Виктор Лошак: Бумажные солдаты
| Огонёк
Поиск ответа на вопрос: почему общество не обсуждает ловушку наступающей холодной войны?
Мобилизационные настроения, бюджет военного времени у страны, на которую никто не собирается нападать, наконец, участие в войне за тысячи километров — все это есть и все это серьезно не обсуждается обществом. Иногда кажется, будто нас не волнует не только качество собственного будущего, но и сама его возможность.
Тревога живет изнутри, разъедает быт и каким-то неимоверным образом обходит политическое пространство. Большинство правильно откликается на сигналы телевидения и верно голосует, но социологи утверждают, что уже 48 процентов выражают тревогу в связи с возможностью большой войны. Недавно на концерте, когда со сцены зазвучал старый блюз, после слов «Мы — бумажные солдаты, нас ведут тушить пожар» зал стал аплодировать.
Вот это с холодком за шиворотом чтение и писание между строк, попытка в потоке обыденного услышать правду, так знакомо той части страны, что пережила советскую власть. Полшага до холодной войны мои ровесники (а их немало в сегодняшней власти) пройдут легко, и, может быть, даже особенно не задумываясь. Ведь мы при ней уже жили и были по-своему счастливы, каждый в отдельности. Тем более так может показаться сейчас, когда пропагандистским ластиком тщательно стираются все родовые черты советской жизни: цинизм, двоемыслие, «колбасные электрички», закрытость от мира…
С обеих сторон океана граждане прошли полный цикл холодной войны. В прошлом, казалось, осталась безумная гонка бомбоубежищ для своих вождей, когда американский президент в случае ядерной войны собирался разбросать по Соединенным Штатам аж три группы близких ему политиков, в каждой из которых был бы человек, сумевший, на его взгляд, принять на себя руководство страной. СССР начинал строить для военного руководства колоссальный бункер-город внутри Уральских гор, стройка называлась проектом «Грот». А, скажем, ГДР такой герметичный город под названием «Проект 17/5001» построила за пять лет в окрестностях Берлина. В нем после ядерной атаки могли прожить в течение двух недель 400 человек.
Многое, многое из того, что кто-то пройдет первый раз, уже было. Была «наступательная политика» (оскорбления и вранье друг о друге), просто называлась она по-другому. Круговорот взаимного запугивания уже существовал. Есть сведения, что старцы в политбюро по-настоящему боялись ракетно-ядерного конфликта, и, подыгрывая их страхам, дипломаты и разведчики снабжали их именно такой, оправдывающей самые страшные предположения, информацией.
В холодной войне был и сбитый корейский «Боинг-747» с отказом признать эту страшную ошибку. И секретные разработки запрещенного в мире бактериологического оружия, закончившиеся вспышкой сибирской язвы под Свердловском. Юные калеки и «груз 200» из Афганистана… Но, наверное, самое страшное, что выпестовала холодная война,— это люди, поверившие, что ядерное сражение можно выиграть. Если почитать мемуары президента Рональда Рейгана, то даже он не удержался: «Все-таки в Пентагоне еще есть люди, которые заявляют, что ядерную войну можно выиграть. Я думал, что они сумасшедшие. Но все еще хуже: похоже, что и в Советском Союзе были генералы, подумывавшие о победе в ядерной войне».
«Были генералы…» А сейчас уже при массовом опросе социологами едва ли не большинство предполагает возможность столкновения собственной страны с Западом. Люди как-то обыденно не исключают и третью мировую. Известный социолог Алексей Левинсон из «Левада-центра» поражается: да, граждане отдают себе отчет в том, что положение страны и их собственное ухудшается, и даже говорят об этом открыто. Но они готовы это перетерпеть, потому что пресловутое «величие державы» важнее. Почему же оно так важно, объяснить себе они часто не могут.
«Даже отношения с США, в том числе и в период обострения, воспринимаются как игра или спорт,— объясняет «Профилю» Левинсон.— И получается, что реальные конфликты с жертвами среди населения рассматриваются в качестве игры, а с другой стороны — настоящим играм, спортивным состязаниям придается гораздо больший смысл, вплоть почти до милитаризации спорта. Одно становится все больше похоже на другое».
Почему общество не обсуждает ловушку наступающей холодной войны? Ответ социологов прост: процент тех, кто серьезно обеспокоен милитаризацией как таковой и хотел бы мира, очень мал. Парадокс в том, что среди почти постоянных 20 процентов несогласных с внешним курсом России значительная часть тех, кто считает курс еще слишком мягким, конфронтация, по их мнению, требует еще большей жесткости.
