Андрей Безруков

Бизнес Online

Экс-разведчик и профессор МГИМО о том, почему саммит в Казани будет историческим, когда Россией станут править брахманы и чего ждать от Путина после выборов

---

«Россия — экспортер безопасности, стабильности. Мы охранитель Евразийского континента от всего плохого, что может произойти. Это звучит чуть пафосно, но на самом деле так оно и есть. Если бы нас не было, этот континент горел бы уже дважды», — рассказывает профессор МГИМО, полковник службы внешней разведки в отставке Андрей Безруков. В интервью «БИЗНЕС Online» бывший разведчик и один из ведущих отечественных экспертов в области геополитики и стратегического планирования рассуждает о том, чего не хватает БРИКС, о кастах в российской власти и о том, почему в России пока нет кристализованного понимания роли мусульманского фактора.

«Сейчас, когда у России председательство в БРИКС, перед нами стоят эпохального уровня задачи»

— Андрей Олегович, Казань в этом году примет саммит лидеров стран БРИКС. Если раньше эта организация не была на первом плане, прямо скажем, то сейчас ее стали рассматривать как потенциальную альтернативу западным структурам. Вы как считаете, есть такой потенциал у БРИКС?

— Я бы не стал специально рассматривать БРИКС как альтернативу западным структурам. Она задумывалась иначе, хотя по факту такой альтернативой является. Но ни Китай, ни Индия, ни многие другие страны не хотели бы закладывать этот менталитет. Как родилась БРИКС? Как разговор равных больших суверенных государств, которые искали форму взаимодействия на равных. В мире никогда не было системы, где бы взаимодействие шло реально на равных. То, что мы видели в последнее время, было взаимодействие вертикальное. Был гегемон, у него — более приближенные, менее приближенные сателлиты, а рядом находились конкуренты и те, кто в их представлении вообще выпадал из системы, короче, изгои какие-то. Но дальше мир так развиваться не может. Мы понимаем, что гегемона не будет. Мир слишком сложен.

— Не будет? То есть всегда был и вдруг не будет?

— Его никогда не было.

— Британская гегемония была в свое время…

— Эти гегемонии взлетали и падали. Раньше, из-за того что мир двигался медленно, такая гегемония могла действовать и 100 лет. И то она не была реальной гегемонией, потому что рядом с английским было огромное французское влияние. Там был огромный Китай, там была огромная Российская империя…

— Османская империя.

— Османская империя. Было ее господство в Средиземноморье в определенное время. И вот этот американский глобальный бизнес был реальным гегемоном, по сути, 40 лет, с того времени как убрали президента США Ричарда Никсона и до сегодняшнего дня. Это аберрация в историческом плане, экстрим, который может быть только некоторое время, и потом он разваливается.

— До Никсона были две мировые супердержавы, до 1990 года.

— Опять же недолго.

— 50 лет.

— То есть всегда мир приходит к какому-то балансу. Когда кто-то вылезает вперед, против него выстраиваются все остальные. И вот БРИКС задумывалась как попытка создать другой мир, менее конфликтный, где можно было бы между крупными державами полюбовно, бесконфликтно решать ключевые вопросы.

— Звучит как идиллия.

— Человечество всегда стремилось к идиллии. Это попытка урегулировать какие-то вещи по-другому и создать новое понимание мира, как можно жить в многополярном мире. Наша же политика какая: мир становится многополярным. И вот БРИКС — это разные полюса: один доминирует в Африке, другой — в Южной Америке. Остальные все находятся в разных углах большой Евразии, самого крупного континента. Но БРИКС тоже пройдет через серьезную эволюцию, что видно уже сейчас.

БРИКС становится большой организацией, еще пять стран в нее вошли недавно. И управлять ей становится все сложнее и сложнее. Конечно, когда пройдет еще десятилетие, если не раньше, БРИКС начнет расползаться на группировки. Я просто не вижу, как, например, Индия и Китай будут жить в одной организации без серьезных противоречий. А вокруг того и другого полюса будут, конечно же, собираться и другие страны. Это не значит, что начнется борьба не на жизнь, а на смерть, нет. Но возникнут просто разные полюса. Это будет сложная организация. Она и не задумывалась как одномерная.

