Дмитрий Тренин

| Московский Центр Карнеги

Российская внешняя политика 2017 года запомнилась прорывом на Ближний Восток, углублением конфронтации с США и отчуждением с Европой, тактическим продвижением в Азии и статус-кво на постсоветском пространстве. Россия существенно расширила свой внешнеполитический инструментарий, но резкий контраст размаха внешней политики с ограниченными возможностями российской экономики по-прежнему сохраняется

2017 год отметился в истории российской внешней политики большими успехами и разочарованиями. Очевидным успехом стало завершение основной фазы военной операции в Сирии. Вопреки многим прогнозам, щедро раздававшимся осенью 2015 года, Москва не увязла в «ближневосточном Афганистане», не осрамилась на поле боя, не попала в тиски суннитско-шиитского разлома, не понесла тяжелых потерь в живой силе и технике, не стала жертвой массированных атак террористов и при этом не утратила способности к миротворчеству между противоборствующими сторонами.

Наоборот, военные действия и дипломатические усилия России удачно сочетались и эффективно координировались политическим руководством страны, которому удалось создать невиданную ранее коалицию с Ираном и Турцией, одновременно взаимодействуя с Саудовской Аравией и Иорданией, Египтом и Израилем.

Таким образом, удалось решить не только ближайшие задачи: сохранение у власти режима Асада и через это – сохранение целостности сирийского государства, а также разгром боевой силы экстремистского, запрещенного в РФ «Исламского государства», но и задачу среднего уровня – возвращение России на Ближний и Средний Восток как влиятельного игрока и наконец достичь главной цели всей операции – подтвердить статус России как великой мировой державы.

Российские лидеры и в 1990-е годы утверждали, что Россия даже после распада СССР остается великой державой. Но только сейчас это утверждение стало общепризнанным фактом. Относительно недавнее неосторожное высказывание бывшего президента США Барака Обамы о России как о региональной державе воспринимается теперь с усмешкой даже в Америке. Да, пожалуй, Россия действительно стала региональной державой – теперь еще и на Ближнем и Среднем Востоке.

Западное направление

От успехов – к разочарованиям. Надежды на то, что новоизбранный президент США Дональд Трамп закроет период конфронтации с Россией и начнет глобально договариваться с Москвой на основе пересекающихся национальных интересов двух стран, оказались не только разбиты, но сменились гораздо более мрачными, чем прежде, прогнозами относительно будущего отношений России и США.

В 2017 году Россия стала фактором внутренней американской политики, которая переживает острейший за последнее время кризис. Это делает практически невозможным улучшение отношений в течение президентства Трампа – сколько бы оно ни длилось. Теперь, наоборот, речь идет о дальнейшем ухудшении отношений.

Расследование спецпрокурора Роберта Мюллера, нацеленное на поиск следов государственной измены в действиях Трампа и его команды, создает в США психологический климат, в котором Конгресс в отместку за российское вмешательство в выборы последовательно расширяет санкции против РФ, а средства массовой информации изображают Россию худшим врагом Америки, чем в свое время СССР. В этих условиях усилия президента Путина выстроить личные отношения с Трампом могли привести лишь к очень скромным результатам.

Другим разочарованием для России стала Европа. Президентские выборы во Франции выиграл не фаворит Москвы Франсуа Фийон, а гораздо менее расположенный к Москве Эммануэль Макрон. Надежды, что Париж станет застрельщиком в процессе ослабления, а затем и снятия антироссийских санкций, развеялись. Более того, при Макроне французская внешняя политика приобрела динамику, которая способна не столько сблизить Москву и Париж, сколько развести их еще дальше.

Подобная динамика уже несколько лет присутствует в российско-германских отношениях, которые из одной из опор стабильности на Европейском континенте превратились в фактор взаимного раздражения и растущей подозрительности. Поглощенная внутренними проблемами, Европа – за исключением ее восточного фланга – сегодня меньше интересуется Россией, чем когда бы то ни было в прошлом. В итоге Москве не удалось компенсировать фактическую блокаду отношений с США позитивной активностью на европейском направлении.

Важнейшей причиной неудачи в отношениях с Европой стало продолжение вооруженного конфликта в Донбассе и неспособность сторон обеспечить даже прекращение огня на линии соприкосновения. Постоянные перекрестные обстрелы, в которых продолжают гибнуть люди, очевидно невыгодны Москве и лишь подкрепляют позицию Киева как «жертвы агрессии». Сознавая это и, возможно, понимая нереальность смены власти на Украине в благоприятном для Кремля направлении, Владимир Путин выступил с инициативой введения в регион миротворцев ООН. Идея замораживания конфликта по кипрскому образцу была предсказуемо отвергнута Украиной и США. Европейские попытки распространить путинскую инициативу на весь регион конфликта были, в свою очередь, отклонены российской стороной.

