Евгений Кузнецов: Назад в Средние века. Нужны ли всем российским университетам кафедры теологии
| Forbes
Как уровень развития цивилизации связан с передачей университетов церкви, плясками ульяновских летчиков, качеством образования и продолжительностью жизни
У меня есть две новости об университетах. Первая: каждый год учебы в них дает дополнительный год жизни. Вторая: в российских университетах хотят повсеместно ввести кафедры теологии. Казалось бы, какая тут связь?
Средневековая Европа была образцово-показательным пост-апокалиптическим миром. Варварские племена осваивали наследие Римской империи в меру своего понимания. Превращая, например, римские амфитеатры в крепости и ставя замок феодала на арене, где состязались гладиаторы. Всеобщий упадок наглядно демонстрировал, что может произойти даже с самым успешным обществом, не создавшим необходимые для развития институты.
Показательно, что постепенное восстановление Европы началось с активного импорта этих институтов, прежде всего — формирующих здоровые и адекватные элиты и образованное сообщество. Первой, наиболее близкой к университетской модели школой, была Магнаврская высшая школа в Константинополе, которую специально создали для подготовки элиты Восточного Рима в середине IX века. В ней впервые сложилась система, напоминающая тривиум и квадривиум — две ступени из семи основных университетских дисциплин — грамматика, логика, риторика и арифметика, геометрия, астрономия и музыка. Показательно, что передача Константинопольского университета под управление Церкви совпадает по времени с деградацией и закатом Византийской империи. К концу своего существования восточные римляне забыли даже секрет «греческого огня» — оружия, которое веками обеспечивало безопасность Константинополя от вторжения с моря и было их основным «гарантом безопасности».
Университеты средних веков были чрезвычайно интересным общественным институтом. В них процветало самоуправление, образование шло на латыни, что позволяло профессорам и студентам свободно мигрировать между различными странами. Сообщество кочующих студентов (многие их них становились поэтами и музыкантами — вагантами) разносило по Европе не только «античные ценности» (в том числе в виде стихов Овидия, весьма вольного содержания), что стало фактической предтечей Возрождения, но и совершенно особый «вольный дух». Жизнь их состояла из драк, диспутов, пьянок и смертельных дуэлей в таком количестве, что пляски ульяновских летчиков в те времена могли соответствовать только скучному времяпрепровождению монашек.
Более того, подрывная и антиобщественная деятельность студентов стала ключевой для развития, например, медицины: как появилась бы современная медицина, если бы они не раскапывали кладбища и не препарировали трупы?
Основная миссия средневекового университета состояла в подготовке образованной элиты сообщества средневековых городов. А потому «высшими» факультетами были медицинский, юридический и богословский. Остальные науки считались «низшими», и служили общим фундаментом образования. Это было весьма прогрессивно для раннего периода развития европейской цивилизации, однако, стало очень мощным способом консервации развития в уже на пороге Нового времени. И тогда произошла достаточно существенная революция университетов, во многом предопределившая дальнейшую историю.
Первая трансформация университетов
В зарождающихся национальных государствах задавались вопросом: где учить элиту Нового времени? Заметим, что Петр I не импортировал из Европы университеты именно потому, что в тот момент они вовсе не были центрами развития и формирования элит, а скорее, были способами воспроизводства старого общества. В то время начинался расцвет разнообразных «специализированных школ», которые ставили во главу угла обучение непосредственной профессии (артиллерия, навигация, горное дело), а комплексное университетское образование уходило в тень. Однако, уже в течение последующего века ситуация драматически изменилась. Германия и Франция предложили сразу несколько крупных университетских проектов.
Главной новацией, несомненно, является университет Гумбольдта, идеи которого во многом основывались на размышлениях Канта (знаменитые «Споры факультетов»). Фактически, в университетах совершился переворот — «низшие факультеты» средних веков, в которых и была сосредоточена наука, как естественная, так и гуманитарная (в том числе философия), вышли на первый план в споре с «высшими», и миссией и ценностью университета стало производство нового знания, а не передача старого. Основным качеством, развиваемым в студенте, стал «свободный дух творчества».
Партнер и единомышленник Гумбольдта, Шлейермахер, писал: «Целью университета является не учеба сама по себе и ради самой себя, но познание, и здесь не только наполняется память и обогащается ум, но в юношах должна возбуждаться, если это только возможно, совсем новая жизнь, высший, истинно научный дух. А это уж никак не удастся по принуждению; такую попытку можно предпринять только в атмосфере полной свободы духа». Академическая свобода заиграла новыми красками — теперь это стала не только свобода профессора, но и свобода студента, в том числе, на право быть балбесом и разгильдяем. Впрочем, если из-за этого он терял студенческий статус, то это лишь доказывало правоту принципа.
Университеты Гумбольдта, ставшие ядром возрождения немецкой нации, не только стали мировым стандартом развития науки и образования, но и позволили Германии буквально за один век совершить оглушительный рывок от полуразрушенной европейской провинции к стране-лидеру, определяющему научное и технологическое развитие Европы почти два столетия. Новой модели государственного управления, основанной на «прогрессивной бюрократии» требовались уже не «юристы и богословы», а специалисты, понимающие сущность научного подхода к миру и способные принимать решения на основании широкого набора научных метафор и подходов.
