма не возникает в отношениях с исламом. В силу разных причин, но в том числе в силу прагматизма московских государей.

После взятия Казани призывы Сильвестра провести полную христианизацию местного населения не встречают поддержки Ивана IV. Московский государь рассуждает, исходя из необходимости создания единого сильного государства, которое будет способно через несколько лет вести войну в Ливонии, не погрязнет ли оно в выяснении межрелигиозных отношений. Безусловно, в дальнейшем взаимоотношения между русским и татарским народами на территории современного Татарстана имели много особенностей, были и конфликты. Но антагонизм, сходный с тем, что существует между русским государством-цивилизацией и нашими соседями в Западной Европе, здесь исторически не присутствовал.

Современная Россия

Какие выводы можно сделать из всего сказанного применительно к российскому внешнеполитическому поведению в современности?

Во-первых, самоценность остаётся центральным элементом российской внешнеполитической культуры. Мы можем предположить, что наши многочисленные рассуждения о статусе и признании являются в некоторой степени лукавством. Невозможно поверить в наивность и в гонку за признание державы с 550-летней непрерывной суверенной историей. Представляется, что здесь мы немножко неискренни в отношениях с западными партнёрами, и в действительности никакой формальный статус и признание с их стороны нам не требуется. Требуется уважение наших интересов. В случае отсутствия такого уважения мы двигаемся к решению посредством военно-технических мер.

Во-вторых, это отсутствие традиции чёткого целеполагания. «Безграничное» географическое пространство, отсутствие топографических барьеров и какой-либо постоянной идеологии во внешней политике (она появляется только с большевиками, и к концу 1930-х гг. вымывается из внешнеполитической практики) не предполагают постановки целей и задач. Почему?

Мы можем ставить цели и задачи тогда, когда мы видим свои границы, и эти границы являются объективными. А русская внешнеполитическая культура границ не видит.

И поскольку в нашей политической культуре центральной является мысль, что возможно всё и ничего недостижимого нет, мы концентрируемся на маленьких проблемах. Ведь для нас большой проблемы не существует, потому мы концентрируемся на частных вопросах, вызывающих у нас конкретное беспокойство в данный момент, и отношения с любым внешнеполитическим партнёром, в любой внешнеполитической ситуации рассматриваем именно с точки зрения решения конкретной, заботящей нас сейчас, проблемы. После её решения мы переходим к другим вопросам, а отношения с конкретным партнёром после преодоления конкретной проблемы могут развиваться как угодно.

Таким образом, российская внешняя политика является по своим историческим истокам исключительно прагматичной.

Военное измерение космоса: будущее где-то рядом

Дмитрий Стефанович, научный сотрудник Центра международной безопасности ИМЭМО РАН

На заре теории космонавтики, возможно, и были высокие идеалы, но потом стало понятно, что космическая инфраструктура очень помогает в ведении боевых действий на Земле, да и не только. По сути, в космосе есть запрет только на оружие массового уничтожения, всё остальное там делать можно.

Военное измерение космической деятельности присутствует всегда, с самого начала любой космической программы. На заре теории космонавтики, возможно, и были высокие идеалы, но потом стало понятно, что космическая инфраструктура очень помогает в ведении боевых действий на Земле, да и не только. По сути, в космосе есть запрет только на оружие массового уничтожения, всё остальное там делать можно. Хотя имеет место и самоограничение и самосдерживание, поскольку на космос все очень сильно полагаются.

Какие именно задачи решает космическая инфраструктура в контексте вооружённых конфликтов? Это разведка, связь, навигация, а также предупреждение ракетного нападения. Те, у кого есть возможность, активно этим пользуются, у кого нет – пытаются покупать эти услуги. Главная проблема – зависимость от космоса вызывает желание ударить по этой уязвимости. Соответственно, есть угроза того, что в космосе будут реализовываться в том числе и ударные задачи. Отчасти они уже решаются как кинетическими средствами (приводящими к разрушению тех или иных объектов), так и некинетическими (временный выход из строя). Воздействие может быть оказано непосредственно на орбите («космос-космос»), из космоса по объектам на Земле и с Земли по объектам в космосе.