Вероятно, в Москве все отчетливее понимают, что уход Украины из российской сферы влияния и ее переориентация на Запад – свершившийся факт, который имеет в том числе и позитивные последствия для России (прекращение многолетнего субсидирования Киева Москвой, исключение украинского газового шантажа в отношении России и так далее). Вместе с тем осознание реальности длительного – на всю обозримую перспективу – соседства с враждебной сорокамиллионной страной, которая будет постоянно требовать деоккупации территорий и компенсации за нанесенный ущерб, придет не скоро. Между тем это осознание абсолютно необходимо для того, чтобы понять, что нужно и что можно делать в отношении Украины. Пока же остается лишь констатировать: если Сирия – высшая точка российской внешней политики, то Украина, безусловно, ее низшая точка.

Восточное и постсоветское направление

На фоне блестящего успеха и горьких разочарований остальные направления российской внешней политики выглядят не столь драматично. Крепнет китайско-российская геополитическая антанта, основанная на обоюдном стремлении Москвы и Пекина к полицентричному мировому порядку. Китай получает все больший доступ к российским энергоресурсам и военным технологиям. Москва тесно координирует с Пекином свои действия в кризисе, возникшем вокруг ракетно-ядерной программы Северной Кореи.

В то же время более широкое экономическое сотрудничество продвигается не очень быстро, российский ответ на китайскую инициативу «Пояса и пути» не особенно впечатляет, а тем временем асимметрия между динамичным и все более сильным Китаем и пока еще не запустившей свою стратегию экономического и научно-технического развития Россией становится все больше.

Формирование большой евро-азиатской стратегии Москвы как сердцевины ее внешней политики пока идет неровно. Укрепление отношений с Пекином проводится параллельно с затянувшейся стагнацией в российско-индийских отношениях. Вступление Индии и Пакистана в 2017 году в Шанхайскую организацию сотрудничества, безусловно, важнейший шаг на пути создания геополитической и геоэкономической системы Большой Евразии, но пока что расширение ШОС выглядит скорее формальным актом, чем реальным усилением организации.

Москву можно поздравить с тем, что ей удается вести дела одновременно и с Дели, и с Исламабадом, но в целом южноазиатское направление внешней политики РФ в уходящем году очевидно просело. Возможно, это отчасти результат дефицита ресурсов, в том числе человеческих, но будет печально, если проседание продолжится и приоритетность отношений с Индией останется лишь риторической, а отношения с Пакистаном будут сосредоточены только на афганских делах.

Москва, впрочем, сделала в 2017 году заметный шаг в направлении Юго-Восточной Азии, которая рассматривается как составная часть большой евразийской конструкции наряду с ее ядром – странами ШОС. Помогли саммит G20 во вьетнамском Дананге и Восточноазиатский саммит на Филиппинах. Вьетнам – российские ворота в АСЕАН, где крупнейший потенциальный партнер – Индонезия. Для России выход в этот регион, где проживает 500 млн человек, и желателен, и труден – из-за ограниченного предложения конкурентоспособной российской продукции и из-за недостатка экспертизы. Главное теперь, чтобы желание было подкреплено ресурсами и волей и помогло преодолеть трудности.

В Северо-Восточной Азии российская дипломатия 2017 года, помимо совместных с Китаем шагов по корейской ядерной проблеме, продолжала плотный диалог с Японией. Этот диалог уже открыл путь к договоренностям по вопросам экономического сотрудничества, в том числе на Курильских островах. Гораздо более важным, учитывая развитие ситуации на Корейском полуострове, стало военно-политическое направление диалога. Постепенно между президентом Путиным и премьером Абэ укреплялось взаимопонимание и нарабатывался потенциал доверия. Фактически Россия и Япония уже вплотную приблизились к наиболее чувствительному вопросу двусторонних отношений – вопросу о мирном договоре и о границе между двумя странами. Учитывая политический календарь, для решения этой проблемы у Москвы и Токио остается довольно узкое окно возможностей – 2018–2020 годы.

Наконец, в ближайшем постсоветском окружении России внешняя политика Москвы продолжала решать многочисленные тактические задачи. Евразийский экономический союз оставался полезным, но не особенно заметным объединением, как и Организация договора о коллективной безопасности. Институты Содружества независимых государств, в которое все еще формально входит Украина, постепенно отходят на второй-третий план или тихо отмирают.

В сфере двусторонних отношений российская внешняя политика спокойно наблюдала за умеренной диверсификацией – в сторону развития отношений с Евросоюзом – внешних политик Белоруссии и Армении, стараясь при этом поддерживать тесные контакты с Минском и Ереваном. Сама Москва при этом уделяла больше внимания давно диверсифицировавшимся Казахстану и среднеазиатским соседям, включая Узбекистан.

Новые инструменты

Итак, российская внешняя политика 2017 года запомнилась прорывом на Ближний Восток, углублением конфронтации с США и отчуждением с Европой, болью конфликта на Украине, тактическим продвижением в Азии и поддержанием статус-кво на постсоветском пространстве. Такой анализ, однако, был бы не полон без короткого упоминания еще о двух моментах: методах внешней политики и ее цене.