Сейчас, особенно когда у России председательство в БРИКС, перед нами стоят эпохального уровня задачи. Первая — как создать работающую организацию не из пяти, а из 10 государств? Как с этой новой сложностью жить? Нужны другие правила игры. Собирать пять стран, которые являются лидерами своего уголка мира, и собирать 10 — это разные вещи. А ведь среди этих 10 есть государства с серьезными внутренними и внешними противоречиями, например Иран и Саудовская Аравия.

Есть еще одна проблема. Раньше совещания БРИКС были на уровне конференций. Проведем совещание и примем резолюцию за все хорошее и против всего плохого. Мы знаем, против чего мы. Мы не поддерживаем санкции, мы за урегулирование путем переговоров, мы за кооперацию и так далее. Но народы начинают задавать вопрос: вот БРИКС уже 15 лет, а что она странам дала, кроме политических деклараций?

— Аргентина, кстати, в начале года отказалась вступать в БРИКС с тезисом «а что мы получим?».

— С Аргентиной все просто, и слава богу! Зачем нам страна, которая внутри еще не определилась, что она хочет делать? Это будет больше тормоз и проблема, чем партнер в строительстве нового мира. Никто и не плакал по ней. Вот определятся — тогда поговорим.

— Тем более есть Бразилия.

— Конечно, гораздо менее бардачная. Но вопрос в другом. Кроме чисто политической, верхнеуровневой, есть ли вообще другая повестка у БРИКС? И нужна ли она вообще? И это БРИКС придется решать в этом году.

— В Казани?

— Скорее всего. Потому что развилка: либо мы будем заниматься только международной политикой, либо мы начнем еще и развиваться вглубь. А вглубь — это значит обрастать другими проектами. Делать свои экономические правила игры, финансовые системы, технологические альянсы.

«Казань должна привнести в БРИКС атмосферу инклюзивности»

— Саммит в Казани может стать историческим, поворотным?

— Это событие должно стать историческим и поворотным.

— Что могли бы Россия и Казань привнести в организацию?

— Казань может сделать очень важную вещь. Она должна привнести в организацию атмосферу инклюзивности. Казань — это символ открытости России, межнациональной и межконфессиональной.

— То есть показать, как жить нужно в современном мире.

— Да, показать, что можно жить в гармонии, имея разные истории, религии, мнения. В этом смысле Казань символична. Потому что во многих странах то, как живет Казань, является недостижимым идеалом.

С другой стороны, роль России в БРИКС — это задать направление развития на очень важном этапе становления новой организации. И здесь очень важен еще один факт. Из всех лидеров стран, кто будет присутствовать на саммите, Путин — это наиболее уважаемый человек, с наибольшим государственным опытом, который у власти уже 24 года. Который видел все, знает досконально политику и отношения со всеми этими странами, имеет личный авторитет у всех присутствующих. И у него есть возможность своим авторитетом провести те решения, которые никто другой не смог бы провести.

— Как хозяин дома.

— Необязательно. Как самый авторитетный и самый долго живущий из крупных политиков стран БРИКС. Как аксакал. Потому что никто по опыту управления с ним сравниться в данный момент не может. На него так и смотрят — как на человека, который способен своим лидерством показать правильное направление, с которым другие могут согласиться. Если бы кто-то другой предложил изменения, наверное, его авторитета было бы недостаточно. Исключение только Си Цзиньпин, председатель КНР.

— И какая повестка встречи в Казани должна быть?

— Институционализация организации. Она не может больше жить вне аппарата, просто как собрание лидеров один раз в год.

— Показательный же момент с Саудовской Аравией. Они вроде бы объявили, что вступают в БРИКС, но формально вопрос, как оказалось, до сих пор не решен.

— Это процесс, не надо его торопить, особенно с людьми, которые живут по другому времени. Они не торопятся, иншаллах. Это их привычная культура. Зачем мы их будем торопить? Они уже приняли главное решение.