Самое неприятное – есть много вещей двойного назначения, например, спутники-инспекторы. Звучит не очень страшно, но это космические аппараты, способные совершать манёвры на орбите, подлетать к другим космическим объектам. Теоретически это может быть очень полезным: они могут, например, заправлять аппараты, корректировать им орбиты, проверять их состояние. Но на практике спутники-инспекторы могут их совершенно спокойно уничтожать и выводить из строя иным образом. Этого все очень опасаются.

Кроме того, в космосе, точно так же, как и на Земле, работает дилемма безопасности: когда кто-то опасается за свой космический аппарат, он начинает оснащать его средствами защиты. Но никто не может гарантировать, что эти средства защиты не позволят уже ему осуществлять враждебное воздействие. Более того, есть совершенно экстремальные случаи, которые пока не происходят, но рассматриваются в очень серьёзных документах. Например, создание с помощью больших созвездий (группировок) спутников интегрированного излучателя для радиоэлектронной борьбы, который сможет глушить радиолокационные станции на Земле.

Как бороться с этими угрозами? Есть два направления. Первое – создание альтернатив: развёртывание систем связи на БПЛА, навигация без использования спутников и подобные вещи. Второе – повышение устойчивости космической инфраструктуры через дублирование, создание дополнительной инфраструктуры, наращивание потенциала вывода полезной нагрузки на орбиту и формирование огромных созвездий – то, что мы наблюдаем уже сегодня. Этим занимаются все космические державы в той или иной мере с разной степенью успешности: Россия, США, Китай, ЕС, в меньшем объёме Иран, КНДР. Дело недешёвое, требующее подготовленного инженерного корпуса, серьёзных промышленных возможностей.

Отдельный интересный сюжет – интеграция потенциалов союзников. Сейчас интенсивная работа ведётся по «приведению к единому знаменателю» спутниковых группировок США и их союзников. В российской традиции это называется «системы контроля космического пространства» (СККП), в западной – «системы космической ситуационной осведомлённости» (Space Situational Awareness, SSA). Идея в том, что в силу законов небесной механики крайне сложно обеспечить круглосуточное спутниковое наблюдение одного объекта на Земле. Но если объединить географически распределённые усилия, когда объекты в космосе и на Земле будут работать как единое целое, можно будет получить подлинно новое качество обзора. Открыто заявляется о подписании соответствующих соглашений и разработке стандартов обмена данными. Не исключено, что в среднесрочной перспективе появится возможность круглосуточного наблюдения за объектами в пределах той или иной страны или региона. Сейчас возможности ограничены, но это серьёзный вызов. Однако, так как эта угроза теоретически обоснована и просчитана уже давно, средства противодействия тоже разрабатываются. Главное опасение в том, что таким путём может быть подорван потенциал ответного ядерного удара. То есть когда системы разведки держат круглые сутки под прицелом весь ядерный арсенал и могут обеспечить наведение, становится очень нервозно.

Несмотря на Договор о космосе и правила поведения, которых все стараются более-менее придерживаться, беспорядок в космосе растёт. Как в силу сознательной деятельности тех или иных стран, так и в силу часто неосознанных действий коммерческих акторов, которые регулярно демонстрируют, что не считают себя связанными правилами и ограничениями, которые на себя принимают государства. Происходит «захламление» орбит. Конечно, мы ещё далеки от ситуации, когда из-за мусора некуда будет поставить спутник. Проблема в том, что чем больше мусора, чем он меньше по своим размерам, тем больше вероятность неприятного инцидента. В СМИ можно встретить сообщения о корректировках курса МКС, это происходит в том числе во избежание столкновения с какими-либо объектами. То же самое происходит со спутниками: в 2019 г. аппарат Европейского космического агентства чуть не столкнулся со спутником SpaceX Starlink. Чем больше будет операторов космических аппаратов, тем серьёзнее угроза того, что на орбите произойдёт что-то неприятное, и уже существует широко распространённый термин «управление орбитальным движением» (“Space Traffic Management”, STM).

Что нас ждёт в будущем? Теоретически могут появиться ударные средства прямо в космосе. Они уже там бывали какое-то время назад: речь об исследовательских станциях, которые на самом деле были оснащены вполне ударными возможностями. Сейчас вроде бы ничего нет, хотя иногда США иногда обвиняют Россию в том, что некоторые испытания похожи не на испытания спутников-инспекторов, а на испытание космических торпед. С другой стороны, есть проект российско-китайского договора о предотвращении размещения оружия в космосе.

