Виталий Наумкин

| Полис. Политические исследования

Внимание сегодняшних политологов привлекают некоторые стратегии снижения конфликтности, предлагаемые авторами концепций “территориального упорядочивания” (right-sizing) и “демографического упорядочивания” (right-peopling), и возможность их применения к современной ситуации на Ближнем Востоке, где система наций-государств сталкивается с рядом серьезных вызовов.

Среди данных стратегий автор уделяет особое внимание модифицированной теории консоционализма, предложенной А. Лейпхартом и Г. Лембрухом еще в конце 1960-х годов, и ее интерпретациям современными авторами. Рассмотрены вопросы, требующие ответа при выборе тех или иных опций, предусмотренных различными стратегиями, к примеру – федерирования. Проанализированы практики различных ближневосточных режимов в этой области: как относительно успешные, так и не решившие поставленных перед ними задач, их сильные и слабые стороны. Показано, что глубокая разделенность ближневосточных обществ, сильное влияние негосударственных акторов, вмешательство внешних арбитров, сектарианизация относятся к числу базовых причин, которые мешают преодолеть конфликтность и парировать вызовы государственности (сложная структура). Выявлены проблемы, возникающие из-за неудачного выбора или неверного применения различных стратегий. На примерах Ливана и Израиля/Палестины исследуются противоречивые результаты действий национальных элит в последние годы, в том числе “поражение консоциации” в случае израильско-палестинского конфликта.

В 1990-х и в начале 2000-х годов в теории международных отношений появились новаторские подходы к территориальным аспектам государствен-ности, и среди них, например, такие оригинальные концепты, как “террито-риальное упорядочивание” (right-sizing) и “демографическое упорядочивание” (right-peopling), позволившие по-новому взглянуть на проблему наций-госу-дарств. В числе авторов, работающих в русле этих подходов, можно назвать Брендана О’Лири, Иэна Ластика, Джона Макгэрри, Томаса Гэлаги, Денис Натали, Марка Линча и др., которые по-иному взглянули также на проблему внешних/межгосударственных и внутренних границ, считающуюся одним из факторов, порождающих конфликтность (и способных, в свою очередь, эту проблему обострять).

За период, истекший со времени публикации первых фундаментальных
работ теоретиков “упорядочивания” (например, [O’Leary et al. 2004; The
Politics of Ethnic… 1993]), в мире произошло много событий, одной из главных
площадок для которых был и остается Большой Ближний Восток. Достаточно
назвать ставшее практикой нарушение суверенитета государств иностранны-
ми державами через прямое силовое вмешательство; федерализацию Ирака;
так называемую арабскую весну; нанесшие мощный удар по существовавшей
государственности вооруженные конфликты (Ливия, Йемен); появление
на свет ИГИЛ/ДАИШ, деятельность которого законодательно запрещена
в России; кризис интеграционных схем (внутри ЛАГ, ССАГПЗ); приток
беженцев в Европу и т.д. Вся система наций-государств столкнулась с новы-
ми и трансформированными старыми вызовами и подвергается серьезной
коррозии1. Разбираемые подходы сохраняют актуальность для осмысления
и парирования этих вызовов и снижения уровня конфликтности в регионе.

За рамками данного исследования остался анализ сложных узлов кон-
фликтности в регионе. Среди них важное место занимает фрагментация го-
сударственности Сирии – страны, часть территории которой находится под
контролем внешних акторов, направивших сюда без санкции легитимного
правительства САР воинские контингенты под предлогом борьбы с террориз-
мом. При этом составленные ими списки террористических организаций су-
щественно различаются между собой. Более того, по мнению ряда экспертов,
на самом деле эти акторы планируют расчленение этого государства и прямую
или косвенную (через своих прокси) аннексию части его территории.

Также за рамками статьи остается рассмотрение и другой серьезнейшей
проблемы в контексте нашей темы – деятельности террористических орга-
низаций, в первую очередь еще сохраняющего потенциал ИГИЛ/ДАИШ.
Несмотря на разгром этого квазигосударственного образования на части
территории Ирака и Сирии, его детерриториализацию, оно, а также “Хай’ат
Тахрир аш-Шам” (бывшая “Джабхат ан-Нусра”) еще сохраняют контроль над
частью территории на северо-западе Сирии. К тому же требует отдельного
рассмотрения и вопрос о терминологии, используемой для обозначения объ-
екта этого исследования, – сложносоставных, многосоставных, плюральных,
глубоко разделенных [Наумкин 2015] или культурно сложных обществ.