Стоит ли удивляться, что вопреки всякой житейской логике приоритет военных расходов над тратами на здравоохранение, пенсии, образование находит одобрение у большинства? В октябре ровно половина опрошенных ответила ВЦИОМу, что «в текущей непростой внешнеполитической ситуации обеспечение обороноспособности страны стало более приоритетной задачей, чем другие экономические расходы». Лишь треть видит последовательность трат иной: сначала поднять на достойный уровень образование и медицину, а потом уже расходовать бюджет «на войну». Эти удивительные результаты лишь подтверждение того, на что коллеги обратили внимание еще раньше: на базе милитаризации общества (сейчас Россия едва ли не чемпион мира по соотношению военных расходов к объему ВВП) возникло предельное безразличие к собственному экономическому развитию. И второе, как никогда много людей — 87 процентов по опросам «Левада-центра» — понимают, что лично они никак повлиять на происходящее в стране не могут.
Доля оборонных расходов в бюджете за десятые годы XXI века вырастет почти вдвое, траты пятой части бюджета закрыты от общества — это ли не повод для дискуссии на открытых политических площадках, без которой невозможна никакая здоровая политическая жизнь? Никто эту дискуссию не запрещает, но и не начинает ее тоже. Конечно, парламент наш — это что-то совсем другое от задуманного. Возможно, эта структура сейчас ближе к государственно-частному партнерству и занята обслуживанием власти, как управление делами или ФСО. Но если избранные в новый парламент будут утверждать, что у них нет на спор о военных расходах заказа избирателей, то тоже будут правы. Действительно нет. Это какое-то общее убеждение западных экспертов и российского общества в том, что страна наша слаба во всем, кроме войны. Но уж тут, если потребуется, мы всем покажем!
Нет-нет, но на поверхности общественной жизни расплываются круги от каких-то других дискуссий, возможно, идущих непублично под коврами власти. Они не угрожают никому персонально, но обозначают, пусть пунктиром, наличие здравого смысла в каких-то людях и решениях. Кто, например, заставлял недавно, в октябре, Минфин публично разоблачать десять самых популярных мифов о бюджете и экономике? Шестое, по Минфину, заблуждение: «Военные расходы стимулируют экономический рост».
Покушаясь на краеугольный камень, на котором сидит вся стая наших «ястребов», Минфин холоден: военные расходы не способствуют экономическому росту, «так как не повышают производительность труда в экономике и не способствуют увеличению производственных возможностей в будущем».
Мы вступаем в холодную войну со старыми комплексами, старыми лозунгами и карикатурами, с пропагандой, которая девальвирует достоверность наших СМИ, и, как это ни странно, даже со старым понятием самой войны. Бывший начальник Аналитического управления КГБ СССР Владимир Рубанов недавно сетовал в интервью «Огоньку»: «Российские стратеги продолжают раскрывать понятие «войны» в категориях географических территорий и контроля физического пространства, а не в категориях времени, информационного влияния и технологического лидерства как способа контроля». Высокопоставленный сотрудник КГБ, собственно, и сам понимает, насколько сегодняшний наш политический класс отвечает задаче «технологического лидерства». «Непрофессиональный, замешанный на политической демагогии подход к вопросам информационной безопасности,— говорит он,— нашел яркое выражение в нашумевшем «законе Яровой».Что толку в записи и хранении данных трафика без эффективных средств расшифровки и анализа гигантского информационного потока?»
Мы еще далеко не выпутались из гражданской войны на Украине и уже воюем на Ближнем Востоке, уйти с которого может оказаться еще сложней и дороже, чем из Донбасса. Шаг за шагом риски политиков стали выше возможных дивидендов от военных побед. Нельзя не сказать, что сами они признают сложность ситуации: «Сейчас с точки зрения глобальной стабильности стало менее комфортно и спокойно,— говорил «Первому каналу» министр Сергей Лавров,— потому что тогда все-таки был биполярный мир, было жесткое, но стабильное противостояние: Советский Союз — США, НАТО — Варшавский договор». Это хорошая подсказка для тех, кто пытается нащупать границу холодной войны, чтобы понять: мы уже вступили в нее или пронесет?
Недавно именно этот вопрос стал точкой спора российских участников прошедшей в Москве конференции «Потсдамские встречи». В этой дискуссии две позиции объединили пессимистов с оптимистами. Во-первых, в сегодняшней ситуации нашей стране трудно надеяться на новый паритет с Западом. А во-вторых, самое тревожное: не утрачены ли навыки и инструменты, при помощи которых в прошлую холодную войну все-таки сохранялась глобальная безопасность?