В последнее время Россия существенно расширила свой внешнеполитический инструментарий. Важной составляющей его стала внешнеполитическая пропаганда, которая, казалось, умерла вместе с Советским Союзом. Вместо этого она возродилась в иной, гораздо более динамичной форме.

Речь уже не идет о пропаганде достижений российской политической системы, экономики, науки и техники, культуры или идеологии и ценностей. Не особенно усердствует нынешняя версия пропаганды и по части продвижения российской внешнеполитической повестки. Вместо этого она сосредоточена на критике современных западных обществ, но не извне, а изнутри; на развенчании западной демократии, «как она есть на самом деле», и на формулировании убедительной альтернативы унифицированным подходам мейнстримных СМИ. В каком-то смысле она напоминает западную радиопропаганду, популярную в СССР.

Боязнь «кремлевской пропаганды», возродившаяся на Западе впервые со времен зиновьевского Коминтерна, является, вероятно, наиболее объективной оценкой действенности нынешних московских усилий на этом направлении. Недаром большинство материалов открытой части доклада американских спецслужб о российском вмешательстве в президентские выборы 2016 года были посвящены деятельности телеканала RT.

Другой новацией стала диверсификация политических контактов Москвы. Долгое время эти связи ограничивались общением с действующими властями и системной оппозицией. Сейчас эти рамки значительно расширены. Знаковым в этом отношении стало приглашение в Кремль в ходе французской предвыборной кампании кандидата в президенты Франции Марин Ле Пен.

Российские политики налаживают контакты с теми силами в Европе, кого принято считать крайними – правыми или левыми. Москва – через государственные СМИ – не скрывает своих предпочтений на тех или иных выборах, выражая готовность работать со всеми, кто пользуется сколь-нибудь значимой поддержкой в своих странах.

Вероятно, этому в России научились, наблюдая, как высокие западные чиновники активно общаются с несистемной оппозицией в странах с авторитарными режимами. Известно, что общение такого рода нередко связано с материальной поддержкой – как публично признаваемой, так и скрытой. Наряду с активизацией внешнеполитической пропаганды новый формат общения глубоко шокировал западные элиты, успевшие отвыкнуть за последние 30 лет от московского политического активизма на чужих площадках.

Наконец, третьей новацией стало участие в российской внешней политике граждан и групп, номинально не связанных с государством. Владимир Путин говорил о «патриотических хакерах», в Донбассе открыто признается наличие российских добровольцев, из Сирии идут сообщения о частных военных компаниях. Есть частные, но дружественные властям спонсоры, реализующие различные интересные Москве проекты; есть частные, но безусловно дружественные Кремлю СМИ. Есть отдельные персоны – их, правда, немного, – которые не только делают важные внешнеполитические заявления, но и проводят крупные мероприятия за пределами страны – и все от своего имени.

Такое расширение инструментария российской внешней политики дает возможность осуществлять действия, формально не неся ответственность за них. В этом случае российское руководство, которое, вероятно, так или иначе координирует подобную деятельность, берет в качестве примера не Советский Союз, а современный Запад с его множеством игроков, нередко работающих в области внешней политики рука об руку с официальными властями на принципах особого рода частно-государственного партнерства.

Активность и размах российской внешней политики резко контрастируют с ограниченными экономическими и финансовыми возможностями современной России. В Кремле, судя по высказываниям главы государства, осознают угрозу возможного перенапряжения: урок Советского Союза еще свеж в памяти у многих. Сирийскую кампанию, насколько можно судить по косвенным признакам, удалось удержать в финансово приемлемых рамках. Более того, она окупилась и еще окупится в результате роста престижа России и ее оружия на Ближнем и Среднем Востоке – одном из главных мировых рынков вооружений.

С другой стороны, некоторые акции – например, приглашение Ле Пен в Кремль – скорее направлены на то, чтобы сделать громкое заявление, чем в расчете на конкретный результат. Предполагаемые действия российских «патриотических хакеров» на американском поле настолько возмутили политическую элиту США, что она солидарно заняла жесткую антироссийскую политику, выразившуюся в усиливающихся санкциях. Главная проблема здесь, как представляется, в увлечении тактическим эффектом и оперативной стороной дела без постановки стратегических целей и проработки путей их достижения. Эта проблема, правда, появилась не в 2017 году.

Публикация подготовлена в рамках проекта «Европейская безопасность», реализуемого при финансовой поддержке Министерства иностранных дел и по делам Содружества (Великобритания)

Метки: АСЕАН, Ближний Восток, внешняя политика России, Европа, Индия, Китай, Макрон, Пакистан, Путин, Россия, Россия-Китай, Сирия, США, США-Россия, Трамп, Украинский кризис, Франция, ШОС