В контексте поставленной проблемы автор анализирует два примера:
(1) Ливан и (2) Израиль/Палестина.

КОНФЛИКТНОСТЬ И СТРАТЕГИИ, ПРЕДЛАГАЕМЫЕ ТЕОРЕТИКАМИ

Еще в 1995 г. О’Лири и Макгэрри выделили восемь стратегий стабилиза-
ции обществ, которым угрожают разрушительные поляризующие конфликты
[McGarry, O’Leary 1995], в том числе четыре стратегии на основе элиминации
(устранения) и четыре – на основе менеджмента (управления). К числу
первых относятся геноцид, изгнание, разделение и ассимиляция, к числу вто-
рых – контроль, арбитраж (вмешательство третьей стороны), федерирование/
кантонизация и консоциация (сообщественность).

По поводу последней стратегии напомним, что концепция консоциона-
лизма была впервые выдвинута в 1967 г. Арендом Лейпхартом и Герхардом
Лембрухом независимо друг от друга. В русском издании книги Лейпхарта
[Лейпхарт 1997] термин consocietional democracy, на наш взгляд, не совсем удач-
но переведен как сообщественная демократия, хотя такой перевод после пу-
бликации трудов целого ряда российских ученых можно считать устоявшимся.
Гораздо удачнее перевод другого термина – plural societies – как многосоставные
общества. Однако почеркнем, что эти два автора, а также те, кто развивал их
концепции, различают plural societies и diverse societies (разнородные общества).
И не все разнородные общества, в которых существует несколько языков, ре-
лигий, культур и т.д., являются плюральными. Термин же многосоставность
игнорирует это различие.

Иэн Ластик предлагает классифицировать данные стратегии несколько
иначе, хотя и в сходном ключе, отделяя те, которые не требуют от лиц, при-
нимающих решения, преуменьшать масштаб власти государства, от пред-
полагающих, что государство будет иметь “разумные размеры” (right-sized)
и, в особенности, что объем функций государственных институтов должен
быть сокращен [Lustick 2001: 74]. Иначе говоря, одни стратегии требуют кон-
тракции государства, другие – нет. Контракция может быть территориальной
или функциональной и предусматривается в таких случаях, как разделение,
арбитраж (вмешательство третьей стороны), федерирование/кантонизация
и консоциация (сообщественность). А случаи, не предполагающие контракцию,
по Ластику, включают геноцид, изгнание, ассимиляцию и контроль.

О’Лири и Макгэрри, как и большинство авторов, из списка этих некон-
тракционных стратегий отвергают геноцид, изгнание и контроль, поскольку
здесь “лекарство хуже болезни”. Так, Ластик пишет: “Конечно, если принять
территориальное разделение в качестве опции для управления конфликтом,
нужно задаться вопросом, как повлияет эта политика на стабильные отноше-
ния между двумя государствами, например, не породит ли она ирредентизм
и не подвергнет ли остающиеся меньшинства дискриминационной политике
в теперь меньших, но по-прежнему разделенных, политиях” [Lustick 2001: 75].
А чтобы принять метод вмешательства арбитра, нужно выяснить не только,
будет ли он объективным, но и будет ли готова полития уступить ему поря-
дочную часть своей суверенной власти.

Также, к примеру, среди дилемм, требующих ответа при выборе опции
федерации или автономии, – вопрос о том, какие институциональные меха-
низмы могут связать воедино полунезависимые единицы, в какой культурной
среде они способны эффективно функционировать и т.п. И общий вопрос
для всех этих случаев: как могут государства “ужать” (down-size) себя, умерив
собственные властные амбиции, будь то вариант функциональный – в виде
консоциации, территориальный – в виде разделения или же сочетания того
и другого – возможно, в виде федеративно-кантональной схемы, достигнутой
с помощью арбитража?

Несколько забегая вперед, назовем один пример из событий нашего сто-
летия – федерирование Ирака с помощью американского арбитража в отно-
шении конституции, которая дала Иракскому Курдистану права широкой
автономии. Эта конституция была одобрена на референдуме 2005 г. и введена в действие в 2006 г. Согласно новому закону, Иракский Курдистан приобрел
собственное правительство и даже сохранил собственные курдские вооружен-
ные отряды – пешмерга, обеспечивающие его безопасность, что фактически
лишало центральное правительство Ирака монополии на применение силы.
Более того, Иракский Курдистан получил право на выделение ему 17% дохо-
дов страны от продажи нефти, что помогло региону достичь более высокого
уровня развития, чем в других.

