МНОГОСТОРОННОСТЬ В ЭПОХУ СЛАБЫХ ИНСТИТУТОВ
Российский Совет по международным делам
Возможно, это лучший вариант для человечества, на который мы можем рассчитывать в ближайшем будущем
«Rien n’est possible sans les hommes, rien n’est durable sans les institutions» — «Ничего нельзя создать без мужчин, ничего нельзя сохранить без институтов». Эта знаменитая цитата Жана Моне выглядит возмутительно устаревшей, если не сказать оскорбительной, в гендерном смысле, но в остальном она по-прежнему актуальна и вполне может быть применена при анализе базовых задач управления на разных уровнях сегодня и в будущем. Эффективное управление — как внутри отдельных стран, так и в международных отношениях — нуждается в сильных, предсказуемых и долговечных институтах, способных упорядочивать, казалось бы, совершенно хаотичные экономические, социальные, политические и другие транзакции в сложных, подвижных и не всегда предсказуемых условиях, выстраивать рациональные и прозрачные режимы, находить приемлемые компромиссы между игроками с разными интересами и приоритетами.
В международной сфере существует несомненная взаимосвязь между институтами и многосторонностью. Подавляющее большинство международных институтов являются многосторонними, а не двусторонними; их совокупное воздействие на глобальную политику, экономику и безопасность трудно переоценить. Многосторонние институты или организации — как глобальные, так и региональные — предлагают государствам соответствующим образом структурированные платформы для выработки общих норм поведения, продвижения сложных проектов сотрудничества, решения общих проблем и достижения договоренностей о совместных действиях.
Только сильные и устоявшиеся институты могут установить правила поведения, которые большинство участников международных отношений готовы принять как законные и справедливые. [1] В то же время, сильные и устойчивые институты наилучшим образом подходят для обеспечения «диффузной взаимности», которая облегчает поиск асимметричных уступок, позволяя достичь компромисса по важным политически противоречивым или чувствительным вопросам распределения бремени, связанного с выполнением принятых решений. [2] Более того, только сильные институты способны обеспечивать контроль за выполнением этих решений сторонами, участвующими в многосторонних переговорах, и налагать значимые санкции на недисциплинированных участников и нарушителей за несоблюдение ими взятых на себя обязательств. [3] Не будет преувеличением утверждение, что многосторонние институты представляют собой прочный скелет системы международных отношений, предотвращающий ее неконтролируемый распад.
Есть основания полагать, что эпоха резко обострившегося геополитического противостояния великих держав, в которую недавно вступил мир, будет одновременно означать и затяжной период существования относительно слабых и даже бессильных международных институтов, чей авторитет и способность вносить вклад в построение нового мирового порядка будут существенно подорваны. [4] Эта слабость международных институтов часто воспринимается как серьезное препятствие для продвижения эффективной многосторонности во все более многообразном и плохо управляемом мире. Не имея особых надежд на дальнейшее укрепление институциональной многосторонности, национальные государства, скорее всего, будут преследовать свои непосредственные и узко понимаемые интересы путем односторонних действий или двусторонних транзакционных соглашений. Эта тенденция чревата многочисленными негативными последствиями: экономическим протекционизмом, торговыми войнами и односторонними санкциями, ускорением гонки вооружений, распространением оружия массового уничтожения, новыми региональными кризисами и военными конфликтами, ростом международного терроризма, обострением глобальных проблем, включая последствия изменения климата, социальное неравенство, дефициты ресурсов и т. д.
В своем докладе автор не пытается опровергнуть данное предположение, но предлагает несколько немаловажных, с его точки зрения, оговорок к нему. Во-первых, институциональная многосторонность никогда не была особенно сильной или эффективной ни в биполярной, ни в однополярной системах. Большинство международных институтов XX века были скорее псевдо-многосторонними, нежели по-настоящему многосторонними по своей сути; их соответствующая сила и эффективность были лишь отражением силы и политической воли гегемонистских держав, которые прямо или опосредовано руководили этими институтами.
Во-вторых, наблюдающееся сегодня ослабление международных институтов не является универсальным или повсеместным явлением: оно затрагивает в основном определенный тип организаций — с широким мандатом, с разнообразным составом, с большим бюджетом и со сложными процедурами принятия решений. Институты с более сфокусированной повесткой дня, с более однородным составом, со скромными бюджетами и гибкими процедурами имеют больше шансов не только выжить, но и оказывать значимое влияние на систему международных отношений в будущем. Кажущийся кризис институциональной многосторонности сопровождается настоящим бумом создания новых институтов, что говорит о том, что и в эпоху геополитической напряженности институциональная многосторонность по-прежнему остается востребованной.
Наконец, кажущаяся слабость институтов вполне может быть потенциальным источником развития институциональной многосторонности в том смысле, что она открывает многочисленные возможности для экспериментов с новыми неортодоксальными формами многостороннего сотрудничества, которые не были доступны или популярны в эпоху преимущественно жестких, иерархических и негибких институтов XX века. Это не значит, что сегодняшние институциональные слабости следует приветствовать и рассматривать как выдающееся достижение, но, вероятно, их следует принять как неотъемлемую и необходимую часть таинственной метаморфозы мирового порядка, превращающей традиционалистскую гусеницу многосторонности в постмодернистскую бабочку.
Ограничения традиционной институциональной многосторонности
Во время холодной войны задача создания и поддержания сильных международных институтов лежала в основном на плечах основных гегемонистских игроков. Очень небольшая группа великих держав создавала каркас мирового порядка после Второй мировой войны в соответствии со своими желаниями и интересами. Многосторонняя система Организации Объединенных Наций в значительной степени была далеким от идеала компромиссом между Вашингтоном, Лондоном и Москвой при ограниченном участии двух других будущих постоянных членов Совета Безопасности ООН. Страны-победительницы во Второй мировой войне признали за собой право вето и успешно навязали эту норму остальному международному сообществу.
Соединенные Штаты создали НАТО как формально многосторонний оборонный союз, но долгое время — по крайней мере, до 1960-х годов — никто из европейских партнеров США не был в состоянии поставить под сомнение или оспорить лидерские позиции США в Альянсе. [5] Когда в 1963 году генерал де Голль попытался внести некоторые элементы реальной многосторонности в процесс принятия решений по использованию ядерных вооружений в НАТО, госсекретарь США Дин Раск расценил эти попытки как явное намерение подорвать устои Альянса, что привело к долговременному уходу Парижа из военной организации НАТО. В лучшем случае НАТО служила своеобразной школой многостороннего подхода, постепенно распространяя среди стран-членов общую стратегическую культуру «коллективной обороны» в ее американском понимании. [6] Советская гегемония в рамках формально многосторонней Организации Варшавского договора была еще более явной и неоспоримой. [7] Сила и даже дееспособность формально многосторонних институтов эпохи холодной войны полностью зависели от политической и военной мощи их основателей и лидеров.
