БИПОЛЯРНОСТЬ ИЛИ БАЛАНС?
К ЧЕМУ ВЕДЁТ АМЕРИКАНО-КИТАЙСКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Китай воодушевлён своими успехами в борьбе с пандемией коронавируса. Соединённые Штаты теряют международный авторитет и сталкиваются с множеством внутренних проблем, но всё же достаточно сильны, чтобы противостоять китайской самоуверенности. Значение европейских держав в международной политике стремится к символическому даже на фоне последних десяти-пятнадцати лет. Россия, которая на первый взгляд больше всех заинтересована в мирном развитии событий, пока смотрит на происходящее с растерянностью и размышляет, какие возможности есть у неё в сложившихся условиях.
Индия, Бразилия и другие ещё не вышли на уровень, позволяющий им выступать в качестве эффективного противовеса на мировой арене. Такова в самом общем виде расстановка сил летом 2020 года. Основное событие международной политики: нарастание противостояния старого лидера и нового претендента – Соединённых Штатов Америки и Китайской Народной Республики.
От «странной» к «холодной»
Сам Китай довольно долго предпочитал конфликт с США в духе «странной войны». Она продолжалась с осени 1939 г. по весну 1940 г. между гитлеровской Германией, с одной стороны, Великобританией и Францией, с другой, и её основной чертой было отсутствие боевых действий. То есть сложилась ситуация, когда всем очевиден естественный характер противостояния, понятны его конкретные проявления и долгосрочные цели сторон, но всё происходит в неявной форме. Китайцы рассчитывали, что смогут продолжать аккумулировать возможности для вытеснения Вашингтона с позиций мирового лидера не потребовалось бы открытого противостояния. Отсюда и убаюкивающие разговоры о мирном росте – тактические приёмы для того, чтобы выиграть время.
Этого, однако, не случилось.
Как часто бывает со слабеющими державами, которые постепенно теряют международное доминирование, Соединённые Штаты пытаются разрубить гордиев узел противоречий и перевести борьбу в открытую форму.
Начинающийся конфликт является глобальным, потому что события, связанные с ним, будут происходить везде – на море и на суше, в сферах новых технологий и международной торговли. Он позволит окончательно убедиться, что прошлая холодная война – СССР и Запада – была исключительным явлением в истории международной политики. В первую очередь потому, что её главным условием было разделение мира на две неравные части, закрытые друг от друга и исповедующие противоположные идеологии. Сейчас мы вряд ли можем ожидать буквального повторения такого раскола цивилизации.
Та или иная версия рыночной экономики господствует повсюду, а информационно-коммуникационные технологии не позволяют представить степень взаимной закрытости, близкой к той, что существовала с 1945 г. до второй половины 1980-х годов. Китайские руководители много говорят о том, что их социально-экономическая модель и способ развития в целом более прогрессивные, чем американские. Однако СССР был до самых последних своих дней большой Северной Кореей, зазеркальем, где жизнь людей регулировалась уникальными правилами, созданными на основе коммунистической утопии. Существование такого оригинального режима не только не препятствовало развитию стран рыночной демократии, но уже с середины 1950-х гг. ему даже способствовало. Китай при всех ограничениях свобод индивидуума – открытая миру страна, часть либерального международного порядка и потребитель его основных благ.
Само использование термина «холодная война» для того исторического периода, который завершился распадом СССР, стало искажением первоначальной идеи британского писателя Джорджа Оруэлла, предложившего этот термин в 1945 г. в заметке «Ты и атомная бомба». Для Оруэлла холодная война была структурным понятием, характеризующим отношения между ядерными державами и остальным человечеством. Военное могущество тех, кто способен создать значимые ядерные арсеналы (а состав избранных автор предугадал безошибочно), делало непреодолимым силовой разрыв между ними и всеми другими. И тем самым навсегда фиксировало состояние враждебности: военно-силовые лидеры vs те, кто такими возможностями не обладал. В прочтении, которое мы все усвоили, конфликт Соединённых Штатов и Советского Союза оставался «холодным» только в том смысле, что он так и не перешёл в «горячую» фазу лобового столкновения. Отношения между США и их союзниками, Россией и её соседями, Китаем и другими азиатскими государствами, даже Францией и Германией всегда будут содержать в своём фундаменте непреодолимый разрыв силовых возможностей. Холодная война никогда не заканчивалась и не закончится. Кроме того, она универсальна.