Тем не менее эта стратегия не помогла добиться полной стабилизации
и предотвратить обострение противоречий. В результате курдская сторона
с помощью референдума, проведенного ею вопреки воле федерального пра-
вительства Ирака 25 сентября 2017 г. (причем не только в провинциях самого
Иракского Курдистана, но и в других провинциях, где проживали курды,
в частности – в Киркуке), попыталась добиться сецессии – создания незави-
симого курдского государства. Надежды на внешний арбитраж не оправда-
лись – ни одно из государств мира не признало референдум, в ходе которого
92,73% из 3,3 млн участвовавших высказались за независимость4.

Израильский географ Орен Йифтачел дополняет понятие “территори-
альное упорядочивание” (right-sizing) другим – “внутритерриториальное
оформление” (right-shaping) [Yiftachel 2001]. Первое из них фокусируется на
внешних границах государства, демаркации границ политическим центром,
второе – на отношениях большинства с меньшинствами внутри этих границ.
Опираясь на идеи своих предшественников, поясняет, что с помощью консо-
циональной модели, которая “легитимизирует этническую расщепленность”,
предпринимается попытка “удовлетворить социально-экономические и иден-
тификационные потребности этнических групп через процесс переговоров
элит, раздела власти, политики обеспечения участия и соответствующего
институционального дизайна” [ibid.: 365]. А стратегию консоционализма
в его интерпретации характеризуют четыре практики режимов: раздел власти,
пропорциональность, сегментная автономия и взаимное право вето [ibidem].
Отчасти это перепевы концепции консоциональной демократии Лейпхарта.

Однако стратегии элиминации (устранения), о которых шла речь выше, по
заключению большинства авторов, способны разве лишь на время обеспечить
стабилизацию. В конечном же счете не избежать ослабления государства,
его обвального разрушения изнутри или снаружи, если речь идет о глубоко
разделенных обществах. Впрочем, некоторые из них и в эпоху господства
сильных высокомилитаризованных патронажно-клиенталистских режимов
были довольно слабыми в силу своей глубочайшей разделенности. В Йемене,
например, в течение десятилетий правил авторитарный лидер Али Абдалла
Салех. Но его контроль над страной был непрочным, число негосударствен-
ных акторов зашкаливало, а обстоятельства вокруг его убийства до сих пор
покрыты завесой тайны.

Что же касается запрещенного в России ИГИЛ/ДАИШ, то его деятель-
ность по формированию своей квазигосударственности неизбежно вела
к долгосрочному ослаблению государств, частью территорий которых ему
удавалось овладеть. “В то время как другие мятежные движения вместе рабо-
тали над свержением правительств, – замечает Уильям Маккантс, – ИГИЛ занималось созданием своего собственного” [McCants 2015: 126]. Но оно на
самом деле проводило “территориальное обеспорядочивание” (wrong-sizing),
захватывая территорию Ирака и Сирии, на которой пыталось установить свое
жестокое, попирающее элементарные основы нравственности и человеческое
достоинство, управление.

Европейские государства сегодня встревожены возвращением в них (ле-
гального или нелегального) из стран Ближнего Востока бывших боевиков –
членов террористических организаций, а также членов их семей, включая вдов
и детей. Несмотря на декларируемую верность консоциальным стратегиям,
правительства нередко прибегают к жестким мерам в русле стратегии эли-
минации, поскольку не способны сразу разобраться в истинных причинах
прихода этих людей в ряды террористов, радикализации их воззрений, и уста-
новить степень их вины. В этом контексте важно понять не только состояние
дел и эволюцию умонастроений в огромной европейской мусульманской
умме (около 10% населения континента), но и обстоятельства, обычно сопро-
вождающие принятие коренными европейцами ислама. Пока отсутствуют
точные данные о числе обращенных в ислам европейцев, об их составе, не
всегда известны мотивы, по которым они переходят в эту религию, и то, какое
это оказывает влияние на мусульманскую умму в Европе и на всю систему
межконфессиональных отношений. Автор одной из самых интересных ра-
бот о мусульманах за пределами исламского мира, бывший посол Пакистана
в Лондоне Акбар Ахмeд [Ahmed 2018: 305] сообщает, что во Франции за
последние четверть века число принявших ислам французов выросло вдвое
и в 2013 г. составляло примерно сто тысяч человек5. Приблизительно столько
же новообращенных насчитывается в Великобритании. Судя по высокому
проценту женщин среди этих людей – 75% на 2011 г., можно предположить,
что многие из них перешли в новую религию, так как вышли замуж за мусуль-
ман, однако точные данные, тем более на сегодня, нам неизвестны. А источ-
ники радикализации часто существуют не только на Ближнем Востоке, но
и внутри европейской мусульманской уммы, и направление индоктринации
экстремистскими идеями (с юга на север или с севера на юг) не всегда можно
установить. Что же касается самого ближневосточного региона, то во всех
приведенных выше примерах хорошо просматривается одна его особенность,
которую можно назвать “проницаемостью”.

