Федор Лукьянов: Мир меняет кожу
События осени 2009 — лета 2010 года показали, как быстро стала меняться мировая ситуация. Общие рассуждения о «неудавшейся гегемонии» и наступающей «многополярности » сменились переориентацией ключевых государств мира, переосмыслением их конкретных стратегий. Привычные форматы уже не могут не только соответствовать происходящим переменам, но даже маскировать их. Значит, им придется либо измениться, либо сойти со сцены.
Политический сезон осень 2009 — лето 2010 очень интересен с точки зрения темпов и характера перемен в международной системе. О фундаментальных сдвигах в мировой политике и о кризисе базовых институтов — международного права, ключевых организаций, привычных систем отношений — говорят давно, с конца XX века. Но сейчас накопление перемен достигло качественного рубежа, после которого они вышли на другой уровень. Точнее, спустились на этаж ниже — от общей трансформации к изменению поведения конкретных стран. И этот процесс будет набирать обороты.
Наиболее яркий пример — Турция.
Буквально за несколько месяцев страна совершила зримый поворот даже не в своей внешней политике, а в самоидентификации — от лояльной части «коллективного Запада» к региональной мусульманской державе с самостоятельными амбициями.
Естественно, перемена произошла не спонтанно, дело к ней шло на протяжении всего «нулевого» десятилетия, но последние месяцы стали переломными. Зимой правительство объявило о разоблачении масштабного заговора военных, которые якобы планировали государственный переворот, а в самом начале лета произошел громкий разрыв с Израилем, зафиксировавший переориентацию Анкары.
Эти два события связаны если не напрямую, то опосредованно. Внутренние перемены в турецком обществе (постепенный отход от строго светской идеологии кемализма, гарантом которой выступали военные, и, соответственно, ослабление их влияния) совпали с преображением внешнего ландшафта. В отсутствие объединяющей советской угрозы оказалось, что между Турцией и ее западными союзниками больше идейных и геополитических различий, чем считалось раньше. Якорем, который, по идее, должен был удержать Анкару на западной орбите, служила перспектива членства в Евросоюзе, к которому турецкая элита — и светская, и умеренно исламская — очень стремилась. Однако в какой-то момент стало понятно, что единая Европа принять Турцию не готова и дальнейший процесс переговоров грозит превратиться в бесконечный — и весьма унизительный для Анкары — поиск причин, почему вступление невозможно.
Развитие событий в Европейском союзе еще один важный процесс минувшего сезона. 1 декабря в силу вступил многострадальный Лиссабонский договор, призванный усовершенствовать систему европейских институтов и превратить ЕС в единого и дееспособного международного игрока. Результат оказался едва ли не противоположным. Крупные страны сразу взяли рычаги управления в свои руки, недвусмысленно дав понять, что игры в федерализацию, с которыми был связан весь конституционный процесс, окончены. Европа государств победила наднациональную Европу.
Практически сразу все страны-члены, имеющие собственные амбиции (а это не только Германия, Франция или Италия, но, например, и Польша или Румыния), начали искать собственные способы обеспечения интересов в контактах с важными внешними партнерами.
Ситуация только усугубилась весной, когда вялотекущая полемика вокруг Греции перешла в острую фазу. Довольно быстро выяснилось, что безалаберность Афин лишь частное проявления концептуального кризиса модели европейской интеграции, зажатой между валютным союзом и отсутствием единой экономической политики. Залитый финансовыми вливаниями греческий пожар не решил фундаментальную проблему, однако обострил отношения между различными странами и группами стран. Главное следствие — выталкивание на передний план Германии, от которой требуют взять на себя ответственность за экономическое выживание союза, но при этом не слишком «высовываться», чтобы не пугать соседей и партнеров. Германия не хочет лидерства, от которого ее эффективно отучили за послевоенный период, но внутри немецкого общества растет раздражение тем фактом, что бюргеры-налогоплательщики должны на своих плечах нести долговое бремя «европейского дома». Ангела Меркель теряет очки внутри страны, и именно это, вероятно, заставит федеральное правительство активизироваться на европейской арене, чтобы избежать внешнего давления, которое только усугубит внутреннее недовольство. А активизация Берлина автоматически вызывает «напряг» остальных — от Варшавы и Праги на востоке до Парижа и Лондона на западе.
Симптомы того, что в Германии начинает зарождаться новое политическое сознание, проявлялись в течение всего сезона. Начиная с речи канцлера Меркель на годовщине начала В торой мировой войны в Гданьске, когда на высоком официальном уровне впервые была упомянута трагедия немцев, выселенных из Восточной Европы в 1945–1946 годах (раньше это считалось реваншизмом и было табу), заканчивая интервью, стоившим кресла президенту Хорсту Кёлеру. В нем он впервые допустил, что у Германии могут быть собственные военно-стратегические интересы, чего тоже не случалось с середины прошлого века.
Политическая трансформация Германии обещает оказать наибольшее влияние на европейскую политику в предстоящие годы.
В Азии прошедший сезон принес явный рост уверенности в себе Китая, который начал жестко заявлять о своих политических интересах (как, например, это произошло на копенгагенской конференции по изменению климата), а также попытку Японии (правда, неудавшуюся) заявить о некоей самостоятельности от США. Правительство Юкио Хатояма, пришедшее к власти прошлой осенью после «политического землетрясения» (бессменные либерал-демократы проиграли выборы), попыталось добиться «более равноправных» отношений с Вашингтоном и формирования «восточноазиатского сообщества». Через восемь месяцев Хатояма ушел в отставку, поскольку американские партнеры внятно объяснили ему, кто есть кто. В этом Соединенным Штатам помог и оказавшийся политически своевременным трагический инцидент с потопленным южнокорейским корветом, ответственным за который объявили Пхеньян. В результате конфигурация сил в Восточной Азии не изменилась, но общее напряжение растет.
Из других проявлений нестандартного поведения можно вспомнить непривычную пассивность США на постсоветском пространстве. Она достигла апогея во время погромов в Киргизии, когда Вашингтон несколько дней просто молчал. (Всеобщее удивление вызвала, кстати, и безучастная позиция России, но об этом, как и о других итогах российского внешнеполитического сезона, на следующей неделе). Соединенные Штаты явно изменили отношение к самому близкому союзнику — Израилю: оно остыло до чуть ли не рекордно низкой температуры. Это, впрочем, не принесло Бараку Обаме особых дивидендов в арабском сообществе — революционных перемен в отношениях США и исламского мира, на которые были нацелены программные речи президента в 2009 году, не произошло. Зато заявку на лидирующие позиции в урегулировании проблем третьего мира сделала, вместе с той же Турцией, Бразилия.
Майская инициатива Эрдогана и Лулы по иранскому вопросу смешала карты постоянным членам Совбеза ООН, которые отреагировали на нежданных миротворцев с нескрываемым раздражением.
События осени 2009 — лета 2010 года показали, как быстро стала меняться мировая ситуация. Общие рассуждения о «неудавшейся гегемонии» и наступающей «многополярности » сменились переориентацией ключевых государств мира, переосмыслением их конкретных стратегий. Привычные форматы уже не могут не только соответствовать происходящим переменам, но даже маскировать их. Значит, им придется либо измениться, либо сойти со сцены.
