Евгений Савостьянов

| Специально для сайта СВОП

Безоговорочный вывод большей части крайне ограниченного контингента российских войск в Сирии накануне старта мирного диалога в Женеве стал, как ни странно, сюрпризом для многих.

— Василий Иванович, а что такое политика?

 — Видишь, Петька, комара?

 — Вижу.

 — А видишь, как он ссыт?

 — Нет.

 — А политика, Петька, это — ещё тоньше.

Старый советский анекдот

Безоговорочный вывод большей части крайне ограниченного контингента российских войск в Сирии накануне старта мирного диалога в Женеве стал, как ни странно, сюрпризом для многих.

Хотя, думаю, очень многие понимали, что лучшего момента для такого решения уже не будет.

То ли мы отвыкли от хороших новостей, то ли от рациональных поступков, но именно тогда, когда случилось и то и другое, у многих возникло ощущение неожиданности.

Позволю себе высказать сугубо личное представление о то, что же это было.

Россия оказалась вовлечена в военную сторону сирийско-иракской гражданско-религиозной войны после приезда в Москву Кассема Сулеймани. Миссия чрезвычайно интересного и закрытого человека в иранском руководстве состояла в том, чтобы убедить российское руководство в возможности и целесообразности спасения династии Асадов.

Мы — пехоту, вы — небо, технику и военное планирование, и Сирия — наша.

“Зачем?”, опять-таки “Зачем?”, а не “Почему?”, какие реальные интересы России собиралось  отстаивать её руководство, соглашаясь поддержать иранскую инициативу, я лично понять так и не смог.

Наверное, чего-то не знаю. Ах, да: Сирия — наше сакральное всё, и ещё база в Тартусе. И ещё — постоянная проблема в отношениях с Израилем, и Хезболла, и, главное, — участие в войне суннитов и шиитов (а именно такой характер приобрела война на территории Сирии после того, как симфония великих держав по химическому разоружению сирийского режима в 2013 году привела к резкому ослаблению прозападных секулярных сил и усилению влияния религиозных экстремалов) на стороне шиитов, что стране с 20% собственного суннитского населения как-то не charmant.

Зато — опять проявили самостоятельность, способность всех озадачивать и даже ставить в тупик.

И будем уничтожать террористов на дальних подступах, и спасём законный дружественный режим (кто там законный в гражданской и, особенно, в религиозной войне — только Он знает).

И вошли, и стали бомбить.

При этом выяснилось, что у российского руководства, которое всегда, ещё с царских времён, имело высочайшего уровня ближневосточную экспертизу, странно приблизительные представления о положении дел на местах — от неведения “кто есть туркоманы” до несуразицы в понимании, кто под крылом — бензовозы ИГ или курдов, к тому же курдов, лояльных Барзани (в 1961 ещё году я разбил пузырёк с чернилами о стену иракского посольства, участвуя в протесте против притеснений Барзани-отца и его сподвижников правительством Ирака — посольство было рядом с моей школой).

Те, кому не скучно и не лень было наблюдать вечерние “стрелялки” в наших истерических новостных телепрограммах, сразу обратили внимание на множественность взрывов (бомбёжка по площадям) или взрывы вдали от крестиков прицеливания (отклонения по моим оценкам составляли до 300 метров), что говорило о неизбирательном характере ударов и относительно большом возможном количестве жертв среди мирного населения.

Зато, говорят, у нас лучше обстояло дело с разведданными. Тут, правда, тоже есть заковыка: бьющий становится орудием в руках поставщика этих данных (ситуация, когда источник разведданных и заказчик — одно и то же лицо, всегда ставит исполнителя в роль крайне зависимую), и полной убеждённости в том, что наши люди в штабах и в небе в точности знали, кому посылается очередной взрывоопасный предмет, не было.

Похоже, бомбили, в основном, не войска и инфраструктуру ИГ, а, наоборот, тех кому ИГ — враг, но кто враг ещё и властям в Дамаске.

И бомбили достаточно эффективно: режим Асада был спасён, на некоторых важных направлениях были существенные тактические успехи. Значительная часть не радикальной оппозиции была принуждена к участию в мирном процессе.

Россия стала определять правила поведения на и над территорией страны для иностранных участников конфликта и вынудила всех, в первую очередь — США, отложив на время идею политической изоляции, вести с нашим государством регулярные переговоры и консультации.

За это пришлось заплатить жизнями 229 наших людей — погибших над Синаем, военнослужащих с Хмеймима, маленькой жертвы полоумной няньки и её неизвестных операторов.