Как отмечает Басиль Саллюх из
Американского университета в Бейруте, это – “его открытость внешним и ин-
трарегиональным потокам идеологий и трансграничному движению людей
и материалов” [Salloukh 2018: 215].
Консоционалистский (или сообщественный) подход также используется
некоторыми из тех ближневосточных политиков и ученых, которые пытаются
выстроить модель нового регионального порядка. Б. Саллюх при этом исходит
из того, что “центральность вооруженных сектантских негосударственных
акторов является одним из знаков нарождающейся на Ближнем Востоке ре-
гиональной системы” [ibidem].

РОЛЬ НЕГОСУДАРСТВЕННЫХ АКТОРОВ И ЛИВАНСКИЙ ОПЫТ

Роль негосударственных акторов зачастую преувеличивается, а сама ква-
лификация тех или иных групп как негосударственных вызывает вопросы,
связанные с отсутствием четких критериев для их зачисления в эту катего-
рию. Б. Саллюх считает: “‘Хизбалла’ – это главный и очень ранний пример
вооруженного сектантского негосударственного актора”; а после 2011 г. она
превратилась из аномалии в модель [Salloukh 2018: 217].

Наверное, это в большой мере справедливо. Да и вообще несомнен-
ная сектарианизация региона или, во всяком случае, его основной части, –
один из факторов конфликтности. Но можно ли считать “Партию Аллаха”
(“Хизбалла”) в полной мере негосударственной? Ведь она как легальная пар-
тия инкорпорирована во власть, имеет свою фракцию в ливанском парламен-
те, ее представители занимают посты в правительстве, она ведет деятельность
в таких сферах, как здравоохранение, образование и т.п. Квинтан Викторовиц
отмечает, что такие организации, как “Хизбалла” (состоит, напомним, из
шиитов) и ХАМАС (организация суннитов) активно работают через мирные,
реформистские исламские неправительственные организации “в сети медицинских клиник, больниц, благотворительных обществ, культурных центров и школ” [Wiktorowicz 2004: 11].

Западные политики и эксперты часто отделяют политическое крыло
“Хизбаллы” от военного, дабы избежать включения этой интегральной части
ливанского государственного истеблишмента полностью в число террористи-
ческих организаций. Военная часть “Хизбаллы” при этом выводится за поле
легитимности. Однако такой эксклюзивистский подход по сути неправоме-
рен, ведь “Хизбалла” со всеми ее составляющими – организация с общей
идеологией и единым руководством. Хотя шиитские вооруженные отряды,
милиции “Хизбаллы” – не армия и не полицейские силы, они все же, пусть
в ограниченной мере, ассоциированы с государством. И действуют эти мили-
ции часто если не по поручению, то с согласия государства, несмотря на реше-
ние об их разоружении, которое так и не было проведено в жизнь, поскольку
не было поддержано значительной частью населения и политических элит.
Российский исследователь Ближнего Востока Ирина Звягельская, учитывая
данную специфику, причисляет “Хизбаллу” к третьему из выделяемых ею трех
типов негосударственных акторов, а именно – к полувоенным формирова-
ниям, “которые пытаются одновременно быть частью политической системы
и сохранить свою военную автономию” [Звягельская 2017: 107]7. Такой подход
к квалифицированию организации выглядит более нюансированным и кон-
структивным. Но даже креативно мыслящий автор склонен к некоторой ги-
перболизации, прибегая к не совсем академическим выражениям: “Ближний
Восток разрывают полчища негосударственных акторов” [там же].

Ливанская ситуация с “Хизбаллой” – порождение одной из форм кон-
соционального устройства в плюральном, поликонфессиональном, или
многосоставном, обществе, в соответствии с которым едва ли ни во всех
государственных институтах в определенной пропорции представлены все
его базовые сегменты. В какой-то мере “Хизбалла” по статусу своих воору-
женных формирований находится в одном шаге, чтобы перейти от модели классического негосударственного актора к такой структуре, как пешмерга
в Иракском Курдистане. Эти отряды на территории автономии на законном
основании фактически выполняют роль полицейских сил и даже армии, при
том что федеральные армия и полиция там не представлены.