Что ещё происходит? Против спутников есть много средств борьбы, в том числе ликвидация аппаратов с Земли. Это делали США, Китай, Россия, Индия. Каждая страна считает, что именно она всё сделала грамотно и аккуратно, а остальные подошли совершенно безответственно и создали огромные угрозы. Но, учитывая, что есть независимые специалисты, которые способны выяснить, что же произошло на орбите, какие обломки, где они летают и чему угрожают, государствам следует привыкать жить в гораздо более прозрачной среде.

Интересные тренды – мегасозвездия, разработка транспортных систем, хотя это случится не в ближайшем будущем. Во многих странах вслед за Россией и США появляются отдельные рода войск, космические. Смысл создания отдельной структуры в вооружённых силах – в том числе продемонстрировать важность этой области. Её сложно переоценить: без использования космической инфраструктуры нельзя представить не только современный вооружённый конфликт, но и гражданскую деятельность в самых разных сферах.

Ещё один важный момент – это интеграция коммерческих акторов. Появляются коммерческие системы контроля космического пространства, коммерческие системы связи. Тот же Starlink оказался гораздо более эффективной и даже надёжной системой для широкополосного доступа в интернет, чем любой аналог военного образца. Мы регулярно видим замечательные космические снимки от коммерческих акторов разных мест на нашей планете. Интересно, что США продвигают идею создать резервный космический флот – систему двусторонних соглашений между федеральным правительством и коммерческими организациями, которые в условиях конфликта берут на себя обязательства делать что-либо, а в этом случае даже не столько делать, сколько не делать. Например, речь идёт об обязательстве провайдеров спутниковых снимков в военный период воздерживаться от передачи изображений кому-либо кроме государства. Разрабатываются подходы для повышения темпа производства как космических аппаратов, так и средств вывода. США готовят эксперимент по выводу полезной нагрузки на орбиту за предельно короткий период, который будет осуществлён в 2023 году.

При этом космос – одна из областей, где, несмотря на большое количество противоречий и взаимных претензий, ведётся дипломатический процесс. Ключевое противоречие по вопросу безопасности в космосе заключается в том, что Россия и КНР настаивают на юридически обязывающих документах, а США, Великобритания и их союзники настаивают на утверждении норм поведения (причём Великобритания играет главную роль). Отечественные и китайские дипломаты справедливо замечают, что нормы поведения скорее касаются текущей практики, которая совсем необязательно всех устраивает. Российский подход подразумевает, что должны быть юридически обязывающие ограничения, что можно и что нельзя делать. Кроме того, для России характерны опасения по поводу угроз из космоса, а странам Запада – угроз космосу, и договориться довольно сложно. Тем не менее периодически появляются проблески взаимопонимания, например, в плане того, что нужно согласовать нормы и перейти к юридически обязывающим соглашениям, которые в принципе никому не вредят и более надёжны, чем просто нормы.

Из практических мер: сейчас завершается разработка лексикона по космической безопасности, который будет переведён на все основные языки ООН, и, наверное, это позволит чуть лучше друг друга понимать. На этот счёт, конечно, есть две школы мысли. Согласно первой, сначала государства решают договориться, а потом автоматически вырабатывается соответствующая лексика. Другая школа полагает, что сначала нужно сформировать понятийно-категориальный аппарат, а потом уже договариваться. Какая из них более справедлива – зависит от конкретного случая и исторической эпохи.

Говоря о современных вооружённых конфликтах, нельзя не упомянуть специальную военную операцию на территории Украины. Первый важный момент – активнейшее использование коммерческой космической инфраструктуры со стороны «группы поддержки» Украины. Эта коммерческая инфраструктура пока не поражается, но некинетическое воздействие на неё, видимо, оказывается.

Сам факт того, что коммерческие космические предприятия оказывают поддержку в ходе боевых действий одной из воюющих сторон, поднимается как серьёзная проблема на самых разных площадках. В какой-то момент грань может быть пройдена, после чего начнётся воздействие непосредственно на собственность этих коммерческих акторов. Кроме того, со стороны группы поддержки Украины осуществляется воздействие на российскую гражданскую космическую инфраструктуру. Таким образом, с мирным использованием космического пространства сегодня всё не очень хорошо.