И с точки зрения нашей, российской, и с точки зрения саммита в Казани встает другой вопрос. У нас сейчас нет организации, отвечающей за БРИКС. Есть секретариат, например, той же самой ОДКБ (организация Договора о коллективной безопасности — прим. ред.). У нас есть люди, которые этим занимаются, постоянные офисы. А вот у БРИКС нет. Я задаю себе вопрос: а кто вот главный по БРИКС в стране, к кому обращаться?

— То есть шеф какой-нибудь должен быть.

— Да. Где тот офис, который будет все это делать? Будет это МИД, как всегда? Возможно, но необязательно. МИД — да, это о политике. Но ведь БРИКС еще много для чего — и экономики, и технологии, и культуры. Может быть, нам создать какой-то специальный офис? Кто у нас уже занимается евразийским пространством, интеграционными процессами. Почему бы не считать БРИКС еще одним интеграционным процессом? Почему бы не сделать отдельный офис какой-то, который отвечал бы за такое дело? Вот эти все вопросы встают сейчас как никогда остро. А если у нас не появится какой-то инфраструктуры, все будет по остаточному принципу. Приоритеты будут на другое, а БРИКС станет существовать по принципу «у семи нянек дитя без глазу». Все о ней будут говорить, но на самом деле никто ничего не станет делать, потому что нет человека, ответственного за БРИКС, нет бюджета и так далее.

Кроме институционализации, нужно развивать организацию вглубь. И ввести принцип, что вещи, которые к политике не относятся (например экономика, технологии), необязательно должны быть консенсусными. Если по каким-то причинам Индия и Китай не хотят участвовать в одном технологическом проекте — пусть, ничего страшного. В политике — другое. А в конкретных проектах, где страны БРИКС участвуют, необязательно, чтобы все бежали за одним паровозом. Это важный принцип, который нужно формально закрепить. И кто-то должен предложить, чтобы правила игры были проговорены и приняты. Так просто, спонтанно это не будет работать. Потому что люди начнут обижаться, говорить: «А почему? Мы так не договаривались».

«Американцы сделали серьезную ошибку. Они могли убить БРИКС в зародыше»

— А будут ли страны углубляться в другие проекты, кроме чистой политики? Какой у вас прогноз?

— У меня прогноза нет, но я бы хотел, чтобы это произошло. Логика развития мира толкает именно к таким решениям. В БРИКС уже сосредоточено больше половины продавцов и покупателей углеводородов. Почему регулирование цен на них до сих пор происходит в Лондоне и Соединенных Штатах? Почему не внутри БРИКС, когда реальная торговля, продавцы и покупатели сосредоточены в основном там? Мы торгуем между нами, почему кто-то третий устанавливает цены?

— К тому же торгуем в долларах.

— Да. То же самое в продуктах питания, пшенице и других культурах. Бразилия — огромный производитель мяса, курицы, Китай — огромный покупатель. Почему мы торгуем через западные компании-перекупщики? Почему не создаем свои площадки?

— И почему же?

— Во-первых, чтобы это сделать, нужна политическая воля и консенсус, к такому нужно прийти. Во-вторых, всем удобно использовать старые системы, ломать их не особо хочется, они работают. Мы понимаем, что они работают против нас, но они работают. И, чтобы от них уйти, надо, чтобы все согласились, что нужно делать что-то новое. Не все пока согласны. Тем не менее надо поднимать такой вопрос. Дальше встает еще один: а есть ли внутри БРИКС механизм урегулирования противоречий — экономических и другого рода? Ответ — нет.

Организация рождается, обрастает какими-то реальными вещами, влиянием, а никакой внутренней структуры нет. Более того, у нее ведь даже нет секретариата. Иранцы не зря предложили, чтобы Россия создала такой секретариат. Поддержат это предложение другие или нет? Очень много вещей, которыми надо заниматься не раз в год, а постоянно. Сейчас будет наверняка образовываться и молодежная организация БРИКС, и какие-то бизнесовые группы на базе БРИКС.

— Аббревиатуру БРИКС придумала компания Goldman Sachs. Есть версия, что Goldman Sachs, как один из ведущих финансовых институтов мира, некий представитель закулисья на этих рынках, они и подруливают… Нет ли вот этой подложки?