В качестве еще одного такого актора классического типа можно назвать
шиитские добровольческие ополчения, воюющие в Сирии против террори-
стических группировок – иракские “аль-Хашд аш-Шааби” (Группы народной
мобилизации), Организация Бадр, Аса’иб Ахль аль-Хакк, Харакат ан-Нуджаба
аль-Иракийя, Лива Абу-ль-Фадль аль-Аббас, афганское Лива Фатимийюн,
пакистанское Лива Зайнабийюн. Правда, в начале июля 2019 г. премьер-
министр Ирака Адиль Абдель Махди издал указ о реорганизации “аль-Хашд
аш-Шааби”, переподчинив группировку как военную организацию верхов-
ному главнокомандующему вооруженными силами8.

Немалую силу представляют собой курдские Отряды народной само-
обороны (по-курдски Yekîneyên Parastina Gel, общеизвестный акроним
YPG) и Отряды женской самообороны (Yekîneyên Parastina Jin, акроним YPJ),
которые частично легитимизированы органами местного самоуправления на
севере Сирии, не признанными ее центральными властями. Парадоксальным
образом эти формирования, с одной стороны, являются ядром так называе-
мых Сирийских демократических сил, поддерживаемых США и их союзни-
ками, с другой – рассматриваются соседней Турцией как террористические
организации (с чем не согласна Россия). В Ираке, как известно, помимо
мощных шиитских ополчений, действуют и суннитские аналогичные группы,
ополчения туркоманские, христианские и езидские.

В Ливане консоциональная стратегия, несмотря на вызовы, которые
ей бросают демографические сдвиги, поначалу вполне успешно работала.
Однако консоциональное устройство дало серьезную трещину в 1975 г.,
когда в стране разразилась гражданская война между различными сегмен-
тами ливанского общества, продолжавшаяся 15 лет. Считается, что в Ливане
существуют 17 таких сегментов – в виде различных конфессиональных и эт-
нических групп, среди которых четыре главные – шииты, сунниты, христи-
ане-марониты и православные христиане. Консоциональная стратегия пре-
дотвращения/снижения конфликтности опирается на принципы соглашения
лидеров основных общин, достигнутого в 1943 г. и получившего название
Национального пакта. Важнейшие среди этих принципов – квотное распре-
деление ключевых постов (президент – маронит, премьер-министр – суннит,
председатель Национальной Ассамблеи – шиит) и фиксированное соотноше-
ние христиан и мусульман в Ассамблее – 6:5.

Но в силу изменения демографической структуры в стране и влияния географического
фактора (Ливан граничит с государствами, расположенными
в центре арабо-израильского конфликта, Сирией и Израилем) это устройство
стало давать сбои. Автор не может в полной мере согласиться с Саллюхом,
который делает акцент на дуальности этнорелигиозного состава населения
Ливана. Саллюх исходит из того, что все сегменты ливанского общества (кро-
ме друзов) относятся к одной из двух макрообщин – мусульманской и хри-
стианской. Такая трактовка упрощает ситуацию. Кстати, дуальность – неотъ-
емлемая особенность системы силовых структур стран Ближнего Востока: во многих из них наряду с армией и полицией существуют другие, параллельные
им формирования с аналогичными функциями.

Острую фазу вооруженного конфликта в Ливане удалось погасить только
с помощью вторжения сирийской армии, затянувшееся пребывание которой
в Ливане создало, однако, новый узел конфликтности.

30 сентября 1989 г. доставленные в г. Таиф (Саудовская Аравия) депутаты
ливанского парламента достигли там договоренностей, по которым соотно-
шение христиан и мусульман в парламенте стало паритетным, а полномочия
президента-маронита урезаны. Тем самым основы прежнего консоционального
устройства были пересмотрены с помощью иной стратегии, которую можно на-
звать “внутритерриториальным оформлением” (right-shaping – см. об этом по-
нятии далее), выработанной в данном случае с помощью внешнего арбитража.
Но тогдашний глава государства генерал Мишель Аун 4 ноября 1989 г. подписал
указ, по которому Национальная Ассамблея была распущена. Он обратился
к ливанцам со словами: “Решения принимаете вы, и с сегодняшнего дня никто
не имеет права представлять вас”. Перед этим он сказал: “Мы предоставили
им возможность достичь мира, а они привезли нам документ о капитуляции”10.