Именно поэтому в подлинно биполярной системе многосторонность всегда была относительной, неполной и подвергалась критике. Возможно, точнее было бы назвать ее псевдо-многосторонностью, которая подразумевает жесткую иерархию, закамуфлированную под формально многосторонние механизмы. [8] Многосторонние институты в рамках такой системы могут выглядеть очень сильными, высокоэффективными и представительными, но в конечном счете их сила и эффективность зависят от ресурсов, национального могущества, доброй или злой воли их лидеров. Например, кризис и последующий распад созданного усилиями Великобритании блока СЕНТО («Багдадского пакта») шел параллельно с ослаблением позиций Лондона на Ближнем и Среднем Востоке. Аналогичный процесс протекал и в СЕАТО («Манильский пакт»), который прекратил свое существование вскоре поле ухода США из Индокитая. Когда Советский Союз начал распадаться, Организация Варшавского договора развалилась практически в одночасье. Есть все основания полагать, что и НАТО не просуществовало бы долго, если бы Соединенные Штаты по тем или иным причинам решили в какой-то момент уйти из Европы, чем популисты вроде Дональда Трампа и сегодня пугают европейских союзников США.
Те же ограничения были характерны для большинства многосторонних организаций, доминировавших в международной системе в первое десятилетие после окончания холодной войны — глобальная гегемония США наложила глубокий отпечаток на широкий спектр этих организаций, начиная с ООН и «Группы семи/восьми» и заканчивая ВТО, МВФ и МБРР. Нередко институциональная многосторонность 90-х годов подразумевала не что иное, как соответствующие механизмы, позволяющие преобразовать односторонние позиции США в формально коллегиальные и, следовательно, более легитимные и приемлемые для международного сообщества решения. Короче говоря, было бы справедливо сказать, что однополярная система унаследовала от своего биполярного предшественника модель псевдо-многосторонних международных организаций, еще больше развив и усилив их. [9]
Оценивая разнообразный и несколько противоречивый опыт институциональной многосторонности второй половины XX века, следует также иметь в виду, что как на биполярном, так и на однополярном этапах развития международной системы существовали обширные и потенциально весьма взрывоопасные регионы мира, в которых наблюдался явный дефицит такой институционально оформленной многосторонности. Сильные многосторонние организации так не возникли в Северо-Восточной или в Южной Азии, на Ближнем Востоке и в Северной Африке или в Африке южнее Сахары. Возможно, этот дефицит действительно способствовал возникновению многочисленных проблем безопасности и развития в этих регионах, но он не был самым важным фактором, определяющим исторические траектории данных регионов. Европа с множеством многосторонних организаций с точки зрения региональной безопасности не слишком отличалась от Северо-Восточной Азии, где подобные организации так и не появились. [10] Опыт холодной войны говорит о том, что институциональная многосторонность может быть желательным, но совсем не обязательным механизмом поддержания регионального мира и стабильности; роль этого механизма редко была решающей, а принимаемые в его рамках решения редко оказывались непреодолимыми.
В связи с этим возникает вопрос о том, как измерить силу институциональной многосторонности и ее конкретный вклад в международную безопасность и развитие. [11] Во второй половине XX века сила многосторонних организаций или соглашений обычно измерялась не их способностью достигать компромиссов между субъектами с несовпадающими интересами или решать сложные международные проблемы (реальные разногласия между членами так или иначе подавлялись ради создания представления о «нерушимом институциональном единстве»), а скорее степенью их собственного институционального развития. Во многом институциональное развитие, включая структуру управления, финансовую стабильность, взаимодействие с заинтересованными сторонами, соблюдение процедурных требований и подотчетность, рассматривалось как самоцель. Соответственно, система международных отношений отдавала предпочтение развитым организационным структурам с многоуровневой бюрократией, сложными процедурами принятия решений, системами разнообразных связей, которые позволяли участникам уравновешивать односторонние уступки в одной области получением компенсаций в другой. Такие институциональные механизмы выглядели оптимальным решением для относительно статичной системы с медленными и в основном незначительными изменениями, влияющими на глобальный и региональные балансы сил.
Еще одной важной особенностью многосторонних институтов XX века было то, что большинство из них так или иначе опирались на единство ценностей стран-участниц. Конечно, были и важные исключения, предполагающие наличие плюрализма ценностей (ООН, СБСЕ, АСЕАН, ОИС, ОАГ, АС и др.), но их было не так много. Во времена холодной войны, когда мир был разделен на два противостоящих друг другу блока, основные многосторонние соглашения и механизмы предполагали общность фундаментальных ценностей у участвующих сторон. Обычно это было «мы» против «них»: многосторонность внутри блоков (НАТО — Варшавский договор, Европейский союз — СЭВ) редко распространялась на взаимодействие между блоками, где отношения носили биполярный характер. Поскольку два блока были почти полностью изолированы друг от друга, идеи «мирового сообщества» или «глобальных общественных благ» имели весьма ограниченное значение в глубоко разделенном мире. [12] Нет необходимости говорить о том, что общие, основополагающие ценности в рамках многосторонних международных институтов Востока и Запада, основанных на жесткой блоковой дисциплине, были немаловажным фактором, способствующим достижению компромиссов по вопросам, вызывающим разногласия.
После холодной войны ценностный характер ключевых многосторонних организаций стал еще более явным и неоспоримым. В мире 90-х гг. прошлого века господствовало предположение, будто все действующие лица мировой политики рано или поздно должны перейти к западным либеральным политическим, социальным и экономическим моделям, и вопрос состоит лишь в конкретных траекториях и темпах этого предопределенного самой историей перехода. Остающиеся разногласия и конфликты между государствами воспринимались как исторические пережитки, которые должны быть почти автоматически преодолены в процессе всесторонней многомерной глобальной модернизации и повышения уровня взаимосвязанности и взаимозависимости стран и народов. В этом контексте многосторонние организации (такие как ОБСЕ и Совет Европы) воспринимались как важные инструменты передачи «правильных» ценностей от зрелых либеральных демократий развивающимся или посткоммунистическими государствам. Такая передача ценностей, насколько можно судить, никогда не была оформлена в виде официальной долгосрочной стратегии Запада, но, тем не менее, она неизменно рассматривалась как необходимое предварительное условие для успешного распространения «истинной» многосторонности в однополярном либеральном мире. [13]
Кроме того, система многосторонних международных институтов XX века была преимущественно межгосударственной (или, точнее, межправительственной). Некоторые негосударственные организации (например, крупные транснациональные корпорации, влиятельные организации гражданского общества, религиозные движения, образовательные и научно-исследовательские сообщества) время от времени пытались лишить национальные государства их монополии на институциональные многосторонние соглашения, но эти попытки имели лишь маргинальный успех. [14] Государства были эксклюзивными участниками наиболее важных многосторонних соглашений, режимов и организаций, а другие действующие лица (частный сектор, НПО, университеты и т. д.) скорее брали на себя часть функций «подрядчиков» по выполнению достигнутых договоренностей, нежели выступали в роли полноценных участников самих переговоров. Ограниченное число игроков, обладающих множеством общих сущностных характеристик, помогало поддерживать систему в относительном порядке и делать все для того, чтобы международные организации выглядели сильными и эффективными.
Однако эта модель институциональной многосторонности столкнулась с серьезными трудностями, когда общая международная обстановка начала быстро меняться. Изменение баланса сил в мире, а также растущее многообразие социальных и политических траекторий национального развития выявили многочисленные ограничения дальнейшего функционирования псевдо-многосторонней системы международных отношений.