Тем временем иранские “отпускники” несли серьёзные потери (по слухам и Сулеймани был ранен, что, впрочем, не помешало ему организовать спасение одного из наших пилотов), что не могло не сказаться на их настроениях. В последнее время военная инициатива в ряде мест снова стала переходить в руки врагов Асада и, что особенно печально — к войскам ИГ.

Но главное — выяснилось, что то, что для Хоменеи и Сулеймани было стратегией (формирование шиитской оси Иран-Ирак-Сирия плюс Бахрейн и юг Ливана с Хезболлой), для Роухани и его соратников было лишь элементом предвыборной тактики.

После того, как козырь “жёсткой руки” благодаря операции в Сирии был выбит из рук соперников в ходе выборов в меджлис и Совет экспертов, что стало одной из составляющих успеха “реформаторов” наряду с заключением “ядерного соглашения”, руководство Ирана стало отчётливей обозначать наличие национальных интересов, не всегда совпадающих с позицией России, и стремление снизить градус в отношениях именно с богатым кредитами и рынками, и технологически продвинутым Западом.

“Между Тегераном и Москвой сложились хорошие отношения, однако это не означает автоматического согласия Ирана с любым шагом России”, — заявил недавно Роухани. А ещё раньше стало ясно, что Россия — лишь один из возможных экономических партнёров. И по нефтяным ограничениям у Ирана своя позиция, которую он ни с кем, в том числе и с Россией, обсуждать не намерен, и т.д.

А Асад и его коллеги стали обозначать слабую свою заинтересованность в мирном процессе и, наоборот, сугубую заинтересованность в полной безоговорочной военной победе над всеми своими противниками, в том числе, нашими усилиями.

Стало совершенно ясно: Россией пытаются манипулировать, рассматривая наших в Сирии уже не только как союзников, но и как заложников.

Выход из этой совершенно не связанной с нашими реальными интересами игры стал неотложной задачей. Я был абсолютно убеждён, что немедленный выход — наилучшее из возможных решений. Ну, может быть, чуть-чуть погодить, чтобы больше влиять на позицию Асада в ходе переговоров. Но это — не важно.

Это — не наша война, и участвовать в ней, тем более в роли игрушки в чужих руках, нам ни к чему.

И мы вылезли из болота, в котором могли застрять на долгие годы с нарастающими издержками.

Да, тот факт, что решение принято так неожиданно, нашу репутацию с точки зрения надёжности не укрепляет. (Уверен: в чемпионате мира по непредсказуемости Россия заняла бы первое место, но непредсказуемо от него отказалась бы).

Зато, наконец, наши действия стали понятны и объяснимы: вывод войск из Сирии, прекращение своей вовлечённости в эту религиозную войну — в наших национальных интересах (только бы это не было преддверие активизации на другом направлении).

Мы им, интересам, и следуем. И теперь можем ответить на вопрос “Зачем?”, а не только на вопрос “Почему?”

В завершение — несколько слов на тему: а что дальше?

Ирак, Ливия, Сирия стали примерами краха национальных мультирелигиозных государств с тиранической властью вынужденно секулярных династий из религиозных меньшинств (по Ираку есть вопросы, обусловленные политизированной демографией). Нужно признать, что в каждой из этих стран Запад изрядно постарался.

Похоже, что Дар аль-исламу, как за 460 лет до этого европейскому христианскому миру, предстоит пройти переформатирование и на сто лет вернуться к идее религиозных, а не национальных государств. 400 лет — вообще характерный временной зазор в процессах, происходящих в этих двух мирах, поскольку ислам примерно на этот срок младше христианства, если сравнивать время выхода обеих религий в открытое политическое пространство.

Мы не должны слишком скромничать и считать, что Дюранд, Сайкс, Пико, Ллойд-Джордж, Рэтклифф, Маунтбэттен были такими гигантами мысли, что их решения не могут быть пересмотрены никем и никогда.

Возможно, прочертить новые границы в соответствии с линиями религиозного напряжения — не худшее решение для Ближнего Востока.

Да и вообще — не движемся ли мы к эпохе, когда государственные границы станут понятием весьма условным? Европа такую попытку сделала, и все мы сейчас можем наблюдать, как мучительно порой оборачивается новая реальность.

Метки: авиация, Асад, Ближний Восток, война, гражданская война, ИГ, ИГИЛ, Израиль, Ирак, Исламское государство, опозиция, Россия, Сирия, терроризм