Если говорить про потенциал развития, можно выделить два перспективных трека. В первую очередь это исследования в сфере информационной среды: передачи, защиты, обработки данных, систем управления космических аппаратов. Это ключевой фактор, который может привести к новому качеству использования космической инфраструктуры. Другое направление – необходимо осмысление международно-политического измерения проблемы военной космической безопасности, формирование позиций и предложений. Складывается впечатление, что именно теоретического обоснования здесь несколько не хватает. Например, американцы любят говорить про космос как “Ultimate High Ground”, то есть окончательную преимущественную позицию. Другая точка зрения – всё, что происходит в космосе, является исключительно следствием процессов на поверхности Земли. И вооружённые конфликты в космическом пространстве зарождаются там не сами собой. Здесь огромное пространство для работы в том числе со стороны научно-экспертного сообщества.

Три ловушки и восемь особенностей Китая

Иван Зуенко, старший научный сотрудник Центра евроазиатских исследований Института международных исследований, доцент кафедры востоковедения МГИМО МИД России

Китай находится на пике своего развития и уже не будет сильнее, чем сейчас. Стагнация развития может длиться несколько десятилетий. В течение этого времени Россия будет важна для Китая – как важный стратегический тыл, как поставщик жизненно необходимых ресурсов, как ключевой внешнеполитический партнёр. И именно от этого мы должны отталкиваться, а не от представления о том, что станем мишенью экспансии КНР.

Университетское китаеведение в России началось в Казани: первая кафедра китайской словесности была основана в этом городе в 1837 г. – раньше, чем во Владивостоке и в Москве.

Есть три ловушки в плане восприятия Китая. Первая – ловушка архаизации нашего представления о нём. Китай сплошь и рядом представляется многими китаистами как страна априори непостижимая, непонятная, мыслящая тысячелетиями, восточной мудростью. Китайцы в значительной степени поддерживают эту лубочную картинку. Но современный Китай отошёл от этого образа бесконечно далеко, и ориентироваться на него всё равно, что о России судить по стереотипам (терема, женщины в кокошниках и так далее).

Существует и другая ловушка, связанная с чрезмерной модернизацией нашего представления о Китае. Оказавшись в крупных китайских городах – в Пекине, Шанхае, Шэньчжэне, Гуанчжоу – мы увидим небоскрёбы, смартфоны, брендовые магазины, и может показаться, что китайцы находятся в той же повестке, в том же контексте, что и жители любого крупного мегаполиса мира – Токио, Сеула, Сингапура, Дубая, понимают те же шутки, ведут себя так же, интересуется тем же. Тут есть риск того, что можно недооценить специфику, которая объективно присутствует.

Наконец, даже если мы понимаем, что реальный Китай находится где-то посередине между архаичными и модернизированными представлениями, мы можем попасть в третью ловушку – чрезмерной генерализации наших представлений о Китае, когда вся страна описывается какими-то конкретными, однозначными характеристиками. На самом деле Китай – страна огромная по населению и территории, и нельзя ориентироваться на примеры, вырванные из контекста. То, что применимо в одном случае, зачастую неактуально для других провинций или социальных групп, где всё работает по-другому.

Я бы выделил восемь особенностей Китая, понимание которых будет способствовать формированию более объективного представления об этой стране. Можно сказать, что цифра «8» неслучайна – данное число обладает большой позитивной коннотацией для китайской культуры. Это, кстати, пример того, как в современном Китае уживается архаика и модерн. С одной стороны, представления о нумерологии – это элемент традиционной китайской культуры, с другой – он вполне естественно интегрирован в современность.

Первая особенность

Китай – страна, находящаяся в состоянии перемен. О переменах в последнее время от китайцев слышно много. Си Цзиньпин, будучи в Москве, озадачил российскую публику заверением о том, что все мы живём в эпоху больших перемен. В России многие удивились, потому что стараниями некоторых публицистов укоренилось убеждение, что есть якобы древнее китайское проклятие: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». Однако, если обратиться к источникам, то выяснится, что никакого проклятия нет. Существует поговорка, отдалённо напоминающая эту фразу, суть которой примерно такая: «Лучше быть собакой в мирное время, чем человеком, живущим в эпоху смуты». Эта мысль прошла несколько фильтров «испорченного телефона» и в виде «китайского проклятия» появилась в устах Роберта Кеннеди в 1966 году.