Вызовы XXI века
В начале XXI века стало ясно, что фундаментальные основы старой институциональной многосторонности плохо подходят для новых международных реалий, и что система, построенная на этих основах, начинает рушиться. Гегемония США неоднократно демонстрировала свою хрупкость и ненадежность; краткий «однополярный момент» привел к имперскому перенапряжению и последующему геополитическому отступлению США или, по крайней мере, к попыткам стратегического сокращения международных обязательств и сопутствующих им бюджетных расходов, особенно при администрациях Б. Обамы и Д. Трампа. Также выяснилось, что основные западные многосторонние организации приближаются к своим естественным географическим и функциональным пределам; [15] и НАТО, и ЕС пришлось столкнуться с многочисленными вызовами своей эффективности и даже целостности. Например, в 2003 году Соединенные Штаты не смогли получить поддержку своей военной операции в Ираке не только от Совета Безопасности ООН, но и от некоторых ключевых союзников по НАТО. В результате президенту Джорджу Бушу пришлось создать специальную «коалицию желающих» для поддержки усилий США; неудивительно, что легитимность интервенции под руководством США была поставлена под сомнение широким спектром участников мировой политики.
Менее драматичный, но, возможно, даже более важный сдвиг произошел в мировой экономике. Не сумев навязать свою национальную повестку дня международному сообществу в рамках ВТО, Соединенные Штаты и Европейский союз сместили акценты с поиска всеобъемлющих глобальных договоренностей на заключение эксклюзивных двусторонних торговых соглашений или ограниченно многосторонних сделок с избранными «удобными» партнерами. [16] Этот шаг вверг глобальные экономические и финансовые институты — не только ВТО, но также МВФ и МБРР — в глубокий кризис легитимности и подготовил почву для будущей регионализации мировой экономики.
Поскольку политический либерализм не стал универсальной системой ценностей, с готовностью принимаемой всеми действующими лицами мировой политики, становилось все более очевидным, что многосторонние организации, делавшие ставку на «сближение ценностей» или, скорее, на ожидании, что западные либеральные ценности станут общепризнанными, скорее всего, окажутся в очень сложном положении, а некоторые из них встанут перед угрозой раскола. Общий монистический и детерминированный взгляд на «современность», ассоциирующийся с Западом и его социально-экономическими и политическими практиками, начал терять свою былую привлекательность, открывая место для альтернативных версий «современности». [17] Даже в западных странах традиционные либеральные ценности подвергались все более резкой критике со стороны нелиберальных правых и левых популистов [18], что еще больше затрудняло попытки строить институциональную многосторонность на основе общих ценностей.
В то же время, когда все больше вопросов перетекало из внутриполитического пространства в международное измерение, национальные государства демонстрировали все меньшую способность успешно справляться с глобальной повесткой дня самостоятельно, без более широкого привлечения негосударственных игроков. Это важное изменение произошло как в сфере безопасности, так и в сфере развития. Например, сегодня трудно представить, как можно успешно решить проблемы химического оружия или изменения климата без привлечения частного сектора или институтов гражданского общества. Обе группы новых игроков на международной арене все менее склонны позиционировать себя в качестве простого продолжения национальных государств или послушного инструмента в умелых руках соответствующих национальных правительств. Городские и региональные правительства, муниципалитеты и местные власти также вторгаются в сферу международных отношений гораздо более уверенно и напористо, чем когда-либо прежде. [19] Негосударственные субъекты стали настаивать на своей независимой роли в международных отношениях, что еще больше подорвало легитимность чисто межправительственных многосторонних международных организаций прошлого.
Можно сделать вывод, что в результате всех вышеперечисленных процессов человечество действительно вступило в длительный период относительно слабых многосторонних международных институтов в критически важных областях безопасности и развития. Помимо существенных изменений в системе международных отношений, есть еще несколько причин сделать вывод о том, что, за некоторыми заметными исключениями, существующие многосторонние институты будут и дальше испытывать значительные проблемы, а их роль в построении нового мирового порядка будет ограничена, хотя необходимость их участия может быть более очевидной, чем когда-либо прежде.
Быстро меняющийся расклад сил между глобальными и региональными игроками затрудняют поддержание или правильную корректировку хрупкого равновесия в рамках сложных многосторонних механизмов, которые нередко важны для механизмов принятия решений, принципов кадровой политики и определения приоритетов финансирования. Державы, сила которых идет на спад, обычно отвергают представления о необратимости этого процесса и настаивают на сохранении статус-кво внутри международных организаций настолько, насколько это возможно. В то же время набирающие мощь и международное влияние державы выступают за быстрые и радикальные корректировки в рамках таких международных механизмов. Институциональная инерция обычно благоприятствует сторонникам статус-кво и побуждает «ревизионистов» объявлять нелегитимными организации, не желающие перестраиваться или даже идти на какие-либо значимые реформы. Если Китай не может рассчитывать на быстрые изменения в системах квот и прав голоса в МВФ или МБРР, у него появляется стимул действовать в параллельных многосторонних финансовых организациях и институтах развития (таких как Азиатский банк инфраструктурных инвестиций и Новый банк развития), где его голос может быть лучше услышан, и где он может иметь больше влияния. [20]
Еще одним осложняющим фактором является то, что становится все труднее измерять изменения в балансе сил между национальными государствами. Мы предполагаем, что глобальный и региональные балансы сил быстро меняются, но как именно они меняется? Теоретически существует множество количественных показателей, которые должны позволять измерить эти изменения с высокой степенью точности. [21] На практике же удельные веса тех или иных количественных показателей определяются с той или иной степенью субъективности и, кроме того, накладываются на множество чисто качественных индикаторов, что существенно усложняет и даже искажает общую итоговую картину [22], давая повод для множества самонадеянных оценочных суждений и бесконечных споров о том, что же все-таки представляет собой «реальная» сила в системе международных отношений.
Исторически новые многосторонние договоренности в Европе и в мире в целом возникали после масштабных международных конфликтов, позволявших самым наглядным образом зафиксировать новый баланс сил. Так было после Тридцатилетней войны в середине XVII века (Вестфальская система), после Наполеоновских войн начала XIX века (Венский концерт), после Первой мировой войны в начале ХХ века (Версальская система) и после Второй мировой войны в середине ХХ столетия (Ялтинско-Потсдамская система). Однако сегодня прямой вооруженный конфликт между основными мировыми игроками практически неизбежно перерос бы в глобальную ядерную войну, которую не может себе позволить ни один из них. Поэтому вместо традиционных крупных (мировых) военных конфликтов для проверки меняющегося баланса сил ведущие игроки используют различные заменители (суррогаты) таких конфликтов — прокси-войны, гибридные войны, экономические войны и так далее.
Преимущества этих заменителей в том, что они позволяют контролировать риски и ограничивать издержки конфронтации, но их минус в том, что они не позволяют однозначно и бесспорно зафиксировать изменение баланса сил. Все эти прокси- и гибридные войны могут длиться очень долго, не приводят к решительной победе одной из сторон и в силу этого, не выявляя конечного победителя. [23] В отсутствие последнего трудно достичь стабильного многостороннего соглашения или добиться согласия сторон на устойчивый компромисс.