Тогда, может быть, стоит говорить о появлении на наших глазах новой биполярности? Такие предположения имеют под собой серьёзные основания. Хаос, нараставший в международных делах с середины 2000-х гг., провоцирует запрос на какой-то порядок. Его формой вполне может быть новый раскол мира на два противоборствующих полюса, вокруг каждого из которых объединяются державы второго и третьего (по степени их влияния на международную безопасность) уровня. Такая гипотетическая структура очень проста с точки зрения анализа, прогноза и определения оптимальных стратегий реализации государствами своих интересов. В методологическом отношении она идеальна. Но одновременно и очень опасна, поскольку противостоящие полюсы-сверхдержавы притягивают к себе союзников, заставляют тех делать выбор из двух альтернатив, что чревато столкновениями.
Системная теория международной политики, в центре которой стоит вопрос о структуре – в данном случае биполярной – возникла в середине прошлого века на основе эмпирического опыта холодной войны. Элементы системного подхода мы видим в более ранних работах и даже в марксизме, но подлинным основоположником этой теории стал американский политолог Кеннет Уолтц. Условное разделение мира на два противостоящих полюса позволяло с лёгкостью выявить факторы, способные привести их к столкновению, гибельному для всей цивилизации. А уже на этой основе можно было понять, как столкновения избежать. Учёные развили логику Уолтца в рамках вполне пока гипотетических схем, рисующих разные детализированные модели однополярности, биполярности и многополярности. В итоге вся современная наука о международных отношениях – реалистская и либеральная – стоит на фундаменте системной теории Кеннета Уолтца. Реалистическая теория ищет в структуре международной системы причины конфликта, либеральная – способы стабилизировать эту структуру через создание международных институтов.
При этом сама по себе биполярность «СССР – США» всё равно была весьма умозрительной. В первую очередь потому, что две сверхдержавы не связывало между собой ничего, кроме ядерного сдерживания. Его символом была «горячая линия» между Кремлём и Белым домом. А так, как мы отмечали выше, они жили в разных мирах и в разных международных системах. Именно поэтому наиболее ортодоксальная версия системной теории – так называемый наступательный реализм Джона Миршаймера – и сейчас подчиняет все отношения их военной составляющей. Холодная война Москвы и Вашингтона – не противостояние в рамках одного мира, а борьба двух параллельных миров. Международная политика холодной войны – действительно уникальное явление, которое, возможно, и не повторится никогда в будущем.
Советский Союз и Соединённые Штаты вступали в опосредованное военное взаимодействие, как правило, на локализованных театрах (Корея, Вьетнам, Ангола, Центральная Америка), а их цели были продиктованы геополитическими соображениями. В этом отношении столкновения между ними напоминали скорее аристократические войны XVIII–XIX веков, когда каждая держава чётко осознавала пределы эскалации и допустимый до начала переговоров ущерб. Единственный действительно опасный эпизод прошлой холодной войны – Карибский кризис 1962 года. Он возник вследствие попытки США увеличить свои потенциальные преимущества через размещение в Турции ракетных вооружений. В ответ СССР также обратился к силовой дипломатии, и конфликт был быстро и элегантно урегулирован, поскольку имел локальный характер по отношению ко всей системе взаимодействия двух держав. Возможности развития любого регионального конфликта в глобальный оставались минимальными – эта сфера жёстко контролировалась Москвой и Вашингтоном на дипломатическом уровне. Предпосылка такой упорядоченности – минимальное число сфер, где интересы сталкивались.
