Георгий Бовт: «Мы сами знаем, как народу лучше»
О том, почему российским демократам не повезло с электоратом
«Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы», — знаменитая фраза Николая Чернышевского, вложенная в уста героя романа «Пролог» Волгина. Она, предвосхитившая разочарование народников от «хождения в народ», вспомнилась при чтении реакции некоторых «демократов» на поражение либеральных партий на думских выборах. Хотя непарламентские партии от «коммунопатриотов» тоже с треском провалились, те до цивилизационных обобщений подниматься не стали. Может, конечно, просто не смогли.
Читая народников, пообщавшихся с любимым ими народом, обнаружим много ассоциаций с современностью.
Вот, к примеру, вспоминает Сергей Кравчинский-Степняк: «Нагоняет нас мужик на дровнях. Я стал толковать ему, что податей платить не следует, что чиновники грабят народ и что… надо бунтовать. Мужик стегнул коня, но и мы прибавили шагу. Он погнал лошадь трусцой, но и мы побежали вслед, и все время продолжал я ему втолковывать насчет податей и бунта… Мы не отставали от саней и пропагандировали крестьянина, покуда совсем перехватило дыханье».
Подставить вместо «бунта» «голосование за демократов» и вместо «не отставали от саней» «выставили кубы с предвыборной агитацией», и будто сегодня написано.
Тот же Кравчинский писал другому видному народнику, Петру Лаврову: «Всякий, кто много шатался по народу, скажет вам, что в его голове совершенно зрелы основы элементарного социализма. Все, чего недостает народу, это страсти».
Нынешний аналог «элементарного социализма» — это для некоторых «европейский выбор», а «страсти» — прийти проголосовать против власти.
Вроде мы «европейская страна», полагают многие демократы, но отчего-то народец «недоевропейский» попался.
Народники пошли «в народ», буквально восприняв статью-призыв Герцена, она так и называлась — «В народ!». Призыв раздался из Лондона, откуда ж еще. До трех тысяч активистов (заметим, бесплатно, то есть на свои деньги) отправились весной 1874 года по 50 губерниям. Словно сейчас на предвыборную кампанию, только намного «глубже к истокам», стремясь достучаться до загадочной русской души. Нанимаясь даже плотниками и кузнецами, создавая артели, чтобы быть «ближе к народу».
Одну из таких артелей создал Александр Лукашевич. Потом он вспоминал: «В возможности идейного влияния на этих плотников в желательном направлении я совершенно разочаровался после двух-трех неудачных попыток разговориться «по душе» с более толковыми из них… Я начинал с расспросов об их деревне, нужде, о том, как у них ведет себя начальство, и затем уже приходил к своим заключениям и обобщениям. Но тут я натыкался всякий раз на одно и то же возражение: согласившийся с моими посылками кологривец делал из них свой вывод… а именно, что сами они, деревенские, во всем виноваты… Им приходилось терпеть нужду, обиды и скверное обращение потому, что сами они все поголовно пьяницы и забыли Бога».
Вспоминается недавнее высказывание новой пламенной депутатки от ЕР Елены Ямпольской: дескать, Сталин нам в свое время был послан Богом за грехи наши.
Вчерашние крепостные оказались невосприимчивы к варианту «болотной агитации» ХIХ века. Кончилось все репрессиями (крестьяне и сами выдавали агитаторов) и «процессом 193». Дело было при Александре II, а он был «реформатор» уж похлеще нашего-то Дмитрия Анатольевича и не чета преемнику Александру Третьему, который развернется в контрреформах по полной. Почти половину подсудимых оправдали. Остальным — каторга, тюрьма и ссылка. Правда, царь-реформатор поправил им же реформированную судебную систему и отправил 80 из 90 оправданных в ссылку уже своим указом.
Для кого-то из народников крушение идеалистических представлений о «народе-богоносце» стало началом отрезвления.
Признается Владимир Дебогорий-Мокриевич с Украины: «Крестьяне ждали передела земли, но ожидали они его мирно, терпеливо, как царскую милость. Можно желать передела и в то же время спокойно ожидать его многие годы, ничего не предпринимая. Еще год-другой и… осели бы мы по деревням, кто в качестве учителя, кто фельдшера, кто ремесленника, и стали бы пропагандировать идеи социализма… Мы увидели бы вокруг себя почти поголовную безграмотность… и само собой выступил бы на очередь вопрос о распространении в народе грамотности и т.п. культурной деятельности. Так рисуется мне теперь эволюция нашего движения, если бы… у нас было правительство, которое сумело бы правильно взглянуть на движение и предоставило бы его течение самому себе».
Для одних «хождения в народ» кончились уверованием в добрую волю «правительства», сегодня — в администрацию президента, в работу во всяческих «общественных палатках», при омбудсменах по всякому направлению жизни, в отсутствие институтов, которые помогли бы обойтись без таких «ходатаев», подвижников «малых дел».
Ну а для других — «Народной волей» и террором. Вряд ли второй путь будет сейчас востребован: «настоящих буйных мало».
