Институт Современного Развития

С.А.Кулик

Появление новой редакции Концепции внешней политики Российской Федерации в середине февраля не ознаменовалось — во всяком случае, пока — всплеском аналитических комментариев. Все ограничивается по преимуществу перечислением тех или иных положений Концепции.

Такая картина заметно контрастирует с ситуацией 2008 г., когда был обнародован предшествующий вариант Концепции. То, что не породил заметной дискуссии президентский указ «О мерах по реализации внешнеполитического курса Российской Федерации» от 7 мая прошлого года, было объяснимо: он вышел в пакете с другими указами, посвященными внутренней политике и экономике, на которые было отвлечено внимание наблюдателей. Сейчас вроде бы «поле» для реакции вполне расчищено, особенно с учетом значимости принятого документа.

Немногочисленные комментарии имеют оттенок своего рода вздоха облегчения — ведь ожидались более жесткие установки в отношении Запада и перетасовка региональных приоритетов. На фоне таких ожиданий Концепция действительно настраивает на «преемственность» установок и подтверждает слова главы МИДа России С. Лаврова о том, что нынешний документ — это именно новая редакция Концепции 2008 г.

Иное дело, что те или иные установки можно интерпретировать по-разному, особенно в связке с другими положениями. В такого рода документах многие вещи прочитываются между строк. И здесь — значительные возможности для оценочных маневров.

Вместе с тем, обращают на себя внимание некоторые знаковые нововведения. Отметим лишь одно из них — тем более, что в нескольких номерах нашего бюллетеня соответствующая тематика поднималась, и сделанные ранее выводы позволили не удивляться такому новшеству. В первой, основной части при перечислении основных целей внешнеполитической деятельности пропало традиционное положение о содействии «восприятию России в мире». В Концепции 2000 г. речь шла о «позитивном», а в Концепции 2008 г. — об «объективном» восприятии.

Разумеется, вопрос об «образе страны» упоминается в последующих положениях документа — в части «международного гуманитарного сотрудничества» и «информационного

сопровождения внешнеполитической деятельности». Но дело ограничивается общими призывами «работать над созданием положительного образа», «формировать инструменты воздействия» и «добиваться объективного восприятия в мире».

В предыдущем документе перечисляются 8 целей внешнеполитической деятельности, а в нынешнем — 9 (с добавлением укрепления торгово-экономических позиций России). Все они повторяются с непринципиальными вариациями. Важные изменения касаются двух положений. Во-первых, вместо выстраивания «образа» страны предлагается «содействие развитию конструктивного диалога и партнерства между цивилизациями».

Во-вторых, объектом «создания благоприятных внешних условий» на сей раз стали «устойчивый и динамичный рост экономики России, ее технологическая модернизация». Концепция 2008 г. была лаконичнее — там речь шла о «модернизации России». Таким образом, прежняя редакция допускала много более широкую интерпретацию. Этот пункт был связан и с задачей обеспечения «объективного восприятия» страны «как демократического государства с социально ориентированной рыночной экономикой и независимой внешней политикой».

На фоне постоянных официальных заверений о приоритетности проекта «образа России» признаем, что с позиционированием страны за рубежом дела всегда шли с превеликим трудом, и попытки «прорывов» на этом направлении регулярно сменялись продолжительными периодами пассивности. У нас по-прежнему не разработана конкретная программа и отсутствует адекватный механизм международного позиционирования России, хотя ранее к этому время от времени предпринимались серьезные подходы. По всей видимости, определенная усталость руководства от ожиданий должной отдачи могла повлиять на решение расстаться с этой установкой в основной части базового документа. Но лишь отчасти.

Эффективность работы по внешнему позиционированию определяется не только наличием программы или механизмов, но и привлекательностью модели развития или декларируемых планов, а также внешнеполитического поведения. В этой связи отметим, что, несмотря на инертность усилий по продвижению восприятия страны, в период президентства Д. Медведева, вплоть до начала 2012 г., по данным социологических служб, происходил заметный рост позитивных оценок России во многих странах мира. Такие сдвиги в общественном мнении подкреплялись выступлениями авторитетных зарубежных фигур.

Очевидное изменение этих тенденций в прошедшем году наряду с сохраняющейся неопределенностью по поводу модели и вектора развития, по всей видимости, склоняют Москву к тому мнению, что разбросанная по многим объектам воздействия программа позиционирования даже в случае ее принятия вряд ли даст нужный эффект. Следуя такой логике, целесообразнее концентрироваться на более прикладных и, важнее, менее опробованных проектах. Это дает существенную временную фору для начальственного аудита проделываемой работы.