Советский Союз жил в собственном закрытом мире. США и Европа после 1945 г. развивались в русле либерального международного порядка – набора правил и норм, с которыми все были согласны и в основе соблюдения которых лежало военное превосходство Америки над своими союзниками. В рамках сообщества либеральных рыночных демократий холодная война по Оруэллу получила институциональное воплощение – военный союз НАТО. СССР и «лагерь социализма» были оторваны от этого сообщества, и как только они прекратили войну в одностороннем порядке, международная система обрела целостность.
Китай присоединился к экономической составляющей либерального порядка, сохранив тоталитарный в западном понимании политический режим. Его могущество выросло на основе таких ценностей либерального порядка, как свобода торговли. Это могущество стало причиной глобального перераспределения сил и конфликта, который мы наблюдаем. Но уже в рамках действительно единой международной системы, чего нельзя сказать о ситуации 1945–1990 годов.
Конфликт намного глубже
По сравнению с прошлой биполярностью отношения Соединённых Штатов и Китая, как мы знаем, совсем другие. Ядерное сдерживание присутствует в них в гораздо меньшей степени, но является объяснением того, почему прямое столкновение крайне нежелательно для обеих сторон. Державы теснейшим образом переплетены экономически. Фирменные бейсболки предвыборной компании 2016 г. Дональда Трампа с надписью «Вернуть Америке величие» были преимущественно изготовлены в Китае. Не говоря уже о других, более важных составляющих экономической и технологической «Кимерики», на которой последние двадцать-тридцать лет держалась вся глобализация. Даже в том случае, если двусторонняя экономическая взаимозависимость за предстоящие годы сократится, китайская и американская экономики останутся связаны через третьи страны и рынки. Та же Европа или Юго-Восточная Азия не выражают стремления сворачивать связи с КНР. Более того, европейцы собираются их укреплять. Производства из Китая и США переносятся на территорию Вьетнама или Индонезии практически одновременно.
При этом конфликт между Вашингтоном и Пекином имеет гораздо более объективную природу, нежели нынешнее дипломатическое противостояние, например, Москвы и Вашингтона. Внешняя политика России после 1999 г. – это мягкий ревизионизм. Она нацелена на исправление искажений международного порядка после холодной войны, которые рассматривает как несправедливые. Кроме того, Россия никогда не была по-настоящему унижена Западом. Китай, напротив, много говорил в категориях мягкого ревизионизма, но на деле нуждался в более радикальном пересмотре международного порядка. Это необходимо Пекину для достижения целей национального развития, которые противоречат американским интересам. Все авторитетные специалисты по КНР согласны: задачи, поставленные на съезде Коммунистической партии в 2017 г., а затем облечённые в законы на заседании ВСНП весной 2018 г., невозможно реализовать без нанесения ущерба интересам США и сокращения количества доступных для них ресурсов.
В отличие от России, в которой население небольшое, а ресурсов много, положение Китая по отношению к мировой экономике может быть охарактеризовано как паразитическое. На протяжении восьмидесяти лет после Второй мировой войны таким положением пользовались только Соединённые Штаты. СССР паразитом не был и не нуждался в этом. На геополитическую борьбу с Западом он тратил свои собственные ресурсы. В сочетании с утопической социально-экономической моделью это привело к тому, что уже в середине 1980-х гг., по меткому определению британского историка Доминика Ливена, Россия как империя не нуждалась в коммунистическом режиме. Более того, он стал для неё обузой. Между тем коммунистический режим в Китае путём экономических реформ адаптировался под нужды укрепления международного значения китайского государства.