Это и хорошо. Впрочем, есть опасный аналог: исламистское подполье, спекулирующее на идеях «справедливости».
Реакция иных нынешних демократов на поведение избирателей во многом сходна с народнической. Для одних идеи демократии являются самоочевидными истинами. Мол, достаточно изложить такие ценности — и избиратель сам должен, если он с мозгами, за них проголосовать без всякого предвыборного спектакля. Напоминает бакунинское про «природный» социалистический характер русского крестьянства.
Но народ в массе своей, оказывается, предпочитает жить «с пакетом Яровой на голове».
Для других шоком стало то, что люди, живущие в убогости, голосуют искренне за партию власти: «12 часов шли и шли больные, старые, с вываливающимися челюстями, ничего не понимающие, плохо одетые старые люди…. И они — годов рождения до 1965-го — хотели голосовать за Путина и «Единую Россию»… Они несли это желание из грязных квартир… От избирателей нашего участка пахло этими квартирами, стоял плотный дух нестиранной заношенной одежды, отсутствия дезодорантов, плохой еды, которую они ели сегодня, как и вчера… Но им нравится их жизнь, они хотят так жить…»
Третьи злорадствуют: «Выборы показали, что ни бабушки, ни учителя, ни шахтеры, ни дальнобойщики, ни врачи нашей страны не достойны в массе своей, чтобы о них думали, чтобы за них бились и отстаивали их интересы. Пусть валютные ипотечники замерзают на улицах, дальнобойщики становятся безработными, а семьи шахтеров пухнут от голода. Про учителей вообще ни одного доброго слова. Создали себе такую страну — и подыхайте в ней сами!»
Ленин в статье «О национальной гордости великороссов» (декабрь 1914 года, уже шла Первая мировая) в обоснование лозунга «Поражение своего правительства в империалистической войне» идет дальше Чернышевского: «Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т.д. «защитой отечества» великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».
Кого он потом с соратниками, проехав через территорию Германии делать русскую революцию, приведет к власти? Которая превратится в жестокую диктатуру («Сталин послан нам Богом»). Во имя свободы и справедливости, разумеется.
«С нами построже надо, а не то мы забалуем», — пришедшая еще из крепостничества мысль жива для многих и поныне. Они тоскуют по «сталинской дисциплине». Сам он, говорят, как-то помянул опыт викторианской и более ранней Англии, где смертная казнь полагалась, в том числе детям, за десятки преступлений, даже мелкие кражи.
Но как получилось, что в одном случае развилась-таки законопослушность, а в другом, едва пропала угроза жизни или загреметь в концлагерь, не пошла в рост тяга к бытовой культуре? Не из-за равенства ли перед законом?
«Догоняющая» сталинская модернизация затронула не все пласты массовой культуры и поведения — в основном те, которые непосредственно касались отношений с государством. А как будут между собой «винтики системы» разбираться — дело десятое. Преступления против государства караются и теперь суровее, чем против личности.
Но как может веками унижаемая государством личность контролировать честность избрания «государственных людей», если, к примеру, сами избиратели еще не отвыкли гадить у себя же под носом: за оградой любого садоводческого товарищества — непременно помойка, как и «в местах массового отдыха граждан». Как может «честно голосовать» и ценить такое голосование человек, мочащийся в лифте, привыкший жить в заплеванном им и соседями подъезде, паркующийся на газоне, ломающий почтовые ящики в доме, где живет, и выбрасывающий мусор из окна даже дорогой машины на обочину? Может, сначала должно это все быть выбито штрафами, арестами, полицейщиной и т.д., а потом будет вам «честное голосование»? Не знаю.
Народ неразумен и нуждается в строгости, а не в вольностях; дай ему волю, он дров наломает — в этом извечном представлении власть «ковала» лишь обратную сторону медали. По другую сторону которой оказался нечаевский (Сергей Нечаев — видный народник, считал, что ради победы революции возможны любые жертвы, это с него Достоевский писал своих «Бесов») лозунг «Железной рукой загоним человечество в счастье». Его приписывают то Ленину, то Троцкому, но он точно фигурировал в соловецком концлагере.
По обе стороны медали одно и то же: мы сами знаем, как народу лучше. В основе— ментальное, имущественное и культурное отчуждение между «нами» и «ими». Оно и теперь суть доминанта русской общественной жизни.
Копнув глубже, обнаружим зияющее отсутствие идей Просвещения, индивидуализма и гуманизма, откуда (а также из религиозного «Великого пробуждения», заложившего начало епархиальной протестантской демократии, где воровать голоса было не принято) вышел обычай выбирать себе правителей-представителей голосованием индивидуумов, личностей. Но нам по-прежнему ментально ближе другая форма — «всем миром».
О каком же из этих двух форм голосований остряк Ежи Лец сказал: «Мечта рабов: базар, на котором можно купить себе господина»? Впрочем, еще до него не менее острый на язык Марк Твен заметил: «Если бы от выборов что-то зависело, нам бы не позволили в них участвовать».
Это я к тому, что дальнейшее развитие русской истории не будет определяться формальным голосованием. И никогда оно им не определялось.