Конечно, говоря о больших переменах, Си Цзиньпин никакого проклятия не накладывал. Он говорил о мироощущении, характерном для китайской политической элиты сейчас, понимании того, что мир сегодня находится в стадии быстрых изменений, связанных прежде всего с ростом и развитием стран «третьего мира». Это бывшие колониальные и полуколониальные страны, которые в результате нескольких десятилетий очень бурных социально экономических реформ приблизились к уровню жизни развитых стран, что, по мнению китайцев, создаёт очень благоприятную почву для сотрудничества стран между собой и, как следствие, «сопроцветания».

Китайцы отчётливо видят эти перемены. Если взять поколение Си, это люди 1950-х гг. рождения, они родились в Китае до «культурной революции». Их молодость пришлась на времена «культурной революции», то есть период, когда экономическая отсталость Китая была усугублена социальными экспериментами Мао Цзэдуна. Потом начался период реформ – Китай стал быстро богатеть, развиваться. Сейчас это поколение живёт в стране, которая является одной из ведущих экономик мира и по своему развитию стремительно приближается к уровню развитых стран. Поэтому тема быстрых изменений является для китайского общества значимой и ощутимой.

К сожалению, это вызывает определённые сложности при попытке выстроить некую эффективную стратегию или тактику взаимодействия с Китаем, поскольку многие представления о нём быстро устаревают. Советы и рекомендации в книгах даже десятилетней давности могут быть уже неактуальны. Даже сами китайцы не совсем понимают, какие давать советы, как себя вести. Много примеров, когда старые модели поведения уже не работают, а новые не являются устоявшимися. Масса атрибутов патриархального общества (значимая роль семьи, родственных связей, личных договорённостей) сосуществует с динамичными изменениями – речь не только о материальной культуре, но и о становлении нуклеарной семьи, повышении стандартов потребления и прочем. При этом нужно понимать, что Китай не такой закрытый в информационном плане, как это может иногда показаться: китайская молодёжь в курсе мировых трендов в культуре, моде, поведении, которые характерны и для жителей других стран. Всё это нужно учитывать.

Вторая особенность

В политическом отношении Китай – это партократическое государство, им управляет партия. В Китае существует совершенно уникальное политическое устройство. Мы привыкли к учебникам по политологии, которые ориентируются на западное понимание политической системы. Нам кажется непривычным, что в Китае нет концепции разделения властей; более того, там она открыто и официально отрицается. В Китае произошло сращивание партийного и административного аппаратов. А экспресс-анализ реформы, объявленной 16 марта 2023 г., показывает, что по ключевым направлениям партийные органы будут полностью заменять административные. Этот момент нелегко понять сходу.

В России мы сталкиваемся с другой проблемой – многим чиновникам, особенно старшего поколения, кажется, что в этом нет ничего уникального, что у нас было то же самое. Из этого следует убеждение, что мы отлично понимаем китайскую политическую специфику, и это является нашим конкурентным преимуществом перед странами, у которых не было такой партократической системы.

Это и правда, и нет. Правда, потому что многие вещи действительно знакомы старшему поколению благодаря опыту. Нет, потому что китайская система никогда не была полной копией советской. Даже изначально она обладала своей спецификой, а за последние десятилетия осуществила довольно крутой поворот в сторону.

Нам не стоит относиться свысока к этой партократической специфике. Она определяет более-менее всё в плане официальных и чиновничьих связей, что требует серьёзной работы по её изучению, подготовке кадров и так далее.

Третья особенность

Китай прямо сейчас переживает стадию роста острых реваншистских и националистических настроений. Существует устойчивое представление, что Китай пережил долгий «век унижений», только сейчас из него выходит и достигает справедливости, то есть возрождается в качестве одного из мировых лидеров. Это представление является одной из основ современного ощущения китайского общества как на внутренней, так и на внешней арене. Китайская мечта о возрождении китайской нации – она про это, про реваншизм.