— Я так не думаю, потому что у них не было никакого смысла БРИКС поддерживать. Я бы даже сказал, что американцы сделали серьезную ошибку. Они могли убить БРИКС в зародыше, если бы начали серьезно растаскивать эту организацию, сталкивать лбами разных ее членов.

— Но вы согласны, что Америка, американцы и Goldman Sachs — это немного разные вещи?

— Ну конечно, да. Goldman Sachs представляет глобальных финансистов, а не всю Америку, это понятно.

— И у этих финансистов тесные связи с Китаем, между прочим. И с британцами.

— Они представляют глобальные силы, для которых где деньги, там и власть. Где деньги, там и счастье. Но вопрос даже не в этом, а в том, что ведь еще до слова «БРИК» было «РИК», которое ввел в оборот не кто иной, как бывший председатель правительства России Евгений Максимович Примаков.

РИК — Россия – Индия – Китай, трехсторонний союз. И если бы не было РИК, не было бы и БРИКС просто потому, что реальной основой организации этой является как раз диалог России, Индии и Китая, к которому потом присоединились Бразилия и Южная Африка. Реальные корни все-таки идут оттуда.

— А Евгению Максимовичу кто подсказал эту идею?

— Евгению Максимовичу не надо было ничего подсказывать. Он был человек-визионер по большому счету и большой дока в политике. И он, и его коллеги понимали прекрасно, что этот треугольник является залогом безопасности и стабильности большой Евразии. Если между Россией, Китаем и Индией есть взаимопонимание о правилах игры, все в регионе будет хорошо. Если нет, то в регионе все будет плохо. И вот американцы-то как раз и пытаются любой ценой этот РИК разбить. Поссорить Индию с Китаем, нас — с Китаем, нас — с Индией, переманить Индию, подальше от нас перетащить. И они будут продолжать эти попытки, их задача — разделяй и властвуй.

«Трагедия России в том, что в 90-х у власти оказались торговцы, а брахманы были водителями такси»

— Теперь-то у оппонентов России разделить нас не получится?

— Они будут пытаться, потому что, например, у Индии свои интересы. Там есть руководители, которые считают, что им обязательно нужно укрепить связи с Западом, Соединенными Штатами, чтобы быстрее получить технологии, обеспечить себе рынки и так далее. Их можно понять.

— Глобалисты вообще считают Индию новой точкой роста после Китая.

— Она всегда была точкой роста. Я напомню, что 200 лет назад 70 процентов мирового производства было в Индии и Китае. Мы просто вернулись к тому же раскладу.

— Имею в виду, что Китай накачали, вырастили, испугались, а теперь новая точка для глобалистов — Индия.

— Я все-таки, не будучи специалистом по Индии, прихожу к тому мнению, что в этой стране желание независимости уже заложено внутрь исторически. Это огромная страна со своей очень старой политической культурой, пониманием мира. И Индии может быть что-то выгодно, а что-то невыгодно, но просто взять и убедить ее идти куда-то, куда она не хочет, не получится. Ее можно соблазнить немножко, но только тогда, когда ей самой этого хочется. А заставить ее что-то сделать бесполезно.

— А она суверенна? Потому что все-таки это была колониальная страна.

— Я думаю, Индия суверенна. Она когда-то временно была колониальной страной.

— Но британцы умеют строить неоколониальные системы управления.

— Да, они умеют это делать. Но понимание того, что они были колонией, скорее всего, и не позволит Индии больше так доверять Западу.

— Кто же управляет Индией?

— Там ведь кастовое общество. Есть брахманы или кшатрии, которые работают на большую идею либо на государство, и торговцы, которые работают на свой карман. Это необязательно одни и те же люди. И если денежный интерес тянет Индию в одну сторону, то интерес брахманов (вечная великая Индия) — в совершенно другую. И до последнего времени именно брахманы определяли, куда Индия пойдет. Это верхушка Индии, которая у власти и пронизана пониманием великой державы и суверенитета. Там пока еще не власть денег.

— А у нас кто управляет: брахманы, кшатрии или шудры с вайшиями? Трагедия страны, что брахманов мало, согласитесь.

