КРЕПОСТЬ ИЛИ БУНКЕР?
Российский Совет по международным делам
В каком виде нынешняя политическая элита воспринимает стоящие перед страной вызовы и угрозы
Строго говоря, подавляющее большинство недавних поправок к Конституции Российской Федерации мало связаны с внешней политикой. Настоятельной потребности что-либо существенно поменять в российском внешнеполитическом курсе пока не ощущается — ни на уровне руководства страны, ни на уровне большей части ее населения. Во внешней политике традиционно не признаются ни ошибки, ни, тем более, поражения. Самые очевидные коррекции внешнеполитического курса тщательно камуфлируются под последовательность и неизменность.
Внешняя политика — это вообще не слишком популярная тема для публичных дискуссий: оппозиции тут существенно труднее выиграть у власти, чем на многих других площадках. Если по поводу различных внутриполитических, социальных и экономических проблем в России не прекращаются острые споры, то устоявшиеся за двадцать лет официальные нарративы о «вставании с колен», о «возрождении великой державы», о «защите суверенитета» и об «укреплении международного авторитета» Москвы оспариваются разве что сугубо маргинальными и политически малозначимыми либеральными группами.
Не случайно министр иностранных дел Сергей Лавров, равно как и министр обороны Сергей Шойгу, год за годом оказываются в топе самых популярных, самых уважаемых и вызывающих наибольшее доверие политиков страны. Даже если согласиться с тезисом о том, что «крымский консенсус» приказал долго жить, а в обществе устойчиво растет запрос на новое сближение с Западом, то это еще не означает, что нынешний внешнеполитический курс уже превратился в серьезную внутриполитическую проблему для Кремля. Пока текущая международная деятельность не перешла из политического актива в политический пассив, у руководства нет и стимулов что-либо пересматривать в этой сфере.
Триумф «охранителей»
Тем не менее, целый ряд поправок в Основной закон, если и не предполагают непосредственных изменений во внешнеполитическом целеполагании или в механизмах принятия внешнеполитических решений, тем не менее отражают значительно сместившиеся за почти тридцать лет общественные представления о внешнем мире и о месте России в этом мире. Подчеркнем — не только представления российской власти, но и российского общества тоже. Кроме того, поправки важны еще и потому, что они задают новую «нарративную рамку» для российской внешней политики на многие годы вперед.
Коротко говоря, поправки к Конституции наполнены пафосом «охранительства». Их авторы, по всей видимости, исходили из того, что на обозримую перспективу российской внешней политике придется оперировать в преимущественно враждебном международном окружении, в весьма токсичной внешней среде, несущей угрозу не только отдельным российским интересам, но даже и российской государственности как таковой. Поэтому в Основном законе было крайне важно зафиксировать дополнительные гарантии того, чтобы эта едкая кислотная среда не разъела бы основы российской государственности и не подвергла бы необратимой коррозии фундамент национальной идентичности. Что и было сделано — в том виде, в котором нынешняя политическая элита воспринимает стоящие перед страной вызовы и угрозы.
Приведем несколько иллюстраций этих восприятий. В поправках не просто декларируются принципы национального суверенитета и территориальной целостности России. Но также отдельно упоминается недопустимость действий, направленных на отчуждение части территории России (кроме делимитации, демаркации, редемаркации госграницы), а также призывов к таким действиям.
Таким образом предвосхищаются ситуации, в которых внешние или внутренние силы будут предпринимать активные действия по территориальному развалу Российской Федерации. И едва ли речь идет исключительно о Крыме или о Курильских островах. При некотором напряжении воображения любая вполне академическая дискуссия о дальнейших судьбах российского федерализма может быть интерпретирована как призыв развалить Российскую Федерацию.
В поправках также фиксируется приоритет внутреннего законодательства над международным. Отныне решения межгосударственных органов, принятые на основании положений международных договоров с участием России, но противоречащие Конституции РФ, не подлежат исполнению. Таким образом, предполагается, что конфликты между двумя правовыми системами неизбежно будут возникать и, вероятно, углубляться (хотя не вполне понятно, зачем России вообще вступать в договоры, противоречащие ее Конституции). Алгоритмом разрешения таких конфликтов должно стать не совершенствование внутренней правовой системы и правоприменительной практики, как это нередко бывало на протяжении 1990-х гг., а отказ от выполнения обязательств России по подписанным ею международным договорам.
Понятно, что своим острием данная поправка направлена на самые неудобные и раздражающие, с точки зрения российских властей, международные организации — вроде Европейского суда по правам человека. Но фактически зажигается зеленый свет перед очередной кампанией борьбы с «низкопоклонством перед Западом» — будь то перед западными политическими и правовыми системами, социальными моделями или стандартами прав человека.