Изменение китайского поведения на более наступательное первыми почувствовали на себе Россия и страны Центральной Азии. В 2013 г. председатель КНР Си Цзиньпин выступил с инициативой «Пояс и путь». Она предполагает системное расширение китайского присутствия в экономике значительного числа государств и вовлечение их в производственные цепочки, во главе которых стоят китайские компании. Но для России это не стало поводом конфликтовать с Китаем – она не собирается становиться экономикой, ориентированной на экспорт большего, чем энергоресурсы и продукция военно-промышленного комплекса. Китайские амбиции в Центральной Азии интересуют Россию не с точки зрения конкуренции, а в том плане, насколько получение оттуда ресурсов будет способствовать или препятствовать региональной безопасности. В 2018 г. Россия добилась подписания соглашения между Китаем и Евразийским экономическим союзом – главным проектом российской внешней политики нового поколения.
Китай, в свою очередь, резонно видит экономические ресурсы Центральной Азии настолько ничтожными, что даже думать о конкуренции с Москвой ему представляется нерациональным.
Отношение Америки к изменившемуся китайскому поведению определяется совсем другими факторами. При общем сокращении ресурсов планеты тот факт, что китайцы будут потреблять больше, автоматически означает, что американцам достанется меньше. Развитие КНР уже давно миновало стадию, когда оно давало США возможности. Теперь это развитие несёт в себе только угрозы благосостоянию и безопасности. Почему безопасности? Потому что либеральный порядок основан на относительно справедливом распределении как экономических, так и политических выгод. При этом лидеру всё равно достаётся именно столько, сколько он хочет. И он один полностью удовлетворён положением. В том случае, если Китай будет и дальше теснить Соединённые Штаты в качестве главного покровителя и паразита либерального мирового порядка, другие державы начнут получать свою долю выгод уже от Поднебесной. Со временем Америка может потерять большинство сколько-нибудь значимых союзников и сателлитов.
Сохранение контроля над доступом к ресурсам, на которые сейчас претендует Китай, необходимо для существующего в США экономического порядка. Сам порядок сталкивается с множеством трудностей, но пока нет идей, как заменить его другим – менее зависимым от решающей роли страны в функционировании основных глобальных свобод. Это уже приводит к сокращению способности американского государства выполнять обязательства перед своими гражданами – они начинают выбирать революционеров. Самым ярким представителем новой волны стал Дональд Трамп. Но и он уже успел убедиться, что вызов изменения глобального соотношения сил слишком многогранен для того, чтобы на него можно было дать простой и эффективный ответ.
То, что интересы Вашингтона и Пекина пересекаются в неисчислимом множестве вопросов, делает новое системообразующее противостояние держав более опасным с точки зрения перспективы возникновения частного конфликта, который может перерасти в общую войну. В отличие от советско-американского новое противостояние будет гораздо менее управляемым из одного центра принятия решений по разные стороны Тихого океана. Это плохо для международной безопасности. Частичное сворачивание экономической взаимозависимости между двумя державами делу не поможет. Даже повышение степени автаркии на уровне отдельных стран и регионов, которое сейчас наблюдают экономисты, не пойдёт настолько далеко, чтобы полностью ликвидировать взаимозависимость и взаимосвязанность.
В начале XVI века император Священной Римской империи Карл V писал: «Интересы мои и короля Франции совершенно одинаковы: мы оба хотим герцогство Миланское». Точно так же одинаковы интересы США и КНР – они хотят сохранения существующего международного порядка, но каждый при своём лидерстве. Таким образом, если мы возьмём основные структурные признаки противостояния Советского Союза и Соединённых Штатов времён холодной войны и просто помножим их на количество сфер пересечения интересов США и Китая, противоречий их целей развития, результат получится очень тревожным.
Главная проблема новой биполярности в том, что в отличие от эпохи холодной войны она может оказаться достаточно быстрой прелюдией настоящего военного столкновения. Есть ли шансы избежать этого?
Опасно, но не фатально
Во-первых, само по себе ядерное сдерживание по-прежнему делает большую войну нерациональной. Китайские военные возможности, в том числе в их ядерной компоненте, пока существенно отстают от американских. Однако они представляются большинству наблюдателей достаточными для того, чтобы нанести противнику неприемлемый ущерб. Отношения внутри закрытого сообщества ядерных держав определяются тем, что чисто военное решение проблем нерационально.