К сожалению, это влияет и на российско-китайские отношения. Современная Россия официально выведена из числа колониальных держав. Сделано это достаточно любопытным образом: говорится, что Российская империя, СССР и Россия современная – это разные страны. Царская Россия – колониальная держава, с ней связано много плохого. А современная Россия – про другое. Есть масса примеров того, как КНР в сфере исторической памяти сознательно сглаживает острые моменты – но это не означает, что у нас нет никаких скелетов в шкафу. Как ни странно, общая история российско-китайских отношений не объединяет, а скорее потенциально разъединяет наши страны практически по всем узловым вопросам, хотя сейчас есть политическая воля замалчивать и сглаживать противоречия.

В этом плане отношения между Россией и Китаем – хороший пример того, как сотрудничество развивается не благодаря, а вопреки. Этот элемент «дружбы по расчёту» – огромное преимущество российско-китайских отношений.

Четвёртая особенность

Современный Китай – страна огромных контрастов. По-другому и не могло получиться в процессе очень быстрых изменений. Одни части страны богатели быстрее, чем другие; для одних регионов рыночная система подходила лучше, чем для других. Китай это понимает: и главной исторической миссией Си Цзиньпина, помимо китайской мечты о великом возрождении нации, является как раз исправление этих контрастов, диспропорций, побочных эффектов китайских экономических реформ.

Речь идёт прежде всего о социальном неравенстве, об огромных контрастах между развитыми и менее развитыми провинциями, центром и периферией и, конечно же, между городом и деревней. В каком-то смысле это действительно два разных Китая: там разные экономические уклады, разный уровень жизни. Соответственно, рекомендации, которые работают для одних регионов Китая, будут неприменимы в других частях страны.

Пятая особенность

Китай – страна неоднородная в этническом, экономическом, географическом отношениях и при этом полицентричная. Когда мы говорили о контрастах между центром и периферией, речь шла не об одном центре, как, например, в России, а о нескольких «центрах». Это регион южного нижнего течения Янцзы (Шанхай плюс огромный круг окрестностей), дельта реки Чжуцзян (Гуанчжоу, Шэньчжэнь, Гонконг и территории вокруг них), столичный регион (Пекин, Тяньцзинь и провинция Хэбэй), а также район Сычуаньской котловины (Чэнду, Чунцин – новые важные центры). Эту полицентричность можно иногда даже ошибочно принять за разделённость. Тем более исторически Китай всегда был разделён на некие субнациональные образования. В связи с этим возникает большой соблазн построить всю свою экспертизу на том, что якобы нет никакого «единого Китая», что это несколько разных миров, и нет никаких китайцев, а есть «шанхайцы», «сычуаньцы», «южане», «северяне» и так далее. Это довольно распространённая точка зрения, и, надо сказать, на уровне обывательских стереотипов она время от времени подтверждается, поскольку сами китайские обыватели оперируют подобными представлениями.

Однако абсолютизация этих стереотипов приводит к деформированному выводу о том, что не существует единого китайского общества или единой китайской элиты. Это ошибочное суждение. Надо сказать, что все последние десятилетия китайское руководство делает очень многое для того, чтобы «вылепить» единую нацию.

Это делается разными способами. Достаточно велика «материальная связанность»: современный Китай объединён высокоскоростными железными и автодорогами, мощным авиасообщением – гораздо лучше, чем многие другие страны его масштабов. Кроме того, широко распространена практика (в гораздо большей степени, чем, например, в России), когда ты родился в одном месте, учился в другом, а работаешь в третьем.

Конечно, всё это объединяет Китай, «лепит» из него единую нацию. А элита тем более едина. И с точки зрения функционирования элиты не имеет особого значения, из какой ты провинции родом или где ты учился. Да, это постоянно будет всплывать на обеде или, что называется, «в курилке», но в целом на уровне высшей политической элиты мы имеем дело с единым организмом. И не только потому, что для элит характерны те же тенденции, что и для общества, но и потому что элита в гораздо большей степени индоктринирована, постоянно проходит «идеологическое слаживание» посредством учёбы, курсов, кадровой ротации. Поэтому тезис о том, что Китай не един, а в элите всё определяется принадлежностью к субэтнической группе, на самом деле не соответствует действительности.

Шестая особенность

Китай в процессе быстрых перемен ещё не свыкся с мыслью о том, что он многим известен, что многие его знают и понимают. Можно сказать, что и сам Китай по-прежнему убеждён в своей непознаваемости и уникальности.