Можно, разумеется, утверждать, что конкретный многосторонний баланс сил не имеет такого уж большого значения в наши дни, поскольку мир снова постепенно движется к экономической, технологической и даже военной биполярности. [24] Если бы действительно удалось восстановить старую биполярную систему в ее первоначальной целостности, то мир, вероятно, вернулся бы к и старым форматам псевдо-многосторонних институтов времен холодной войны, маскирующих новое биполярное ядро системы международных отношений. [25] В определенной степени этот процесс происходит на Западе: Соединенные Штаты восстанавливают свое прежнее положение бесспорного лидера в НАТО, в AUKUS, в «Группе семи», в трехстороннем альянсе США — Япония — Корея и других формально многосторонних структурах. Некоторые из этих организаций растут как в смысле своей относительной силы (например, по совокупному объему оборонных расходов), так и по количеству своих членов.
Однако глобальный возврат к псевдо-многосторонности, характерной для второй половины прошлого века, выглядит крайне маловероятным, поскольку многие средние державы глобального Юга рассматривают нынешние потрясения в системе международных отношений не только как вызов, но и как возможность расширить свое поле для маневра и укрепить свое положение в системе. [26] Именно поэтому, например, было бы неправильно проводить параллели между расширением НАТО и расширением БРИКС: в первом случае речь идет о «традиционалистском» хорошо структурированном, сильно бюрократизированном псевдо-многостороннем оборонном союзе, а во втором — о «постмодернистском» свободном клубе разнородных членов без жестких обязательств друг перед другом, без прочной институциональной основы и без определенной иерархии внутри этого клуба.
Высокий уровень экономической взаимозависимости в современном мире, невиданный в системе двусторонних отношений XX века, является еще одним фактором, гарантирующим сохранение определенных элементов многополярности или полицентризма в обозримом будущем. [27] Многие из игроков, продумывающих свои действия, не хотят и не будут выбирать сторону в американо-китайском противостоянии по чисто экономическим причинам. Однако устойчивость многополярности вряд ли может служить утешением для сторонников многосторонности — за многополярностью не обязательно следует полноценная многосторонность, если только не включать в категорию многосторонности механизмы консолидации отдельных полюсов силы, состоящих из более чем двух государств.
Проблемы институциональной многосторонности осложняются еще и тем, что в мире сохраняется хроническая институциональная усталость, и большинство участников мировой политики и экономики не желают вкладывать много политических и финансовых ресурсов в создание новых или реформирование старых институтов. Многие люди во всех концах мира считают, что принцип многосторонности, особенно, в формате институционализированной многосторонности, не оправдал их ожиданий и поэтому должен быть положен на полку до лучших времен или даже вовсе упразднен. [28] Это одна из причин, по которой многие новые многосторонние инициативы сталкиваются с трудностями обретения прочного институционального фундамента, подобного тому, что достался их предшественникам в наследство от второй половины XX века. Похоже, что многие из этих инициатив в обозримом будущем обречены на то, чтобы остаться в зачаточном состоянии.
Вероятно, следует добавить, что сегодня во многих странах политические лидеры просто не имеют прочной базы своей власти, которая позволяла бы им делать долгосрочные и масштабные инвестиции в институциональную многосторонность с учетом того, что вероятная отдача от этих инвестиций наступит еще не скоро. То, что мы наблюдаем сегодня во многих, преимущественно, западных странах, можно охарактеризовать как долгосрочный упадок традиционных механизмов внутренней социальной и политической мобилизации, вызванный постоянным социальным расслоением (прогрессирующей стратификацией и даже атомизацией обществ) и распространением новых средств социальной коммуникации. Во многих странах традиционные политические партии не могут удержать власть, а легитимность основных государственных институтов и процедур все чаще ставится под сомнение. Старые политические границы между правыми и левыми, между консерваторами и либералами, даже между мейнстримом и маргиналами становятся менее устойчивыми. Вследствие этих тенденций национальные государства все чаще управляются очень хрупкими политическими коалициями, которые крайне уязвимы даже к незначительным колебаниям общественных настроений и предпочтений, а также к внешним кризисам и потрясениям, которые государства не в силах контролировать. Эти тревожные тенденции вызывают озабоченность не только у экспертов, но и у широкой общественности. [29]
Конечно, трудно ожидать от таких неустойчивых политических коалиций последовательной и ответственной внешней политики, включая долгосрочную приверженность институциональной многосторонности. Внутренние ограничения и другие сдерживающие факторы толкают национальные государства в направлении транзакционных и ситуативных договоренностей, которые во многом компрометируют саму суть истинного многостороннего подхода. Уровень неопределенности в международных отношениях продолжает расти, и высока вероятность того, что эта тенденция сохранится и в будущем.
Впереди ухабистая дорога
Вероятные последствия постоянного и даже ускоряющегося в последние годы ослабления многосторонних организаций глобального и регионального управления многообразны и едва ли могут быть полностью предсказаны на данный момент. Однако некоторые из них уже вырисовываются на горизонте.
Слабые институты с сомнительной легитимностью и крайне ограниченным потенциалом принуждения создают соблазн односторонних действий со стороны игроков, не чувствующих значимых ограничений для своей свободы рук на международной арене. Если международные нормы можно безнаказанно нарушать, то они будут нарушаться все чаще и чаще. [30] При неверии в способность сохранить верховенство международного права, неизбежно усиливается акцент на национальный суверенитет и снижается заинтересованность в поддержании взаимозависимости. Национальные государства начинают формировать свою политику, исходя из узко определенных ближайших национальных интересов, нередко за счет более отдаленных и кажущихся абстрактными общих благ.
Апелляции к неотъемлемым суверенным правам и интересам национальных государств становятся основанием для эмансипации этих государств от обременительных обязательств по международным соглашениям и многосторонним договоренностям. Показательно, что большинство усиливающихся держав глобального Юга в настоящее время неохотно вступают в какие-либо юридически обязывающие многосторонние политические или оборонные союзы — не только с потенциальными партнерами на Западе или на Востоке, но и со своими ближайшими соседями. [31] Такое отношение национальных лидеров к международным правам и обязанностям, если оно получит дальнейшее распространение, может привести к быстрому и необратимому размыванию международной многосторонности, какой мы ее привыкли видеть.
В отсутствие сильных универсальных международных организаций многосторонность может быть сведена к ситуативной многосторонности (ad hoc) или многосторонности по выбору сторон (à la carte). Такие формы «упрощенных» многосторонних соглашений без прочной институциональной основы набирают популярность и признание, особенно в регионах глобального Юга, где традиционная институциональная многосторонность не имеет глубоких корней, [32] и где классические многосторонние институты испытывают значительные проблемы (как в случае с такими региональными объединениями как СААРК, ЭКОВАС или ССАГПЗ). Такой избирательный и, возможно, эгоистичный подход к многосторонним отношениям может иметь определенные практические преимущества, но он также несет в себе множество рисков и имеет существенные недостатки. [33] Лишившись прочной институциональной базы, многосторонний подход может выродиться в чисто транзакционные ситуативные соглашения без долгосрочных обязательств или ожиданий «диффузной взаимности».