Во-вторых, вся международная система отличается гораздо большей гибкостью. Борьба Китая и США – не фронтальное и достаточно легко управляемое противостояние антагонистических международных режимов, отрицающих этику друг друга, как оно было в советско-американском случае. Сейчас многие в США попытаются представить конфликт именно таким, но это чисто пропагандистский ход. Как мы видели, вездесущий характер борьбы двух держав делает её более опасной. Но гибкость системы ведёт к тому, что снижается требовательность в отношении обязательств и поведения союзников каждого из лидеров. Солидарность младших партнёров со старшими будет не правилом, а результатом свободного выбора применительно к каждой отдельной ситуации. Главная причина гибкости международной системы – её всеохватность и относительное единство. Участие страны второго и третьего разряда в одном или другом лагере не ведёт к тому, что она должна отказаться от базовых интересов и ценностей. Уже сейчас Турция, оставаясь в НАТО, проводит сугубо национальную внешнюю политику.
В период холодной войны второй половины прошлого века для каждого из союзников со стороны Запада солидарность с лидером означала, что выгоды от участия в сообществе будут абсолютными, а от частной измены его интересам – относительными. Для европейских государств сохранение независимости от СССР было абсолютной ценностью. Но даже тогда Западная Германия могла добиться установления с ним устойчивых связей в области энергетики. Сейчас сложно представить, чтобы Америка или Китай могли предоставить другим государствам возможности, которые стоят того, чтобы пожертвовать остальными интересами.
Умозрительная (пока ещё) биполярность станет исключительно комплексным явлением международной политики и будет в чём-то напоминать борьбу великих держав до наступления «международного тоталитаризма» XX века. Помимо очевидных рисков это приведёт к расширению индивидуальных возможностей государств наращивать влияние путём дипломатического манёвра.
Рассмотрим пример Европы. Она располагает наибольшим в мировых масштабах опытом гибкого внешнеполитического поведения. Европейцы начали движение в сторону признания того, что этическое многообразие – вполне реальная альтернатива универсальной этике либерального мирового порядка. И это серьёзный сигнал, что они не видят будущего в рамках жёсткой биполярной системы. Китай не угрожает интересам и ценностям европейских демократий, не говоря уже об их выживании, а конфликт с ним в современных условиях принесёт не пользу, а одни проблемы. Поэтому ведущие страны Европейского союза всё чаще задумываются над тем, как вести себя дальше, и уж точно не собираются безоговорочно поддерживать американских союзников по НАТО. Это происходит впервые за всю 75-летнюю историю трансатлантических отношений.
Согласно результатам одного из недавних опросов, проведённых в Германии Институтом Pew и Фондом Кёрбера, только 37 процентов респондентов считают, что отношения с США являются для их страны более приоритетными, чем отношения с Китаем. Это на 13 процентов меньше, чем по итогам такого же исследования общественного мнения в 2019 году. Интересно, что лишь немногим меньше – 36 процентов опрошенных – предпочитают более тесные отношения с Китаем. Здесь наблюдается рост на 12 процентов по сравнению с аналогичным опросом прошлого года.
Всплески антипатии к Соединённым Штатам случались в Европе и раньше. После вторжения американцев и избранной группы союзников в Ирак и вплоть до конца правления администрации Джорджа Буша-младшего отношение Европы к США было критическим. После того, как президентом стал Барак Обама, всё вернулось в относительно спокойное прежнее русло. Европейские государства не смогли использовать эту восьмилетнюю передышку для того, чтобы исправить в свою пользу соотношение сил в рамках Запада и на глобальном уровне. Поэтому приход к власти радикальной республиканской администрации Дональда Трампа европейцы восприняли с ужасом.
Нарастающий конфликт США и Китая в новых условиях – для Европы скорее не угроза, а возможность. Неопределённость их политики – это результат изменившихся глобальных условий и показатель того, что новый конфликт не станет повторением холодной войны 1945–1990 годов.