Мы видим это на различных примерах. Скажем, если бы десять-двадцать лет назад вы заговорили в Пекине по-китайски, это вызвало бы восхищение: люди обращали на такое внимание и проявляли особое отношение. Сейчас подобный эффект можно увидеть только в глубинке – в современном Пекине, Шанхае, Шэньчжэне этот факт никого не удивит, потому что в больших городах привыкли к иностранцам, владеющим китайским языком.

Однако в целом китайцы по-прежнему считают, что их не понять, и в общении с иностранцами будут оперировать очень упрощёнными представлениями о Китае, создавать специальные версии своих имён, названий, концепций – для внешнего потребления. То есть они сами способствуют тому, что определённый момент «непонимания» всегда присутствует в повестке контактов с Китаем. 

Седьмая особенность

Практика показывает, что невозможно предугадать или спланировать коммерческий успех в Китае. Есть несколько историй успеха российских брендов на китайском рынке, но за очень небольшим исключением все эти истории были абсолютно неожиданными для людей, которые продвигали тот или иной коммерческий проект. Более того, зачастую это произошло без их усилий.

Можно ориентироваться на культурологические моменты, которые хорошо известны специалистам по Китаю. Но гарантированного успеха не может быть, никогда не знаешь, что выстрелит.

Восьмая особенность

Китай находится в сложном процессе трансформации социально-экономической модели. Это ключевой для понимания современного Китая процесс. Дело в том, что та модель «китайского чуда», которая позволила ему достичь таких серьёзных результатов, базировалась на трёх китах. Первый – это огромные резервы дешёвой рабочей силы. Второй – большой внешний спрос на китайскую продукцию. Третий – крайне благоприятная внешняя геополитическая среда.

Все три условия сегодня уже неактуальны. Китай это чётко понимает и пытается сделать работу над ошибками. Многие решения кажутся явно запоздавшими, например, смягчение политики ограничения рождаемости. К чести Китая, это признаётся. Но огромная проблема в том, что ничего нового придумано не было. Модель роста китайской экономики по-прежнему базируется на огромных внутренних инвестициях в инфраструктуру. Происходят интервенции капитала во внутренний спрос, что порождает большое количество неэффективных экономических проектов и создаёт тот самый феномен «большой стройки», о котором много говорят наблюдатели.

Это порождает проблему огромного внутреннего долга, и совершенно непонятно, как её решить. За десять лет правления Си, несмотря на заверения о «всемерном углублении реформ», реально ничего не поменялось. Были только купированы определённые моменты.

У Китая есть системные проблемы, из осмысления которых можно сделать вывод, что КНР находится на пике своего развития.

Китай не будет принципиально сильнее, чем сейчас. Стагнация развития (которую очень легко будет принять за процветание – по сути, она им и является) может длиться несколько десятилетий.

В течение всего этого времени Россия будет важна для Китая – как важный стратегический тыл, как поставщик жизненно необходимых ресурсов, как ключевой внешнеполитический партнёр.

И мы должны исходить из того, что Россия очень важна для Китая в таком качестве. Именно от этого мы должны отталкиваться, а не от представления о том, что мы станем мишенью по мере дальнейшей экспансии КНР. Во-первых, дальнейшей экспансии не будет, во-вторых, Россия важнее как партнёр, а не как объект экспансии

***

Итак, Китай, при всех сложностях с его пониманием, является адекватным партнёром, который чётко понимает свои интересы и готов учитывать интересы другого. Мыслит он не тысячелетиями, а «всего лишь» годами и десятилетиями, при этом часто противоречит сам себе, имеет свои собственные серьёзные проблемы, которые не может решить в одиночку.

Китай заинтересован в сотрудничестве с Россией, но, конечно, не будет сотрудничать в ущерб себе – как, впрочем, и Россия. Так что российско-китайские отношения – это устойчивая система, в которой оба субъекта необходимы друг другу, учитывают интересы друг друга и не делают того, чтобы противоречило этим интересам. Это позволяет с уверенностью смотреть в будущее этих отношений и выстраивать работу с Китаем – работу тяжёлую, не без просчётов и ошибок, но при этом очень выгодную для российских контрагентов.

Подготовила Евгения Прокопчук

Метки: проект СВОП, Российские регионы в условиях острого международного кризиса: ресурсы выживания и потенциал развития