Ситуативная или избирательная многосторонность редко должным образом решает проблемы соблюдения ее участниками обязательств, надежной верификации, подотчетности и так далее. Больше внимания уделяется «низко висящим плодам», но при этом стороны избегают обсуждения действительно сложных проблем, по которым у них имеются существенные разногласия. Еще одна проблема упрощенных форматов многосторонности состоит в том, что они не формируют «кредитную историю» государств, которая является одном из важнейших побочных результатов вовлеченности в институциональные многосторонние форматы. Можно утверждать, что ограниченную многосторонность следует рассматривать положительно как шаг в направлении истинной институциональной многосторонности, но она становится тормозом, если воспринимать ее как жизнеспособную долгосрочную замену последней.
Представляется справедливым вывод о том, что после окончания холодной войны так и не появилось альтернативы институциональной многосторонности. Крайне маловероятно, что человечество сможет достичь приемлемого уровня глобального или регионального управления, если основные игроки вольно или невольно ограничатся набором односторонних и двусторонних соглашений, сопровождаемых специальными не институциональными договоренностями. Статистическая вероятность того, что гармоничный мировой порядок возникнет спонтанно в результате броуновского движения обособленных, изолированных международных субъектов, скорее всего, не выше, чем вероятность спонтанного возникновения жизни из неорганических молекул, которая большинством ученых считается очень низкой.
Единственная правдоподобная альтернатива зрелой институциональной многосторонности — это не восстановление старого биполярного, однополярного или многополярного порядка, а глобальный беспорядок без согласованных норм, процедур и иерархий власти. Нужно очень сильно напрячь воображение, чтобы представить себе стабильную и устойчивую систему международных отношений, основанную исключительно на постоянно меняющемся балансе сил, вне зависимости от того, как этот баланс устанавливается и измеряется. [34]
Беспорядочный мир в эпоху дефицита ресурсов, стремительного изменения климата, беспрецедентных миграционных потоков и неконтролируемых технологий не может существовать слишком долго. Если продолжающийся упадок многостороннего взаимодействия будет продолжаться, человеческая цивилизация обречена на глобальный кризис эпического масштаба. [35] Несмотря на все сложности и недостатки, многосторонний подход представляется единственным способом двигаться вперед, даже если это движение будет медленным и непоследовательным.
Принципиальна задача ведущих игроков в этих условиях состоит в том, чтобы попытаться согласовать ряд базовых принципов в контексте все более многообразного и все менее предсказуемого постмодернистского мира. Многосторонность, основанная исключительно на ценностях, статусе, процедурах, сиюминутных интересах, даже на балансе сил или на любом другом отдельно взятом принципе, не обязательно будет успешно работать в новых условиях. Но любом случае, многосторонность будущего будет иметь много лиц и воплощений, и это в полной мере относится к ее институциональным инкарнациям. [36]
Новая модель институциональной многосторонности должна быть эффективной, гибкой, адаптивной, недорогой, прозрачной, демократичной, подотчетной и представительной — однако, все эти критерии трудно совместить в одних институциональных рамках, а тем более — в один и тот же момент человеческой истории. Скорее всего, мы станем свидетелями растущего разнообразия пересекающихся друг с другом институтов и слабых институциональных режимов с переменным составом участников, которые будут часто дублировать друг друга, конкурировать за ресурсы и признание, но также и сотрудничать друг с другом в рамках широких ситуативных коалиций.
Многие из них не продемонстрируют ожидаемой устойчивости или жизнеспособности, некоторые могут долгое время оставаться в спящем состоянии и пробуждаться лишь когда на их услуги возникнет выраженный политический или общественный спрос, если это вообще случится. Перефразируя известное высказывание Чарльза Дарвина, можно сказать, что выживут и будут развиваться не самые сильные, не самые представительные, не самые юридически совершенные многосторонние организации и даже не те из них, которые располагают наибольшими финансовыми ресурсами. Самыми живучими окажутся те организации, которые лучше других будут реагировать на происходящие в мире перемены.
Государственные лидеры по всему миру должны быть готовы продвигать институциональную многосторонность без опоры на некоего благосклонного гегемона, который будет поддерживать и страховать их усилия. Нельзя полностью исключить того, что в каком-то будущем Соединенные Штаты станут активными сторонниками институциональных многосторонних подходов, или Китай выступит в качестве лидера в поиске новых институциональных решений, но подобное удачное или благоприятное развитие событий не следует воспринимать как должное или неизбежное. Непрерывная борьба между нисходящими и восходящими сверхдержавами, а также настойчивое стремление региональных лидеров к стратегической автономии, вероятно, создадут стимулы для пересмотра старых псевдо-многосторонних институциональных моделей (таких как НАТО) и ограничат политические и материальные инвестиции США и Китая в развитие сильных и репрезентативных многосторонних институтов — особенно, если такие институты будут требовать от Вашингтона или Пекина уступок части собственного национального суверенитета. [37] Обеим странам придется пройти через фундаментальные внутриполитические изменения, прежде чем их общее отношение к подлинной институциональной многосторонности станет достаточно зрелым для достижения консенсуса с другими игроками системы.
Более того, другие крупные державы, такие как Индия, Россия или Бразилия, тоже вряд ли поведут мир к новой модели институциональной многосторонности. Как показывает история, они слишком привыкли к традиционным и давно практикующимся моделям асимметричной взаимозависимости и склонны использовать свои очевидные сравнительные преимущества в формате двусторонних отношений с меньшими по размеру и более слабыми соседями, а также более удаленными партнерами. Эти державы, а также США и Китай, скорее всего, будут преимущественно отталкиваться от своего опыта работы в старых многосторонних форматах, основанных на явных или неявных «сферах влияния», которые существовали в прошлом веке (как США пытаются активно возродить глобальную систему асимметричных военно-политических союзов, а Китай продвигает свой многосторонний асимметричный проект «Один пояс, один путь»), либо будут работать в многочисленных форматах «клубной многосторонности», не возлагающих на них жестких обязательств, связанных с ограничениями национального суверенитета (БРИКС, QUAD, QUAD-2, «Группа двадцати», «Группа 77», ШОС и др.).
Члены ныне действующих и подлинно многосторонних механизмов, таких как ЕС или АСЕАН, которые уже накопили большой опыт в различных форматах подлинной институциональной многосторонности, могут оказаться в лучшем положении, чтобы стать первопроходцами в создании новых моделей продвинутых многосторонних организаций. [38] Именно поэтому их участие в текущем дискурсе о многосторонности крайне важно. Это особенно касается АСЕАН, поскольку Ассоциация, в отличие от Евросоюза, представляет собой пример в целом успешной работы многосторонних механизмов в условиях их слабой институционализации.
Дипломаты и эксперты должны будут проявить немало воображения и изобретательности, чтобы успешно применить многосторонние модели в условиях относительно слабых международных институтов и размывающихся иерархий в международной системе. Вышеупомянутая институциональная усталость в современном мире, насколько можно судить, не исчезнет в ближайшее время. Чтобы успешно справиться с ней, институциональная многосторонность должна продемонстрировать способность к большей гибкости, децентрализации, экономической эффективности и подотчетности. [39] Ключевой задачей для многосторонних институтов станет установление контактов с новыми группами заинтересованных сторон (включая амбициозных негосударственных игроков со своими специфическими интересами и приоритетами) и привлечение к сотрудничеству всегда скептически настроенной и непостоянной в своих предпочтениях общественности.