На другой день депутаты собрались под сирийским контролем и избрали
президентом Ливана Рене Муаввада. После того, как Муаввад 22 ноября
1989 г. был убит, депутаты через день собрались и, руководствуясь указанием
извне, избрали президентом Ильяса Храуи11.

Утром 13 октября 1990 г. сирийская армия начала операцию по захвату сво-
бодных районов, сопровождавшуюся бомбардировкой с воздуха. Ради того,
чтобы избежать кровопролития, Аун повел переговоры о прекращении огня,
пользуясь посредничеством тогдашнего посла Франции в Ливане Рене Эла.
Посол потребовал от Ауна прибыть в его резиденцию для рассмотрения пун-
ктов соглашения между конфликтующими сторонами. Он уведомил генерала,
что теперь тот находится под покровительством французского государства,
и предложил ему не возвращаться в президентский дворец. 28 августа 1991 г.
генерал Аун покинул Ливан и отправился в изгнание во Францию, продол-
жавшееся 15 лет. В результате обострения межконфессиональных отноше-
ний между общинами в ходе гражданской войны их дисперсное расселение
в основном сменилось компактным, хотя удалось сохранить хрупкое доверие
между ними и единство страны.

Кстати, эти болезненные для исторической памяти ливанцев события об-
суждал в недавней беседе с автором статьи президент Ливана генерал Мишель
Аун, слова которого заслуживают, чтобы привести их полностью:

“Ливан никому не удастся раздробить. Прежде, в 1978 г., я уже говорил,
когда посещал Госдепартамент США, что Ливан настолько большой, что его
нельзя проглотить, и настолько маленький, что его нельзя расчленить. Но все проблемы и порожденные ею
потоки беженцев явились стратегическими причинами войн и кризисов в Ливане.
В последующий период обнаружилось, что ‘Ливанские силы’ вынашивают планы
разделения страны. Некоторые деятели все еще подумывают об этом.

Наконец, третий кризис, который бросил серьезный вызов нашему единству,
был связан с нашим конфликтом с сирийцами в то время, когда они хозяйничали
в Ливане. Во время той войны сирийская армия вошла в Ливан и стала сильнейшей
стороной в конфликте. Мы стали воевать с сирийской армией. Тогда я проиграл
военное сражение по причине огромного военного, численного и технического
превосходства сирийцев. Поскольку я отвергал сирийскую опеку, то удалился из
Ливана на 15 лет и вернулся лишь после вывода сирийских войск”.

Внутриполитическая ситуация в Ливане и сегодня крайне напряжена,
а усилению глубокой разделенности способствует пребывание в стране более
миллиона сирийских беженцев13.

Не меньше проблем создает обстановка хаоса или, в лучшем случае, двоевластия
в Ливии, где к негосударственным акторам некоторые аналитики
причисляют почему-то даже подразделения Ливийской национальной ар-
мии под командованием маршала Халифы Хафтара. Когда армия боролась
против международно признанного Правительства национального согласия,
базирующегося в Триполи, формально она преступала закон, но это была
легитимная армия. А вот противники правительства обвиняли его в том,
что оно опирается на незаконные вооруженные формирования исламистов,
их милиции, против которых и выступила армия. Все происходящее в этой
стране свидетельствует об ослаблении в ней системы институтов, о факти-
ческом распаде государственности в результате бездумного силового внеш-
него вмешательства. Во времена Муаммара Каддафи угрозы, исходившие от
разобщенности ливийского общества (проблема внутренних границ), здесь
нейтрализовались с помощью причудливого режима сочетания личной власти
правителя с псевдоконсоциональной моделью “джамахирийской” управляе-
мой демократии. Как справедливо отмечает Саллюх, “Коллапс государства,
который принесли вторжение в Ирак и сектантские последствия восстаний,
сменил долгий период устойчивости режимов и прочности государств в араб-
ском мире” [Salloukh 2018: 216].