— Нет, трагедия страны в том, что система, в которой были брахманы, кшатрии и все остальные, в 90-х годах была перевернута, перемешана. И у власти оказались торговцы, а брахманы были водителями такси.

Это пройдет. Потому что каждое государство — живая система, она сама себя лечит. И через некоторое время она опять выстраивается как нужно. Если ее еще раз не перекрутить, она через пару поколений выстроится, как это было всегда. Только оставьте ее в покое и дайте нормально развиваться. И тогда те люди, которые хотят идти в политику, пойдут в политику, а те люди, которые хотят делать деньги, пойдут делать деньги, а не наоборот.

— Сейчас в стране как?

— Я думаю, мы уходим оттуда, из 90-х, и начинаем становиться нормальной страной. Это видно везде, по инвестициям в новое поколение, науку… В связи с военной операцией у нас появился целый класс кшатриев — воинов, готовых за нашу страну положить свою душу и сердце. И эти люди, конечно же, не за деньги такое делают. И если раньше эти люди были на вторых-третьих ролях, то теперь они выйдут на первые. Потому что они своей кровью завоевали это право.

— Согласен. А брахманы, как их мотивировать идти наверх?

— Брахманы должны появиться и сами прийти во власть. Они рождаются брахманами. Если у тебя есть видение, которое больше, чем ты и твой кошелек, то у тебя есть перспектива это видение куда-то донести. А если видишь не дальше своего кошелька, ты не брахман.

«Кристаллизованного понимания мусульманского фактора в развитии страны еще нет»

— Саммит лидеров БРИКС — это первое политическое событие такого масштаба для Казани. Мы прежде рассматривали Казань как одну из столиц исламского мира. Через столицу РТ Россия сотрудничает с исламским миром, где президент Татарстана узнаваем, уважаем. А сейчас Казань раскрывается в новом статусе, как мост для сотрудничества с глобальным Югом. Но нормального сотрудничества пока нет. Мы здесь какую роль можем сыграть?

— Из пяти стран, которые вступили в БРИКС с 1 января 2024 года, четыре — исламские. Это Египет, Иран, Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты. Вектор исламский совершенно понятен. Причем исламский мир сейчас переживает огромную революцию. Он пассионарен, перестраивается, очень динамичен, там огромное количество противоречий. И эти противоречия в ближайшие пару десятилетий разрешатся. Когда закручивается все — огромное количество безработной молодежи, разделение на богатых и бедных, различные политические течения, террористические группы — это о чем говорит? Что они находится перед каким-то этапом совершенно другого развития, иного строительства, как перед революцией какой-то. И потенциал исламского мира сейчас — как динамо-машина, которая крутит всю эту международную обстановку.

Его потенциал огромен, он и деструктивный, но и креативный тоже. Мы часть исламского мира, а тот исламский мир, который не у нас, распространяется на Россию все больше. Там огромная рождаемость, идет миграция, экономика растет. Наши отношения с исламским миром являются абсолютно критичными для нашего общего будущего. Если мы неправильно их выстроим, у нас будет большая проблема, а если правильно — огромные завоевания.

— Есть ли понимание этого в России?

— Я думаю, что кристаллизованного понимания мусульманского фактора в развитии страны еще нет.

— Хотя Путин, надо отдать должное, присвоил федеральный статус саммиту KazanForum.

— Это правильно.

— Значит, есть уже некоторое предощущение?

— Я понимаю, что на высоком уровне люди не могут не думать об отношениях России с исламским миром, потому что очень много факторов на это завязано. Но глубокого разговора о тех опасностях, которые могут прийти из-за неправильного менеджмента этого направления, и тех огромных преимуществах, которые могут появиться у страны, пока не вижу.

— Нет игроков, кто бы это смог переосмыслить и выстроить, или политической воли?

— Эта повестка достаточно новая. У страны были другие проблемы и приоритеты.

— Мы на Запад смотрели. Даже были антиисламской страной по формату американцев.

— Не занимались и не собирались заниматься Югом вообще, а исламом — тем более. И вдруг такой разворот.

— То есть некому осмыслить, заняться?

— Не дошли руки до осмысления еще толком-то.

