| КоммерсантЪ

Сложный период, через который проходит Россия, является результатом переплетения нескольких кризисов, которые сошлись в настоящее время в одной точке. Ректор РАНХиГС при президенте РФ ВЛАДИМИР МАУ в статье для «Ъ» предлагает искать параллели с нынешней ситуацией не в 2008 году, а много раньше: в США и странах Запада в 1970-х, в РСФСР времен нэпа и в Китае 1978 года.

Это и продолжающийся глобальный кризис, носящий структурный характер, и циклический кризис, и кризис внешних шоков. Однако сами по себе проблемы и вызовы, с которыми мы столкнулись, не беспрецедентны. Поэтому при анализе современной ситуации целесообразно опираться на существующий отечественный и международный опыт, на прецеденты относительно недавнего прошлого. Этот опыт не может восприниматься как непосредственное руководство к действию, однако он важен для понимания контекста решаемых сегодня задач. Особого внимания заслуживают следующие события и обстоятельства.

Прежде всего, уместно проанализировать опыт двух предыдущих структурных кризисов ХХ века — 1930-х и 1970-х годов. Структурный кризис не тождественен спаду: в его рамках могут чередоваться периоды рецессии и роста. Это примерно десятилетний период турбулентности, в результате которого формируются новая модель экономического роста, новые валютные конфигурации и новая доминирующая экономическая доктрина. Его политическое и интеллектуальное влияние сохраняется на десятилетия. По словам экс-главы ФРС Бена Бернанке, «Великая депрессия породила саму макроэкономическую теорию… а опыт, пережитый в 1930-е годы, продолжает влиять на макроэкономические ожидания, политические рекомендации и тематику научных исследований». Опыт показывает, что каждый такой кризис качественно отличается от предыдущего, а потому подготовиться к нему нельзя. Выступая на 90-летии одного из создателей современной экономической науки Милтона Фридмана, Бен Бернанке, в то время профессор Принстонского университета и член совета директоров ФРС, заявлял: «Относительно Великой депрессии вы правы. В этом наша вина. Мы очень сожалеем об этом. Но благодаря вам мы больше этого не повторим». Однако сколько бы ни было заверений, что новое поколение экономистов не повторит ошибок регуляторов того периода, это не спасло от серьезных макроэкономических проблем и не отменило необходимость проводить глубокие структурные реформы для преодоления «великой рецессии».

Для современной России особенно важен опыт стагфляционной экономики 1970-х годов и выход из нее при сочетании структурных реформ (последовательной либерализации), жесткой денежной политики и бюджетного стимулирования. Преодоление стагфляции требует более жестких макроэкономических решений и не сводится к стандартным кейнсианским рецептам. Вступая в должность руководителя ФРС в августе 1979 года, Пол Волкер заявил: «Мы столкнулись с трудностями, которые до сих пор еще не встречались в нашей практике. У нас больше нет эйфории… когда мы возомнили, что знаем ответы на все вопросы, касающиеся управления экономикой». И в начале 1980-х годов выход из структурного кризиса был найден благодаря сочетанию либерализационных мер (начатых еще в конце 1970-х при Джимми Картере), жесткой денежной политики Пола Волкера, приведшей на первом этапе ее реализации к рецессии, и бюджетной экспансии администрации Рональда Рейгана. Бюджетная экспансия 1980-х годов компенсировала денежную жесткость и связанные с ней высокие процентные ставки, создавая дополнительный спрос в экономике.

Для нас важны также уроки экономического развития СССР в последнее десятилетие его существования. На рубеже 1970-1980-х годов экономическое и политическое положение страны выглядело сверхустойчивым. «Единство партии и народа» в совокупности с высокими ценами на нефть (которые в реальном выражении находились примерно на уровне 2013 года) позволяло реализовывать практически любой внутри- и внешнеполитический курс, поддерживая дружественные режимы в разных регионах мира. Запад проходил через системный кризис, и, казалось, его влияние ослабевало.

Однако в начале 1980-х годов капиталистические страны вышли из кризиса структурно обновленными, их темп роста превысил советский. Ответом СССР стала политика ускорения (она предшествовала перестройке, то есть институциональным реформам). Однако проблема состояла в том, что ускорение разворачивалось на фоне двойного бюджетного шока — внешнего и внутреннего: произошло снижение цен на нефть в 2,5-3 раза, и одновременно была начата антиалкогольная кампания. При всей моральной значимости последней бюджет лишился двух своих важнейших источников доходов. Ускорение привело к повышению темпов роста в течение двух лет, но за этим последовала экономическая катастрофа. Иными словами, темпы экономического роста в условиях структурного кризиса не являются самоцелью, а между экономической стабильностью и крахом может пройти всего три года, два из которых экономика будет расти повышенными темпами.

Наконец, следует обратить внимание на опыт новой экономической политики (нэпа) 1921-1927 годов. Это была попытка сочетать государственную экономику с рыночными принципами хозяйствования. Ее ключевой проблемой было открытое недоверие коммунистического руководства СССР к частному сектору, который тогда количественно доминировал в народном хозяйстве. Отсутствие взаимного доверия власти и бизнеса в совокупности с регулярно принимаемыми решениями в интересах государственных трестов и вопреки интересам частных производителей приводило к тому, что бизнес весьма сдержанно относился к перспективам расширения производства, причем особенно это касалось крестьянских хозяйств.

Почти все известные экономисты утверждали, в том числе ссылаясь на работы Владимира Ленина, что для обеспечения устойчивого роста и модернизации необходимо соблюдать баланс интересов («смычку») государственного и частного секторов, промышленности и сельского хозяйства, поддерживать необходимую пропорциональность развития секторов. Модель сбалансированной индустриализации разрабатывали Николай Кондратьев, Владимир Базаров и ряд других выдающихся экономистов, группировавшихся вокруг Наркомфина и Госплана. На политическом уровне за нее выступали Николай Бухарин, Алексей Рыков и Григорий Сокольников. Лозунгом этой модели стал призыв к крестьянам богатеть, рассчитывая на «врастание кулака в социализм». Как казалось, у этой модели не было альтернатив — во всяком случае, в рамках экономической логики развития страны.

Однако жизнь показала, что правительство вполне может выйти за рамки экономической логики, которая предполагала умеренные темпы роста и создавала риск утраты политической власти руководством Компартии («государством диктатуры пролетариата»). Иосиф Сталин и его команда выбрали путь отказа от экономической логики и решения экономических проблем административными и политическими мерами: частный сектор был в ускоренном порядке уничтожен, а отобранные у него ресурсы направлены на индустриализацию. Экономико-политические цели были достигнуты, однако за это пришлось заплатить высокую цену — человеческими и институциональными потерями. Иными словами, государство всегда имеет возможность выйти за пределы экономической логики, поскольку политические задачи в краткосрочном периоде доминируют над собственно экономической проблематикой.

Здесь, правда, уместно обратить внимание на то, что руководство Китая после трех десятилетий экспериментирования с традиционной советской (мобилизационной) моделью приняло в 1978 году принципиальное решение о повороте к экономической логике индустриализации. В результате за следующие три десятилетия страна сумела вернуть утраченный в XIX веке статус одной из крупнейших экономик мира.