Во многих важных областях институциональная многосторонность не должна предполагать общности даже базовых ценностей в качестве предварительного условия; скорее, она должна отражать конвергенцию конкретных интересов различных участников (как мы наблюдаем, к примеру, в работе АСЕАН или АТЭС). Старая мантра о том, что эффективность международной многосторонности находится в прямой зависимости от универсальности политического либерализма как доминирующей идеологии основных мировых игроков — должна быть отвергнута как устаревшая и непрактичная: многосторонность XXI века будет универсальной только в том случае, если сможет служить ценностно-плюралистическому миру.
В то же время международное сообщество могло бы использовать институциональную многосторонность как инструмент для преодоления или сокращения многочисленных случаев расхождения в ценностях, существующих в современном мире. Иными словами, общность ценностей должна быть не отправной точкой на пути к многосторонности и не обязательным условием для нее, а скорее, возможным конечным пунктом на этом длинном и трудном пути. Учет этого неизбежного влияния многостороннего сотрудничества на ценности участвующих сторон может сделать прагматичные многосторонние компромиссы более приемлемыми для действующих лиц, которые склонны ставить свои базовые ценности выше сиюминутных интересов. [40] Во времена быстрых перемен проектно-ориентированная многосторонность может иметь сравнительное преимущество перед многосторонностью, ориентированной на выполнение определенной миссии. Сосредоточение на конкретных вопросах и их поэтапном решении может иметь большее значение, чем приоритет долгосрочных устремлений и сохранение предельно широких мандатов и сфер деятельности.
Успешная институциональная многосторонность должна быть инклюзивной. Она уже не может сводиться только или даже в первую очередь к отношениям между государствами, но должна охватывать деловой сектор, гражданское общество, других частных и государственных и негосударственных игроков. Конечно, не существует идеальных решений для транснациональных частно-государственных партнерств, действующих в разных областях безопасности и развития, поскольку в каждой из них существуют конкретные модели взаимодействия. [41] Тем не менее в будущем общая роль инклюзивности, скорее всего, будет возрастать, а искусство создания широких и разнообразных коалиций станет одним из главных сравнительных преимуществ успешных лидеров будущего. Организации, допускающие многообразие участников, включая негосударственных субъектов, будут иметь заметные преимущества перед организациями с жестко определенным членством; одной из самых сложных задач будет размывание красной линии между членством и партнерством и настройка взаимодействия с внешними акторами (именно поэтому мы наблюдаем появление таких форматов, как БРИКС+ [42] и QUAD+ [43]). [44]
У этой, размытой и аморфной модели многосторонности легко обнаружить много очевидных недостатков и явных изъянов — она обречена быть очень подвижной, ситуативной, непоследовательной и хрупкой. В ней неизбежно будет присутствовать труднодостижимый компромисс между репрезентативностью и эффективностью, между процедурной чистотой и оперативностью реакций на меняющуюся внешнюю среду. Это явно не решение на все времена, и в перспективе международное сообщество найдет более продуктивные решения проблемы глобального управления. Однако, возможно, это лучший вариант для человечества, на который мы можем рассчитывать в ближайшем будущем.
Доклад представлен на конференции Фуданьского университета по глобальному управлению, 25–27 апреля 2024 года, Шанхай.
1. Mogami Toshiki. Legality, Legitimacy, and Multilateralism // From No. 2, Vol. XLVIII, “Pursuing Peace: Commemorating Dag Hammarskjöld”, 2011. United Nations, UN Chronicle / Могами Тошики. «Законность, легитимность и многосторонность // Из №2, том XLVIII, «Стремление к миру: памяти Дага Хаммаршёльда», 2011 г. ООН. Хроника ООН / URL: https://www.un.org/en/chronicle/article/legality-legitimacy-and-multilateralism
2. Larry Kramer. Collaboration and “Diffuse Reciprocity” // Stanford Social Innovation Review / Ларри Крамер. Взаимодействие и «широкомасштабная взаимность» // Обзор социальных новшеств Стэнфорда. 24.04.2014. URL: https://ssir.org/articles/entry/collaboration_and_diffuse_reciprocity#
3. Barkin, J. Samuel. “Time Horizons and Multilateral Enforcement in International Cooperation.” International Studies Quarterly, vol. 48, no. 2, 2004, pp. 363–82. // Баркин, Дж. Сэмюэль. «Временные горизонты и многостороннее принуждение в международном сотрудничестве», Ежеквартальные международные исследования, том 48, №2, стр. 363-382. JSTOR, http://www.jstor.org/stable/3693578
4. Jean-Jacques Hallaert. The Tragedy of International Organizations in a World Order in Turmoil // European Centre for International Political Economy (ECIPE), July 2020 / Жан-Жак Халлэр. «Трагедия международных организаций в хаотичном мировом порядке» // Европейский центр международной политэкономии (ЕЦМПЭ), июль 2020 г. / URL: https://ecipe.org/publications/tragedy-of-international-organizations/
5. Transforming NATO in the Cold War Challenges beyond deterrence in the 1960s. Andreas Wenger, Christian Nuenlist, Anna Locher (eds.) // CSS Studies in Security and International Relations. Routledge, Oxon-New York, 2007 / «Трансформация НАТО, вышедшего за пределы сдерживания в 1960-х годах, когда нужно было отвечать на вызовы холодной войны». Андреас Венгер, Кристиан Нуэнлист, Анна Лохер (редакторы) // Центр исследований в области безопасности: «Изучение безопасности и международных отношений. Изд-во Рутледж, Оксон – Нью-Йорк, 2007 г. / URL: https://phpisn.ethz.ch/www.php.isn.ethz.ch/publications/newlit/documents/transforming-nato.pdf
6. Steve Weber. Shaping the postwar balance of power: multilateralism in NATO // International Organization Vol. 46, No. 3 (Summer, 1992), pp. 633-680. / Стив Вебер. «Формирование послевоенного баланса сил: многосторонний подход в НАТО // Международная организация, том 46, №3 (лето 1992 г.), стр. 633-680/ URL: https://www.jstor.org/stable/2706991
7. Robin Remington. The Warsaw Pact: Institutional Dynamics Within the Socialist Commonwealth // The American Journal of International Law. Vol. 67, No. 5 (November 1973), pp. 61-64. Робин Ремингтон. «Варшавский договор: институциональная динамика в рамках социалистического содружества государств» // Американский журнал международного права. Том 67, №5 (ноябрь 1973 г.) / URL: https://www.jstor.org/stable/25660479
8. The term ‘pseudo-multilateralism’ these days is commonly used in China to describe new US-led multilateral bodies like G7, Quad, Five Eyes, etc. See: Zou Zhibo. Cast aside pseudo-multilateralism // China Daily / В наши дни термин «псевдо-многосторонность» привычно используется в Китае для описания новых многосторонних организаций под руководством США – таких как Большая Семерка, Большая Четверка, Пять глаз и т.д. См. Чжоу Чжибо, «Отбросить псевдо-многосторонность» // Чайна Дейли /. 21.06.2021. URL: https://www.chinadaily.com.cn/a/202106/21/WS60cfd522a31024ad0baca3c3.html
9. The relations between unipolarity and unilateralism (and between multipolarity and multilateralism) are not linear: unipolarity does not exclude multilateral arrangements, while multipolarity does not prevent unilateralism. See: John Van Oudenaren. Unipolar versus Unilateral // Hoover Institution or Stanford University / Связи между однополярностью и многосторонностью однополярного момента (а также между многополярностью и многосторонностью отнюдь не линейны: однополярность не исключает многосторонние договоренности, тогда как многополярность не может полностью предотвратить односторонний подход. См. Джон Ван Уденарен, «Однополярный или односторонний» // Факультет Гувера Стэнфордского университета. 1.04.2004. URL: https://www.hoover.org/research/unipolar-versus-unilateral. Still, there are many reasons to argue that there can be no full-scale multilateralism in a unipolar world. / И все же есть веские основания полагать, что в однополярном мире не может быть полномасштабной многосторонности.