— И тут роль Татарстана, Чечни, Дагестана сразу же становится актуальна. Как нам регионы включить? Почему Татарстан не включают в орбиту этих федеральных интересов? Он готов решать задачи.

— Что значит «не включают»? Наверное, вы видите это немножко с другой точки зрения. Давайте посмотрим на ландшафт России. Все-таки Рустам Нургалиевич среди всех остальных выделяется очень сильно.

— Выделяется, если из Москвы смотреть?

— Конечно! Потому что Татарстан является такой точкой силы, где отлажены многие процессы, есть собственное понимание, как работать с остальным миром, сильная экономика и технологическая база. Найдите мне еще кого-нибудь из лидеров регионов, который имел бы такой масштаб.

— Как и Путин, долго работает. Был премьер-министром, теперь третий срок президентства у него.

— Правильно, да. И в этом смысле лидеры, которые могли бы работать напрямую с исламским миром, есть. Но этого мало. Одной-двумя-тремя попытками как-то выстроить отношения не получится, нужно системное развитие. Это большая работа на уровне не только политики, но и людей, образования. Я, честно говоря, ввел бы во всех школах России отдельный курс религий, чтобы все четыре базовые религии, которые есть в РФ, — ислам, христианство, иудаизм и буддизм — изучались в школе. Чтобы дети не выходили из школы с непониманием, почему люди живут так или иначе, почему некоторые закрывают голову, волосы, а некоторые — нет.

— У нас пока РПЦ только уроки православия пролоббировала.

— То есть речь о гражданском взрослении общества. Это то, что делает общество… не будем использовать это глупое слово — «толерантным». Бессмысленное для нас слово, потому что мы этой толерантностью живем внутри, мы тысячу лет толерантны уже. Это они на Западе были завоевателями, они имели бедные колонии и богатые метрополии, а у нас не было колоний и метрополий, у нас всегда была единая страна, одинаково богатая или бедная. А вот у них теперь колонии «пришли в гости» в метрополии, точнее, вломились в дверь, и они должны быть к ним, бывшим колониям, толерантны.

— Друг друга уничтожали.

— Да. А мы жили все вместе тысячу лет, куда нам толерантнее-то быть? Мы все переженились. У моего старшего сына жена — татарка. Вопрос в том, как мы будем выстраивать общество в будущем, когда мы понимаем, что фактор Юга важнее, чем фактор Запада. Мы сейчас вроде бы от Запада поворачиваемся на Восток. Но нам надо сегодня больше думать не о Востоке, а о Юге. Мы с Востоком никогда не перемешаемся, Восток к нам не войдет в дверь.

— Вы имеете в виду Азию — Китай, Японию?

— Да. Они слишком другие. Мы никогда с ними вместе не жили и не будем жить. Мы никогда не станем китайцами. Там другая цивилизация.

— А у нас авраамическая цивилизация.

— У ислама и православия цивилизационная основа одинаковая, просто мы ее по-разному трактуем, одни и те же вещи.

— Есть в стране кто-то, кроме вас, кто бы это понимал?

— Есть, конечно, полно. Только об этом надо больше говорить, и говорить правильно. Единственное, что нас, конечно, сдерживает, — у нас выборный год и не хочется поднимать вопрос, как мы что трактуем, особенно в межнациональных отношениях, в то время когда наши западные «заклятые друзья» как раз хотят эти отношения разрушить.

Надо это делать аккуратно, со школьной скамьи, и тогда не будет вопросов. В Советском Союзе ведь была совершенно четкая государственная политика. Я вырос в Туве, национальной республике. Практика в национальных республиках была такая, что учили и русский язык, и местный, хотя и в меньшем объеме. Точно так же вот в школах в Татарстане должны учить русский язык и татарский, для того чтобы люди могли нормально общаться. Если человек не тянет, не хочет татарский учить по полной программе, пусть он хоть пару лет проучится. Для того чтобы нормально общаться, этого будет достаточно. То же самое с тувинским, с другими языками.

— А сейчас сделали якобы добровольное изучение татарского. Но ведь добровольно человек ни физику, ни химию, ни математику не захочет учить.