В то же самое время Франция, начинавшая XIX век в статусе ведущей страны Европы, бывшей не только одной из самых влиятельных и развитых стран того времени, но и предложившей политическую повестку развития цивилизации, актуальную до настоящего времени, тоже предпринимает попытку реформирования системы университетов. Все началось с того, что революционный конвент создает плеяду сильных школ (Écoles), которые большей частью сохранились до настоящего времени. Основной их целью было выведение высшего образования за контур церковного и религиозного, которое доминировало на тот момент во Франции. Но затем Наполеон Бонапарт предпринимает еще более революционную попытку в истории образования — сформировать единый комплекс образования от начально до высшего, подчинив все образовательные учреждения Франции одному университету — Императорскому.
Фактически, была уничтожена не только идея университетской свободы, но и модель «локального кампуса» — пространственной целостности университета как среды взаимного просвещения и обмена знаниями. Впрочем, крупные Школы сумели быстро отстоять свою независимость, и в целом попытка реализовать наполеоновскую реформу, продолжавшаяся почти весь XIX век, так ни к чему и не привела. В конце века французское высшее образование уже полностью проигрывало германскому, и стремилось его догнать. Проигрыш Франции во франко-прусской войне был наиболее ярким симптомом накопленного отставания.
Российский путь
Россия попыталась совместить обе модели. С одной стороны, новые университеты создавались по гумбольдтовской модели. С другой, они становились центрами образовательных округов и были лишены значительной части академических свобод. Богословие не было выделено в факультет, но присутствовало в виде кафедры, обязательной для обучения студентов всех специальностей. Богословов русские университеты не выпускали, но закон божий заучивали все.
В целом, ряд реформ XIX века, в том числе масштабная ставка министра Уварова на продвижение и поддержку русских профессоров (получавших образование, как правило, в Германии), лично им отобранных и курируемых, дала впечатляющий всплеск русской науки. К концу века русские школы медицины, химии, физики, математики, биологии были весьма заметны и уважаемы в мире.
Весьма удачной была и модель формирования инженерного образования. В то время в мире господствовали две модели — американская (где «преподавали» от общего к частному — много науки, мало практики) и немецкая (много практики, мало науки). Однако при формировании Московского императорского Технического Училища эти принципы были сбалансированы, и в результате система ИМТУ получила три золотых медали на международных промышленных выставках — в Вене, Филадельфии и Париже. Итогом стало признание в США, и во многом именно модель ИМТУ стала примером для MIT и других ведущих американских технологических университетов.
Безусловным лидером образования в XX веке стали американские, а чуть позже и британские университеты (именно они и возглавляют сейчас топы мировых рейтингов). В основе их модели лежит чрезвычайно важное дополнение гумбольдтовского университета — практически в каждом из ведущих университетов есть своя бизнес-школа, и обучение менеджеров и предпринимателей является одной из центральных миссий университета. Американцы давно поняли, что каждая технологическая революция базируется на усложнении навыков управления, и потому они не отрывают управленческое образования от научного и технологического, в итоге добиваясь лидерства уже в третьей технологической революции подряд.
А вот богословское и теологическое образование вообще можно встретить только в наиболее старых университетах, основанных еще в XVIII веке. Открывшиеся же в конце во второй половины XIX, а к ним относятся, например, и MIT, и Stanford — либо не имеют эти кафедры вовсе, либо имеют сильно редуцированные соответствующие школы.
И несомненно, американские университеты — лидеры в части адаптации своего образования под текущие актуальные вектора развития науки и техники. К примеру, в MIT на уровне ведущих департаментов (наравне с физикой и экономикой) вы встретите «Computational and Systems Biology», «Brain and Cognitive Sciences», «Biological Engineering» — причем именно в таких комбинациях и междисциплинарных связках. Другой пример: всего пару лет назад начался бум Machine Learning, и в Carnegue Mellon University уже открыто специальное направление. Если же поинтересоваться, а где можно получить еще образование в этой наиболее востребованной специальности настоящего и будущего, то в списке будут практически все ведущие университеты США.
И о продолжительности жизни
Очень показательно, насколько эффективна эта «гибкость». Если абитуриенты, стремящиеся стать биологами или обычными инженерами, частенько остаются после обучения без работы, то те, кто ставит на computer science трудоустраиваются на все 100% и с весьма высокой оплатой.
За прошедшие два века, в ходе трех промышленных и технологических революций, средняя продолжительность жизни в мире выросла с примерно 30 до 70 лет (а в странах лидерах — и все 80). А в ходе наступившей «цифровой революции» мы очень надеемся, что будет достигнута и планка в 120 лет, что соответствует самым везучим долгожителям современности. В ходе всей прошедшей трансформации человечества теология в университетах смещалась с позиции центрального «высшего» факультета на уровень одного из департаментов, призванного изучать все многообразие культур и верований человечества и примирять их в мире глобального мультикультурального человечества. И вокруг таких университетов возникает новое, динамичное, технологичное, нацеленное на развитие человечество. Кампусы университетов становятся «островками будущего», в которых реализованы и развиваются те технологии и практики деятельности, которые будут определять успех через 10-15 лет. И выпускники выходят в мир подготовленными, знающими больше, чем окружающий мир, а не недоучками, которых надо «дотягивать на производстве».
Я не против теологии в университетах. Но я против того, что в нашем высшем образовании очень мало масштабных инициатив, которые бы вернули российские университеты в разряд ведущих мировых школ, как это было век-полтора назад.