ЭТОТ НЕСКОНЧАЕМЫЙ ПАЛЕСТИНО-ИЗРАИЛЬСКИЙ КОНФЛИКТ

Консоционалистская стратегия, казалось бы, могла способствовать уре-
гулированию застарелого конфликта между Израилем и палестинскими ара-
бами, имеющего ярко выраженное как этническое, так и конфессиональное измерение. Однако сегодня ситуация не оставляет никаких надежд на то, что
появится свет в конце очень темного туннеля. Она остается исключительно
сложной и имеет тенденцию к обострению. Здесь выглядят неуместными лю-
бые рассуждения о каком бы то ни было консоционализме. Отношения между
израильтянами и палестинцами в свете происходящих на израильско-па-
лестинской арене бурных изменений становятся все более напряженными.
Признание президентом США Иерусалима столицей Израиля, аннексия
Голанских высот правительством Нетаньяху при поддержке Дональда Трампа,
легализация Израилем незаконных еврейских поселений, прекращение
Вашингтоном финансовой помощи Палестинской автономии (ПА) и фи-
нансирования Ближневосточного агентства ООН для помощи палестинским
беженцам и организации работ (UNRWA, БАПОР), которое было создано
в 1949 г. и с тех пор помогает палестинским беженцам в Сирии, Ливане,
на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа – эти и другие шаги по
удушению палестинского государственного образования сделали миражом
заложенную в резолюциях СБ ООН цель создания независимого палестинско-
го государства наряду с Израилем. Бывший посол США в Израиле и в Египте
Дэниел Курцер, называя планируемую “сделку века” иллюзией, пишет:
“Кушнер и Гринблатт заставили нас сфокусировать внимание на плане, ко-
торый, может, никогда и не появится, в то время как они делают возможным
исчезновение решения на основе принципа двух государств”14.

Но главное состоит в кардинальном изменении настроений в израиль-
ском обществе, которое, как отмечает израильский аналитик Гидеон Леви,
настолько поправело, что из лексикона людей исчезли такие слова, как
“оккупация”, “палестинское государство”, “соглашение в Осло”. Он пишет:
“Меньшинство, которое отказывается прекратить выступать против оккупа-
ции, теперь может сразу выбросить полотенце, когда речь заходит о попытке
склонить на свою сторону израильтян. Не с кем говорить и не о чем говорить.
В Израиле у него нет партнера, нет клиента. Остается лишь горстка воинов,
малочисленных и смелых”15. Леви предупреждает, что в перспективе мир
может повернуться против Израиля, и тогда “крах оккупации, похоже, будет
драматическим, не постепенным, и карточный домик, который сегодня, как
кажется, находится на вершине своего могущества, при международной под-
держке [палестинцев], которая будет больше, чем когда бы то ни было, может
рухнуть в мгновение ока. Именно так произошло в Южной Африке”16.

Надо заметить, что среди западных авторов есть такие, кто сравнивает
Израиль с Южной Африкой прошлого, и этих людей вовсе не обязательно
именовать антисемитами или self-hating Jews (“ненавидящие самих себя ев-
реи” – прозвище, которым израильские правые награждают таких критиков
правительства Израиля). Дестабилизирующий эффект мер, предприня-
тых президентом Дональдом Трампом и премьер-министром Биньямином
Нетаньяху, в зоне палестино-израильского конфликта уже налицо. В итоге практически исчезли шансы не только на создание независимого палестин-
ского государства со столицей в Восточном Иерусалиме, как того требуют ре-
золюции Совета Безопасности ООН, но и на то, что в обозримой перспективе
удастся разрешить этот застарелый региональный конфликт.

Известный израильский поэт и романист Ицхак Лаор пишет: “Подобно
тому, как действительная оккупация вызвала массовую гибель палестинцев,
не встретив протеста евреев, Нетаньяху под сенью развалин арабского нацио-
нализма уничтожил угрожающее присутствие слова ‘оккупация’ в языке евре-
ев”. Тут же Лаор останавливает внимание на “относительно новом феномене
популизма правого крыла – наборе факторов (расизм, религия, ксенофобия
и ультранационализм), выстроенных по принципу враждебности ‘порядку’”17.
Имеется в виду, что враги этого “порядка” – палестинцы.

Мотив “порядка” странным образом перекочевал в высказывание про-
тоиерея Всеволода Чаплина в поддержку идеи международного признания
Иерусалима столицей Израиля. Он заявил, что “мы хорошо знаем, кто сегодня
реальное миротворчество обеспечивает”, а оно “не может быть безоруж-
ным”18. Увы, пока не обеспечивает Израиль никакого “реального миротвор-
чества”, хотя оружия у него предостаточно.