10. Ki-Joon Hong. Institutional Multilateralism in Northeast Asia: A Path Emergence Theory Perspective // North Korean Review, Vol. 11, No. 1 (Spring 2015), pp. 24-41 / Ки-Джун Хон. «Институциональная многосторонность в Северо-восточной Азии: взгляд на теорию возникновения пути» // Северо-Корейское Обозрение, том 11, №1 (весна 2015 г.), стр. 24-41. URL: https://www.jstor.org/stable/43908954
11. Sommerer, T., Squatrito, T., Tallberg, J. et al. Decision-making in international organizations: institutional design and performance // Review of International Organizations, volume 17, 815–845 (2022) / Зоммерер, Т. Скватрито, Т., Тальберг, Дж. и др. «Принятие решений в международных организациях: институциональное планирование и исполнение» // Обзор международных организаций, том 17, стр. 815-845 (2022 г.). URL: https://doi.org/10.1007/s11558-021-09445-x
12. Surabhi Ranganathan. Global Commons. European Journal of International Law, Volume 27, Issue 3, August 2016, Pages 693–717 / Сурабхи Ранганатан. «Общие блага». Европейский журнал международного права, том 27, выпуск 3, август 2016 г., стр. 693-717, URL: https://doi.org/10.1093/ejil/chw037
13. Falk, R. Liberalism at the Global Level: Solidarity vs. Cooperation. // In: Hovden, E., Keene, E. (eds) The Globalization of Liberalism. Millennium. Palgrave Macmillan, London, 2002 / Фальк, Р. «Либерализм на глобальном уровне: солидарность или сотрудничество» // в издании под редакцией Ховдена Е. и Кина Е. «Глобализация либерализма. Тысячелетие. «Пэлгрейв Макмиллан, Лондон, 2002 г.. URL: https://doi.org/10.1057/9780230519381_5
14. Halliday, F. The Romance of Non-state Actors. // In: Josselin, D., Wallace, W. (eds) Non-state Actors in World Politics. Palgrave Macmillan, London. 2001 / Холлидей, Ф. «Мелодрама негосударственных участников» // в книге под редакцией Джосселин, Д. и Уоллис, У. «Негосударственные участники мировой политики». Пэлгрейв Макмиллан, Лондон, 2001 г. URL: https://doi.org/10.1057/9781403900906_2
15. Michael O’Hanlon. NATO’s Limits: A New Security Architecture for Eastern Europe // Survival. Volume 59, 2017 — Issue 5, p. 7 – 24 / Майкл О’Хэнлон. «Пределы НАТО: новая архитектура безопасности для Восточной Европы» // «Выживание», том 59, 2017 г. Выпуск 5, стр. 7-24. URL: https://www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/00396338.2017.1375215
16. Walden Bello. The Rise and Fall of Multilateralism // Dissent Magazine. Spring 221. / Вальден Белло. «Подъем и падение многосторонности» // Журнал разногласий. Весна 2021 URL: https://www.dissentmagazine.org/article/the-rise-and-fall-of-multilateralism/
17. Seth, S. Is Thinking with ‘Modernity’ Eurocentric? Cultural Sociology, 10(3),2016, p. 385-398 / Сет, С. «Насколько евроцентрично модернистское мышление?» // Культурная социология, 10(3), 2016, стр. 385-398. URL: https://doi.org/10.1177/1749975516637203
18. Sylvie Kauffmann. The West’s Schism Over Liberal Values // The New York Times / Сильвия Кауфманн. «Раскол Запада по вопросу либеральных ценностей» // «Нью-Йорк Таймс». 22.09.2017. URL: https://www.nytimes.com/2017/09/22/opinion/west-liberal-values.html
19. Wijninga, Peter, Willem Theo Oosterveld, Jan Hendrik Galdiga, Philipp Marten, Eline Chivot, Maarten Gehem, Emily Knowles, et al. // State and Non-State Actors: Beyond the Dichotomy. Edited by Joris van Esch, Frank Bekkers, Stephan De Spiegeleire, and Tim Sweijs. Strategic Moitor 2014: Four Strategic Challenges. Hague Centre for Strategic Studies, 2014. / Вийнинга, Виллем Тео Устервельд, Ян Хендрик Галдига, Филипп Мартен, Элин Шиво, Маартен Геем, Эмили Ноуэлз и др. «Государственные и негосударственные субъекты отношений: за гранью дихотомии». Под редакцией Йориса ван Эша, Франка Беккерса, Стефана Де Шпигелейре и Тима Швейса. // «Стратегический Монитор 2014: Четыре стратегических вызова». Гаагский центр стратегических исследований, 2014. http://www.jstor.org/stable/resrep12608.8.
20. David Dollar. Reluctant player: China’s approach to international economic institutions // The Brookings Institution Commentary. / Дэвид Доллар. «Игрок поневоле: подход Китая к международным экономическим организациям» // Комментарий Института Брукингза 14.09.2020. URL: https://www.brookings.edu/articles/reluctant-player-chinas-approach-to-international-economic-institutions/
21. William B. Moul. Measuring the ‘Balances of Power’: A Look at Some Numbers // Review of International Studies, vol. 15, no. 2, 1989, pp. 101–21 / Уильям В. Моул. «Измерение баланса сил: взгляд на некоторые цифры» // Обзор международных исследований, том 15, №2, стр. 101-121. JSTOR, URL: http://www.jstor.org/stable/20097174.
