ЗАЧЕМ ПУТИН ШЕСТЬ ЧАСОВ ГОВОРИЛ С МАКРОНОМ
Для французского президента главная задача сейчас – это быть переизбранным на свой пост в мае этого года.
При всем уважении к великой французской цивилизации и умению этой нации мастерски выкручиваться к своей выгоде из самых сложных международных ситуаций, уровень ожиданий от визита в Москву президента Эммануэля Макрона был очень низким.
Хотим мы того или нет, но линейные представления о зависимости внешнеполитических возможностей государств от их общего положения, как правило, себя оправдывают. Несмотря на некоторое интеллектуальное убожество такой логики, общий провал страны в экономике и способности влиять на свое ближайшее окружение неизбежно ведет к тому, что она уже мало что значит в решении вопросов стратегического значения. А глава этого государства в своей международной деятельности, как говорится, «отбывает номер» и скорее присутствует при важных событиях, чем меняет их содержание.
Именно это и можно было предполагать по поводу переговоров между главами России и Франции, состоявшихся в Москве накануне. Но применительно не только к Пятой республике и ее потенциалу в мировых делах, а к месту Европы в глобальной политике вообще.
Поэтому международным событием исключительного значения стало уже то, что президент России провел с иностранным гостем более шести часов, что явно вступает в диссонанс с привычной нам ролью и значением европейцев. Согласимся, что глава российского государства является очень загруженным делами руководителем, чтобы на протяжении такого времени заниматься пустыми разговорами. Тем более что, судя по последовавшей пресс-конференции, на встрече обсуждались не только конкретные последствия кризиса в Европе, но и его причины.
Мы не знаем доподлинно, какие именно решения обсуждались в ходе встречи и станет ли она вкладом в дальнейшее продвижение к новому региональному порядку. Однако наиболее важным результатом переговоров президентов России и Франции стало признание того, что противоречия, существующие между нами, – это не про Украину или личный фактор какого-либо государственного деятеля, а про объективные противоречия, возникшие по итогам холодной войны. Макрон, наверное, впервые среди лидеров Запада такого уровня признал это публично, хотя такое заявление и стало в чем-то результатом французской склонности к красивым фразам.
Последнее само по себе большого значения не имеет. Особенно на фоне истеричной кампании в американских и британских СМИ, основная цель которой состоит в убеждении всех, что единственная причина мифического русского «вторжения» на Украину в ближайшее время – это личностный фактор, планы и ценностные представления главы российского государства.
При этом совершенно не важно, что эволюция публичной риторики отдельных стран Запада происходит под воздействием российского военно-дипломатического давления. Государства вообще крайне редко склонны проявлять благоразумие в том, что касается контроля над территориями и распределения власти на мировой арене. И мы не знаем пока ни одного случая, когда новый международный порядок возник без угрозы «железа и крови» – иначе двигаться никого не заставить, поскольку все слишком увлечены своими внутренними делами. И уж особенно, когда у государств, как у Запада сейчас, за несколько десятилетий сформировалось убеждение в собственном силовом доминировании.
Признания в системном характере кризиса, даже с поправкой на собственную любовь Макрона покрасоваться в роли теоретика международной политики, означают по меньшей мере две вещи. Во-первых, в Западной Европе отдают себе отчет, что фундаментальная причина кризиса – это их собственная политика на протяжении двух с половиной десятилетий после холодной войны. Всего несколько месяцев назад наши европейские партнеры были готовы высказывать такую точку зрения только в максимально закрытом порядке, да и то сквозь зубы. Теперь пределы открытой дискуссии существенно расширились, что отодвинуло нас от грани перехода конфликта Россия – Запад в состояние военного времени. Известно, что неспособность признать системный характер конфликта исторически была одной из важнейших причин его усугубления.
Во-вторых, это же самое, похоже, понимают и в США. Другое дело, что американцы, в силу своего высокомерия и страха потерять лидерство среди стран Запада, никогда не говорят об ошибках публично. Но теперь у всех стран мира есть доказательство того, что не только по мнению России вопрос принадлежности Украины к военному блоку НАТО является важным не сам по себе, а в контексте общей несправедливости, проявленной по отношению к российским интересам.
Сейчас американцы не готовы эту несправедливость устранять и предпочитают балансировать на грани еще более ожесточенного конфликта. И их можно понять – война в Европе не нанесет ущерба американским интересам безопасности. Но с каждым годом она становится более опасной для способности США вести борьбу на другом, более важном для них сейчас направлении – в Азии. Именно это является единственным шансом «старых» европейцев избежать превращения не просто в задворки мира, но в его пороховую бочку.
Другое дело Германия и Франция. Им уже до смерти надоела украинская проблема и способность США в любой момент обрушить Европу в пучину большого конфликта. Но Европа слаба, и попытка освободиться от американской опеки после создания единой валюты евро и политического союза в рамках ЕС особых достижений не принесла. Сейчас ведущие европейские державы могут видеть для себя шанс сыграть на руку и американцам, и русским, интересы которых противоположны, но нет возможности для разрешения коллизии путем настоящей большой войны – в ней погибнут все.
Получится у них это или нет – шансы меньше, чем хотелось бы. Но они есть благодаря терпению России, нашему пониманию того, что украинский вопрос должен решаться самими жителями этой страны без указаний извне, а также открытому желанию президента Байдена избавиться от плохих геополитических активов. Не за просто так, конечно – международная политика не знает успешного опыта односторонних уступок, если это, само собой, не результат полного коллапса государственности, как это случилось с поздним СССР.
Какие другие цели преследует сам Макрон и, судя по всему, новый канцлер Германии Олаф Шольц? Для французского президента главная задача сейчас – это быть переизбранным на свой пост в мае этого года.
Сохранив мир в Европе, он сможет отодвинуть своих конкурентов, пытающихся направить Францию в сторону радикальной левой или правой повестки. Для Шольца главное – создать условия экономического процветания Германии на десятилетия вперед. Если он, в отличие от Меркель, сможет не просто тушить пожары внутри Европы и по ее периметру, но внесет вклад в создание устойчивых отношений с Россией – это окажется весьма достойным достижением, которое оценят хозяева немецкой экономики.
В результате главные европейские лидеры пытаются играть в коллективного Меттерниха – канцлера Австрийской империи, который во время Венского конгресса 1815 года лавировал между могущественной Россией и упрямой Англией ради закрепления статус-кво в центральной части Европы. Макрон и Шольц хотят добиться того же самого для всего Европейского союза. Однако сейчас не начало 19-го века, а возможности дипломатии высшего уровня намного более ограниченны. Но такие возможности есть, и именно поэтому президент России потратил на своего французского посетителя намного больше времени и сил, чем следовало бы в рамках присущего всем нам упрощенного видения международной политики.