Изменения произошли и в лексиконе израильского меньшинства, обвиня-
емого чуть ли не в “предательстве”, но самоотверженно отстаивающего идею
мира с палестинцами. В публичном дискурсе участилось употребление таких
слов, как “апартеид” и даже “фашизм”. Однако израильский истеблишмент
крайне болезненно реагирует на то, когда об апартеиде (или даже о его угрозе)
применительно к Израилю говорят за рубежом. Бывший французский посол
в США Жерар Аро (а до того посол в Израиле, имеющий там прочные связи),
прощаясь с американской столицей уже в качестве бывшего посла, заявил
в интервью, что Израилю трудно принять “болезненное решение по палестин-
цам” – оставить их “полностью лишенными государственности или сделать
гражданами Израиля”. Гражданство Израиль им не даст, и ему придется вы-
брать иную опцию, “каковой является апартеид. Он официально превратится
в государство апартеида. На самом деле он таковым уже является”19. Посол
Франции в Израиле Элен Ле Галь была вызвана тут же в израильский МИД,
где ей сделали внушение в связи с высказыванием Аро.

В феврале 2019 г. израильские власти объявили еще об одной мере, на-
правленной на удушение Палестинской автономии, и без того переживаю-
щей самый острый финансовый кризис со времени ее основания. Власти
решили не перечислять более правительству ПА ту часть налогов, собираемых
с работающих в стране палестинцев (а все они шли в бюджет автономии),
которая шла на поддержку семей погибших в ходе конфликта и находящихся
в израильских тюрьмах палестинцев. Только сейчас правое правительство Израиля стало интерпретировать как поддержку террористов эту исправно
поступавшую в палестинский бюджет сумму (в долларовом эквиваленте около
11,5 млн долл.). Понятно, что такое решение было продиктовано не задачами
борьбы с терроризмом, а целями новой стратегии Израиля, отказавшегося от
двугосударственного принципа урегулирования конфликта с палестинцами.
Решение было принято именно сейчас еще по одной причине: израильские
правые полагают, что правление Трампа – самого произраильского президен-
та в истории США – дает им золотой шанс “закрыть” палестинскую проблему.
Махмуд Аббас в этой ситуации проявил твердость (впрочем, он понимал,
что покорно принять унизительное требование прекратить поддержку вы-
шеназванных семей означало бы для него быструю политическую, а может,
и не только политическую, смерть) и отказался от получения всей суммы
налогов, если израильские власти не изменят своего решения. Нарушение
финансового статус-кво заставило Аббаса объявить о временном сокращении
на 60% выплат служащим автономии20, в том числе силам безопасности, ко-
торые в последние годы успешно сотрудничали с израильскими партнерами.
Переговоры между двумя сторонами в июле 2019 г. ни к чему не привели.

Руководство ПА категорически отказалось участвовать в семинаре “Мир
во имя процветания” в столице Бахрейна Манаме 25-26 июня 2019 г. Там,
как обоснованно ожидалось, организаторы семинара из США собирались
предпринять попытку (заведомо обреченную на неудачу) “продавить” при-
думанную окружением Трампа сделку, нацеленную на подмену решения
палестинской проблемы, как это предлагалось резолюциями СБ ООН, по-
сулами экономической помощи. Коль скоро даже влиятельные израильские
политологи скептически оценивали и “сделку века”, и новый демарш изра-
ильского правительства в отношении ближневосточного урегулирования,
не приходится удивляться резкой реакции палестинских аналитиков. Как
пишет Абдель Бари Атван, “Ключевые компоненты ‘Палестины’ уже убра-
ны со стола, и то, что останется от ‘новой Палестины’, будет не более чем
несколько полуавтономных мини-государств на примерно 12 процентах
исторической Палестины… Будучи лишенной какого бы то ни было аспекта
суверенитета, эта ‘новая Палестина’ будет не более чем зависимым гумани-
тарным макропроектом, упакованным в рамки ‘лучшего стандарта жизни’
для палестинцев”21. Рассчитывая материальными посулами заставить па-
лестинцев капитулировать, авторы “сделки века” не приняли во внимание
ни их национальную гордость, ни стремление к обретению прав и в первую
очередь – своей государственности.

Можно лишь добавить, что и непримиримость сторон, и разница в цен-
ностных ориентациях противостоящих друг другу групп населения препят-
ствуют продвижению консоционалистской стратегии в зоне палестино-из-
раильского конфликта (и не только в ней). Один из пишущих на эту тему
авторов, живущий в Вашингтоне Шади Хамид полагает, что, перефразируя название концепции Сэмюэля Хантингтона “столкновение цивилизаций”,
сегодня стоит говорить о “столкновении ценностей” [Hamid 2016].

Пожалуй, в этом с ним можно согласиться.

Метки: Ближний Восток, демография