В несколько статей Конституции внесены изменения, предусматривающие для высших должностных лиц новые ограничения, связанные с их прошлой или текущей зарубежной активностью. Для этих лиц вводится требование постоянно проживать в РФ, запрет иметь иностранное гражданство, вид на жительство или другой документ, дающий право на постоянное проживание на территории другого государства, а также запрет открывать и иметь счета, хранить деньги и ценности в иностранных банках, расположенных за пределами РФ. Иными словами, факт длительного проживания за границей или возможность такого проживания в будущем, а также наличие финансовых активов за рубежом отныне на конституционном уровне считаются индикатором политической неблагонадежности.
Тесная привязка к зарубежному государству отныне воспринимается как потенциальная угроза для государства отечественного, как своего рода щель, через которую на территорию России могут просочиться разнообразные агенты нежелательного иностранного влияния. Попутно заметим, что если бы нынешние конституционные ограничения существовали в России сто лет назад, то Владимиру Ульянову (Ленину), который провел половину своей сознательной жизни в эмиграции, было бы трудно претендовать на пост председателя Совета народных комиссаров РСФСР. Формально речь в поправках идет лишь о высших должностных лицах. Но искушенный обыватель неизбежно запеленгует недвусмысленный сигнал о том, как российская власть относится к учебе и работе за рубежом, к двойному гражданству и наличию иностранных родственников, к смешанным бракам и к любым другим проявлениям процессов глобализации на вверенной ей территории.
«Охранительский» пафос чувствуется и в поправках о национальном единстве, о Боге и об исторической правде, о государствообразующем народе, о защите культуры и традиционной семьи. Как бы подразумевается, что все эти важнейшие составляющие российской идентичности находятся под непосредственной угрозой и нуждаются в дополнительной защите на уровне Основного закона, без которой их будущее неизбежно окажется под вопросом. Легко представить себе, какой поистине необъятный простор для расширительных толкований и произвольных интерпретаций открывается здесь перед сторонниками максимальной изоляции страны от внешнего мира!
Секундная и часовая стрелки истории
Критиковать все эти конституционные новации легко. Можно ссылаться на опыт развитых государств, в большинстве которых подобные конституционные нормы отсутствуют. Можно говорить о многочисленных лазейках в тексте поправок, дающих возможность произвольной интерпретации последних. Но отказать авторам поправок в определенной последовательности и логике тоже нельзя. Более того, в определенных обстоятельствах эта логика выглядит вполне рациональной.
Если мир на наших глазах втягивается в исторически длительный период непредсказуемых катаклизмов и потрясений, если в мировой политике и дальше будут множиться конфликты и войны, акты терроризма и пандемии, если нас ждут годы торжествующего национализма и воинствующего антиглобализма, если нам предстоит всемирная «игра без правил» и бесконечная «война всех против всех», то лучше подстраховаться заранее — в том числе и на нашем конституционном поле. Лучше минимизировать возможные риски, вытекающие из хронической нестабильности внешней среды, даже если за минимизацию рисков придется заплатить высокую цену.
Таким образом, акцент на «охранительство» выглядит если и не самым желательным, то, по крайней мере, вполне оправданным вариантом реакции на сгущающиеся на международном горизонте свинцовые тучи. Заранее приписывать «охранителям» своекорыстные мотивы или отказывать им в чувстве патриотизма было бы несправедливым: их страхи понятны и во многом обоснованы. Жизнь в «предвоенном» мире диктует свои правила и свои законы, игнорировать которые опасно и безответственно.
Однако, столь же опасно и безответственно было бы руководствоваться в государственном строительстве исключительно текущей международной конъюнктурой. Эту ошибку совершали и продолжают совершать многие политики повсюду в мире. Как с иронией отмечал Лион Фейхтвангер, «люди глядят на исторические события, как дети на часы: все внимание приковано к секундной стрелке, а движение минутной, не говоря уже о часовой, от них ускользает». А нынешнее возвращение международной системы к принципам Вестфальского мира может оказаться не более чем одним шагом секундной стрелки на циферблате истории.
Что если свинцовые тучи на горизонте рассеются, и снова выглянет солнце? Если нынешние дезинтеграционные тенденции в мировой политике уже в ближайшие годы сменятся на прямо противоположные? Если глобализация, превратившаяся в наши дни чуть ли не в бранное слово, получит второе дыхание и выйдет на новый уровень? Если у России, помимо традиционных союзников в лице армии и флота, в мире появятся другие надежные друзья и партнеры?
Основной закон, как не перестают уверять нас авторы поправок, рассчитан не на один-два года, а на долгие десятилетия. С точки зрения долгосрочных перспектив взаимодействия России с внешним миром главную озабоченность вызывают не столько конкретные положения отдельных поправок, сколько обозначенный ими вектор развития страны. Пока этот вектор обозначен лишь пунктиром. Но, как давно хорошо известно, российские чиновники, подобно любым другим исполнителям, стремятся не только следовать прямым указаниям начальства, но предугадывать тайные желания последнего. А потому осторожный пунктир способен быстро предстать в виде жирной красной линии. Тем более, что российское общество, скажем честно, всегда было восприимчиво к образу внешнего мира как к источнику вызовов и угроз, а не как к территории возможностей.