Задачи «партнерства между цивилизациями» более конкретно рассматриваются во второй части новой редакции («Современный мир и внешняя политика Российской Федерации»): «Глобальная конкуренция впервые в новейшей истории приобретает цивилизационное измерение и выражается в соперничестве различных ценностных ориентиров и моделей развития в рамках универсальных принципов демократии и рыночной экономики… Оборотной стороной процессов глобализации становится тенденция повышения фактора цивилизационной идентичности». Это можно интерпретировать как предпочтение продвигать «образ страны» через ее «цивилизационную идентичность». (Что подтверждает соседний тезис о «реидеологизации международных отношений»).

Комментаторы верно отметили определенное новшество — введение в этот документ понятия «мягкая сила». Оно ранее в концепциях не встречалось, но напрямую связано с «образом страны». Однако это новшество представлено в тексте весьма размыто, несмотря на то, что такое понятие уже достаточно разработано и другие государства накопили в этой сфере значительный опыт.

Мы же ограничиваемся констатацией необходимости «совершенствовать систему применения «мягкой силы» и «искать оптимальные формы деятельности на этом направлении, учитывающие как международный опыт, так и национальную специфику». При этом в документе не скрывается двойственность отношения к «мягкой силе»: она несет преимущества, но опасно ее «деструктивное и противоправное использование» другими государствами. Все это также дает возможности для маневра при оценке эффективности политики «мягкой силы»; задача противодействия «чужой» «мягкой силе» может и впредь доминировать над нашей аналогичной активизацией в зарубежье.

К тому же дело остается за «малым»: подыскать такую модель развития страны, которая бы позволяла убеждать международное сообщество в привлекательности России. Ведь воздействие и убеждение являются одними из главных критериев политики «мягкой силы». Однако в трудах противников комплексной модернизации России такая модель что-то не просматривается. С чем, собственно, и придется иметь дело российскому МИДу. Упованием на тактический прагматизм наших партнеров, особенно в экономической сфере, который заслонял бы реальное восприятие России, здесь не ограничиться.

Положение ответственных за реализацию внешней политики может усугубиться тем, что, скорее всего, за упомянутым выше «вздохом облегчения» по поводу принятого документа, на него последует широкая атака со стороны наших экспертных «охранителей». Причем одним из основных объектов критики станут положения новой редакции касательно «цивилизационного» измерения, сотрудничества и конкуренции цивилизаций. Однако вместо общей критики и очередного перечисления внешних проблем и вызовов им не помешало бы наконец предложить (в том числе, для учета внешнеполитическими структурами) четко сформулированную модель развития страны. За многочисленными обещаниями (того же «Изборского клуба») осуществимого, серьезного и конструктивного документа пока нет (если таковой вообще способен появиться).

Но и в случае появления любых моделей развития позиционирование страны, в том числе ее цивилизационной идентичности, обязательно требует вовлечения негосударственных структур, независимых организаций для должного «убеждения» и «воздействия». Как и в Концепции 2008 г., в нынешнем документе достаточно много призывов к подключению неправительственных организаций. Но прямо упоминается на сей раз одна — Общественная палата.

В выступлении С. Лаврова на ежегодной встрече с представителями НПО в феврале активно упоминалась (помимо известного Фонда поддержки публичной дипломатии им.А.М.Горчакова ) та же Общественная палата. При всей важности последней, этим фактически признается огромный дефицит эффективных «неправительственных организаций внешнеполитической направленности» (в формулировке Концепции). Этот дефицит возник не вчера и в нынешних условиях вполне может вырасти.

С учетом того, что усилий одного государства и аффилированных с ним структур для должного позиционирования страны очевидно недостаточно (что подтверждают международный опыт и признания наших официальных лиц), в ситуации такого дефицита настрой на активную работу по созданию положительного образа России вполне может и дальше сдуваться. Но не следует забывать, что реализация обретаемой «цивилизационной идентичности» вне наших государственных границ самым прямым образом связана с восприятием там Российского государства. В процессе решения задач новой редакции Концепции его непосредственные участники могут оставаться заложниками тех, кто ответственен за отсутствие понятной стратегии внутреннего развития России.