— Иногда нужно и принуждать, чтобы было понимание, что некоторые вещи должны быть само собой очевидными. В том числе уважение к тем, кто живет рядом с тобой. Если этого нет, люди не слышат друг друга, не понимают языка — не будет взаимопонимания. Как им потом работать в одной организации?

«Выиграть войну мы обязаны, а сделать это можно, только собравшись вокруг власти»

— Вы упомянули, что идет выборный год. Сейчас формируется, по сути, программа Путина. Как вы считаете, какой должен быть один из главных ее тезисов?

— Единение народа.

— Народа или народов?

— Народа для России и народов для мира. Потому что наша сила и наша слабость — это единство. Когда мы едины, когда страна собирается под решение сверхзадачи — победить, то у нас все будет хорошо. Как только мы не вместе, что в 1917 году, что в 90-х, нас сразу начинают эксплуатировать, растаскивать по частям. И наша сила в том, что мы осознали: у тех людей, которые нас пытаются развалить, очень простая задача — они это делают ради своих интересов, а не ради наших. И мы им верить никак не можем. Надо сделать так, чтобы это единение реально работало. И единение может быть только вокруг власти. Другого центра единения у нас нет.

— Вокруг лидера.

— Выиграть войну мы обязаны, а сделать это можно, только собравшись вокруг власти, государства. Другого пути нет. Не то что «коней на переправе не меняют». Диалог о том, как мы будем разбираться со следующим миром, мы будем вести после победы. А пока нужно победить, это самая главная задача.

— Консенсус в обществе есть по ключевым вопросам, как ни странно, согласитесь?

— Консенсус есть. Кстати, вот атака на нас и этот консенсус и произвели абсолютно обратный эффект. И мы созрели для такого консенсуса.

— То есть вы, говоря марксистским языком, исторический оптимист?

— Конечно. Россия сейчас находится в очень уверенной позиции. У нас в этом переломном периоде эпохи стратегическая ситуация лучше, чем практически у всех остальных. У нас непобедимая армия, нас невозможно окружить и лишить каких-то ресурсов. Мы и себя накормим, и еще полмира. У нас полно энергии, для того чтобы развивать промышленность и искусственный интеллект. Мы связующее звено в Евразии, евразийской политике, потому что мы единственная страна, которая может говорить одновременно и с китайцами и индусами, и с суннитами и шиитами, и с Израилем и Ираном, и с Индией и Пакистаном, и с Арменией и Азербайджаном.

Нет такой другой страны, которая является острием всех треугольников, которые только можно в Евразии построить. И в этом наша функция. Россия — экспортер безопасности, стабильности. Мы, по сути, охранитель континента от всего, что там плохого может произойти. Это звучит чуть пафосно, но на самом деле так оно и есть. Если бы нас не было, этот континент давно бы уже горел.

— А благодаря советскому наследию у нас достаточно высокий уровень образования населения, элита просвещенная.

— И наша задача сейчас — сделать так, чтобы мы были едины. Чтобы мы стали в этом турбулентном мире тихой гаванью, самой безопасной страной. Чтобы мы предложили самую большую защищенность и нашим людям, и тем деньгам, которые сюда прибегут из горящего мира. А они побегут, причем побегут первыми умные и богатые, как всегда.

— А после выборов Путин начнет быстрые какие-то изменения, которых мы ждем, как вы думаете?

— Этого я не знаю и даже предполагать не могу. Но логика вещей… Вот сейчас начнется 6-летний цикл, когда мы должны обеспечить экономический рост, и он будет критически важным. Если мы не обеспечим экономический рост, то не выполним тех геостратегических задач по борьбе с нашими врагами, которые будут продолжать нас давить. И у них нет другой опции. Они сами сейчас проходят через кризис и всю свою деструктивную энергию будут на нас вымещать. Им нужен внешний враг.

— Для них это тоже способ выйти из кризиса — борьба с нами.

— Абсолютно верно. То есть мир будет гореть. Я не предполагал, что он загорится так быстро. Смотрите, как загорелся Ближний Восток, а дальше — больше… Словно огонь по степи…

Метки: БРИКС, международная жизнь, политика, украинский конфликт, экономика, экспертное интервью