Исторически Россия всегда была для Европы конкурентом, который на протяжении трёхсот лет стремился доминировать в Старом Свете и мнение которого европейские державы были вынуждены принимать во внимание. Китай для Европы не представляет ни идеологической альтернативы, ни экзистенциальной угрозы. Пекин стремится торговать и развивать экономические отношения без того, чтобы навязывать свои политические взгляды. Более того, Китай признаёт за европейцами их права в мировых делах, всячески поддерживает многосторонние институты. Эти институты для Европы – вообще один из немногих реальных внешнеполитических ресурсов. Поэтому европейцы в ближайшие месяцы и годы будут стремиться использовать новый глобальный конфликт, чтобы увеличить собственные незначительные пока ресурсы и возможности.
Ведущие континентальные государства, в первую очередь – Германия и Франция, уже в этом году попытаются играть роль независимого балансира в отношении Соединённых Штатов. В этом смысле их действия окажутся в чём-то сродни политике России, которая, выступая в качестве друга Китая, попробует себя в качестве посредника для другой стороны. Если бы Москва и приняла приглашение Трампа на сентябрьскую встречу «G7 + Россия, Австралия, Южная Корея, Индия», рациональным обоснованием стала бы необходимость не дать превратить этот саммит в антикитайское собрание. Сейчас в российской дискуссии прямо или косвенно доминируют вполне разумные аргументы в пользу того, что конфликт США и Китая – это для России больше возможность, чем угроза. Об этом пишут такие разные авторы, как Сергей Караганов и Дмитрий Тренин.
Другой важный аспект новой биполярности в том, что ни Китай, ни США не могут предложить остальным державам уникальную этическую модель. Либеральная экономика и демократия убедительны, но они не смогли преодолеть несправедливость, вытекающую из различий индивидуальных возможностей. Китайский образ развития также далёк от создания общества всеобщей справедливости. Кроме того, либерализм основан на национальном философском фундаменте, который невозможно адаптировать и сделать «своим» для остальных цивилизаций. Результатом окажется новая характеристика международной политики по сравнению с XX веком – отсутствие универсальной этики и даже идеологии, претендующей на универсальность. Это также качественно отличает новую ситуацию от биполярности, знакомой по опыту второй половины прошлого столетия. В целом ценностная близость участников всегда являлась условием существования международного порядка – общего набора правил и норм поведения, с которым согласны все. Сейчас мы не должны рассчитывать на возникновение такого порядка.
То, что мы характеризуем конфликт Китая и США как новую биполярность, – следствие отсутствия опыта осмысления международной политики, развивающейся в условиях гибкой системы.
И одновременно свидетельство устойчивости позиций системной теории международных отношений, возникшей в период, когда человечество переживало самый драматичный период своей истории – XX век. Наступающая эпоха будет, возможно, даже более тревожной в том, что касается жизни рядовых граждан. Рост Азии и расширение её связей с остальным миром до фактически внутриевропейского уровня уже привели к возникновению забытых в Европе и Америке пандемий. Но пандемия окажется менее угрожающей с точки зрения выживания государств как таковых.
Вполне вероятно, что новый этап развития приведёт к появлению теоретических подходов к изучению международной политики, которые находились в состоянии стагнации с середины 1980-х годов. Понимание такой категории, как баланс сил, сместится от системы, обеспечивающей мир и стабильность, к динамичному распределению возможностей между державами, когда каждое изменение создаёт новые возможности и риски. Международные институты могут перестать быть материальным воплощением основанного на балансе долгосрочного решения, а превратятся в инструмент дипломатии. Противостояние Китая и США оказалось бы гибельным для человечества, если бы оно разворачивалось в условиях начала XX века. Тогда противоречия между важнейшими центрами европейской цивилизации привели к быстрому столкновению и её гибели. Сейчас мир другой, и мы вправе рассчитывать, что конфликт станет продолжительным, но не приведёт к катастрофе.