22. Christopher McCallion. Grand Strategy: the Balance of Power // Defense Priorities / Кристофер Маккаллион. «Большая стратегия: баланс сил» // «Приоритеты обороны»/. 16.04.2024. URL: https://www.defensepriorities.org/explainers/grand-strategy/the-balance-of-power
23. Cian O’Driscoll. Can wars no longer be won? // The Conversation. / Киан О’Дрисколл. «Может ли в войнах больше не быть победителей?» // Беседа. 2.12.2019. URL: https://theconversation.com/can-wars-no-longer-be-won-126068
24. Cliff Kupchan. Bipolarity is Back: Why It Matters // Eurasia Group / Клифф Купчан. «Возвращение биполярности: почему это так важно» // Группа Евразия. 2.02.2022. URL; https://www.eurasiagroup.net/live-post/bipolarity-is-back-why-it-matters
25. Emil Avdaliani. Ukraine War Ushers in a New Bipolar World Led by the US and China // Henry L. Stimson Center. / Эмиль Авдалиани. «Война в Украине знаменует начало нового биполярного мира во главе с США и Китаем» // Центр Генри Л. Стимсона. 22.05.2023. URL: https://www.stimson.org/2023/ukraine-war-ushers-in-a-new-bipolar-world-led-by-the-us-and-china/
26. Strategic interdependence: Europe’s new approach in a world of middle powers // European Council on Foreign Relations Brief / Стратегическая взаимозависимость: новый подход Европы в мире средних держав //Краткое резюме Европейского Совета по внешним связям. 3.10.2023. URL: https://ecfr.eu/publication/strategic-interdependence-europes-new-approach-in-a-world-of-middle-powers/
27. Kupchan, C. Bipolarity is Back: Why It Matters. The Washington Quarterly, 2021, 44(4), 123–139 / Купчан, К. «Возвращение биполярности: почему это так важно». Ежеквартальное издание в Вашингтоне, 2021 г., №44(4), стр. 123-139. URL: https://doi.org/10.1080/0163660X.2021.2020457
28. Amrita Narlikar. The malaise of multilateralism and how to manage it // Observer Research Foundation / Амрита Нарликар. «Болезнь многостороннего подхода, и как с ней справляться» // Фонд «Обзервер Ресерч». 23.1.2020. URL: https://www.orfonline.org/expert-speak/the-malaise-of-multilateralism-and-how-to-manage-it
29. Brooke Auxier. 64% of Americans say social media have a mostly negative effect on the way things are going in the U.S. today // Pew Research Center / Брук Осьер: 64% американцев говорят, что социальные СМИ оказывают отрицательное воздействие на повседневную жизнь в США // Исследовательский центр Пью. 15.10.2020. URL: https://www.pewresearch.org/short-read/2020/10/15/64-of-americans-say-social-media-have-a-mostly-negative-effect-on-the-way-things-are-going-in-the-u-s-today/
30. Scott N. Romaniuk, Francis Grice. Norms, Norm Violations, and IR Theory // E-International Relations. / Скотт Т. Романюк, Фрэнсис Грайс. «Нормы, их нарушения и теория международных отношений» // Е-Международные отношения. 15.11.2019. URL: https://www.e-ir.info/2018/11/15/norms-norm-violations-and-ir-theory/
31. Comfort Ero. The Trouble With “the Global South” // Foreign Affairs. / Комфорт Эро. «Беда с «Глобальным Югом» // Форин Рилейшнз / 1.04.2024. URL: https://www.foreignaffairs.com/world/trouble-global-south
32. Nickolay E. Mladenov. Minilateralism: A concept that is changing the world order // Николай Е. Младенов. «Ограниченная многосторонность: концепция, меняющая мировой порядок»
33. Aarshi Tirkey. Minilateralism: Weighing the Prospects for Cooperation and Governance // Observer Research Foundation / Аарши Тирки. «Ограниченная многосторонность: взвешивание перспектив сотрудничества и государственного управления». 1.09.2021. URL: https://www.orfonline.org/research/minilateralism-weighing-prospects-cooperation-governance
34. Ngaire Woods. Multilateralism in the Twenty-First Century // Global Perspectives (2023) 4 (1). University of California Press. / Нгейре Вудс. Многосторонность в 21-м веке // «Глобальные перспективы» (2023) 4 (1). Типография Калифорнийского университета. / URL: https://online.ucpress.edu/gp/article/4/1/68310/195239/Multilateralism-in-the-Twenty-First-Century
35. Jason Young. Small states show the world how to survive multipolarity // East Asia Forum / Джейсон Янг. «Малые страны показывают миру, как уцелеть в эпоху многополярности» // Форум Восточной Азии. 13.05.2020. URL: https://eastasiaforum.org/2020/05/13/small-states-show-the-world-how-to-survive-multipolarity/
36. Prato S, Adams B. Reimagining Multilateralism: A Long but Urgently Necessary Journey // Development (Rome). / Прато С., Адамс Б. Переосмысление многосторонних отношений: долгий, но крайне необходимый путь // Развитие (Рим) 2021; 64 (1-2):1-3. URL: https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC8527287/
37. Anke Schwarzkopf. Values versus interests? The EU’s approach to multilateral negotiations at the United Nations // ARENA Centre for European Studies. University of Oslo. March, 2024. / Анке Шварцкопф. «Ценности или интересы? Подход ЕС к многосторонним переговорам в ООН» // Центр европейских исследований АРЕНА. Университет Осло. Март 2024 года. URL: https://www.sv.uio.no/arena/english/research/publications/arena-reports/2024/arena-report-2-24.html
38. Ngaire Woods. Multilateralism in the Twenty-First Century // Global Perspectives (2023) 4 (1). University of California Press. / Нгейре Вудс. «Многосторонность в 21-м веке» // «Глобальные перспективы» (2023) 4 (1). Типография Калифорнийского университета. URL: https://online.ucpress.edu/gp/article/4/1/68310/195239/Multilateralism-in-the-Twenty-First-Century
39. Jason Young. Small states show the world how to survive multipolarity // East Asia Forum / Джейсон Янг. «Малые страны показывают миру, как уцелеть в эпоху многополярности» // Форум Восточной Азии. 13.05.2020. URL: https://eastasiaforum.org/2020/05/13/small-states-show-the-world-how-to-survive-multipolarity/
40. Prato S, Adams B. Reimagining Multilateralism: A Long but Urgently Necessary Journey // Development (Rome). / Прато С., Адамс Б. «Переосмысление многосторонних отношений: Долгий, но крайне необходимый путь» // Развитие (Рим). 2021; 64(1-2): 1-3. URL: https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC8527287/
41. Anke Schwarzkopf. Values versus interests? The EU’s approach to multilateral negotiations at the United Nations // ARENA Centre for European Studies. University of Oslo. March / Анке Шварцкопф. «Ценности или интересы? Подход ЕС к многосторонним переговорам в ООН // Центр европейских исследований АРЕНА. Университет Осло. Март 2024. URL: https://www.sv.uio.no/arena/english/research/publications/arena-reports/2024/arena-report-2-24.html
42. Schäferhoff Marco, Campe Sabine, Kaan Christopher. Transnational Public-Private Partnerships in International Relations. Making Sense of Concepts, Research Frameworks and Results // SFB-Governance Working Paper Series, No. 6, DFG Research Center (SFB, Berlin, August 2007 / Шеферхофф Марко, Кампе Сабина, Каан Кристофер. «Транснациональные государственно-частные партнерства в международных отношениях: Осмысление концепций, исследовательских рамок и результатов» // Серия рабочих статей и документов по управлению взаимодействующими друг с другом исследовательскими центрами, №6 Исследовательский центр по взаимодействию (SFB, Берлин, август 2007) URL: https://www.files.ethz.ch/isn/95431/WP6e.pdf
43. Expansion of BRICS: A quest for greater global influence? // European Parliament Think Tank Briefing. / Расширение БРИКС: в поисках более широкого глобального влияния? // Брифинг Исследовательского центра Европейского парламента, 15.03.2024. URL: https://www.europarl.europa.eu/thinktank/en/document/EPRS_BRI%282024%29760368
44. Jagannath Panda. Making ‘Quad Plus’ a Reality // The Diplomat / Джаганат Панда. «Сделать КВАД+ реальностью». // Дипломат, 13.01.2022. URL: https://thediplomat.com/2022/01/making-quad-plus-a-reality/