Идеология внешнеполитического «охранительства», несомненно, находила, находит и будет находить многочисленных сторонников в самых различных кругах российского общества. Эта идеология предлагает несложные и внешне вполне убедительные объяснения многочисленным проблемам, с которыми Россия сталкивается и еще долго будет сталкиваться как на международной арене, так и у себя дома. В России испокон веку привыкли исходить из того, что в мире нас не любят, не отдают должного нашим историческим заслугам, не желают нам успеха и готовы воспользоваться любой нашей слабостью, оплошностью или просто доверчивостью, чтобы нанести России максимальный ущерб, а то и вообще стереть нашу страну с карты мира.
Поэтому перечисленные выше конституционные поправки в известной степени уместно полагать не навязанными обществу сверху, но, напротив, популистскими, отвечающими устойчивому общественному запросу. Не случайно, что целесообразность их принятия мало кто подвергал сомнению; большинство этих новаций остались в тени более понятного для общества вопроса об обнулении президентских сроков. Однако, потакая широко распространенным национальным комплексам и, тем более, подпитывая эти комплексы, власть сильно рискует. Строя неприступные оборонительные бастионы, недолго и заиграться. И в итоге получить не величественное сооружение в виде «сияющего града на холме» или хотя бы в виде надежной «России-крепости», а уродливую конструкцию, которой больше подойдет название «Россия-бункер».
Причем совсем не очевидно, что люди, начинающее это монументальное строительство, будут разрезать красную атласную ленточку на торжественном открытии готового объекта. Как мы знаем из истории, знаменитый японский государственный деятель, основатель династии сёгунов Токугава Иэясу совсем не собирался полностью закрывать Японию от иностранцев. Но его правление заложило фундамент системы японского изоляционизма; практическая работа по строительству системы как таковой была проделана его сыном и внуком — вторым и третьим сёгуном рода Токугава. Тем не менее именно на основателя династии обычно возлагают ответственность за историческое отставание Японии, связанное с самоизоляцией Страны восходящего солнца, растянувшейся на два с половиной столетия.
Ne quid nimis
Чем бункер отличается от крепости? Очень многим. В отличие от крепости, бункер полностью герметичен и полностью изолирован от внешнего мира. Он, как правило, находится не на земле, а глубоко под землей. Попасть в бункер и покинуть его гораздо труднее, чем войти в крепость или выйти из нее. Дисциплина находящихся в бункере гораздо строже: по правилам внутреннего распорядка он больше похож на тюрьму, чем на крепость. В крепости можно жить постоянно в относительном комфорте, в бункере — только в крайних обстоятельствах военного времени. Строго говоря, в бункере вообще нельзя полноценно жить, там приходится лишь как-то выживать. Крепость можно перестроить для мирного использования (как был в свое время перестроен московский Кремль), бункер будущие поколения смогут использовать в лучшем случае как музей.
Современный Китай представляет собой государство-крепость, которое всегда жестко отстаивает свой политический суверенитет, но при этом остается бесспорным лидером мировой торговли, активным участником глобальных экономических, научно-технических, финансовых и других цепочек. Северная Корея — государство-бункер, находящееся за рамками международного разделения труда и целиком опирающееся на собственные силы. Как говорится, почувствуйте разницу!
Вопрос о том, стоит ли превращать Россию в неприступную крепость, остается открытым. Подчеркнем еще раз: имеются серьезные сомнения в том, насколько обосновано распространенное у нас мнение о неизбежности наступления глобального хаоса и тотального беспредела в мировой политике. Еще больше сомнений вызывают утверждения о способности России повторить китайский опыт строительства государства-крепости — другая страна, другая история, другая национальная культура. Может быть, истинным символом будущей России должен был бы стать не московский Кремль, а площадь у Софийского собора и Ярославово дворище в Новгороде Великом, где традиционно собирались соответственно Новгородское вече и тогдашняя «системная оппозиция».
К сожалению, вопрос о выборе между новгородской Софией и Спасской башней Кремля на повестке дня в данный исторический момент не стоит. Но вот превращения России в государство-бункер допустить никак нельзя. Такая трансформация лишила бы российское общество выстраданного им исторического будущего. Остается надеяться на профессионализм и умеренность тех, кто будет приводить текущее российское законодательство в соответствие с новой редакцией Основного закона. А также на квалификацию и здравый смысл тех, кто будет повседневно заниматься правоприменительной практикой, связанной с новыми поправками к Конституции.
Но, главным образом, остается надеяться на энергию и активность той части российского общества, которая не хочет для себя и для своих детей долгих лет существования в геополитическом бункере. Сбежать из бункера в одиночку легко и просто — для этого достаточно эмигрировать. Не допустить превращения в бункер страны — дело гораздо более трудное, но совсем не безнадежное.
