ПОЛИТБЮРО ЗАСЕДАЛО ДВА ДНЯ
О принципах, которыми не хотела поступиться Нина Андреева, и развилках демократии
Ушла из жизни Нина Андреева. Ее имя стало символом первой серьезной атаки на реформы Горбачева. Статья Андреевой в газете «Советская Россия» обозначила раскол во власти и обществе между сторонниками демократических изменений и сталинистами.
Совершенно очевидно, что после прихода Михаила Горбачева к власти первая попытка отступить назад, вернуться к старым советским порядкам была предпринята не в 1991 году ГКЧП, а 13 марта 1988 года секретарем ЦК КПСС Егором Лигачевым и близким ему кругом руководства страны. Знаменитое письмо пятидесятилетней институтской преподавательницы Нины Андреевой из Ленинграда «Не могу поступаться принципами» было отнюдь не спонтанной акцией газеты «Советская Россия». Позже вспомнили, что за месяц до публикации Егор Лигачев стал демонстрировать повышенную политическую бдительность: говорил о «некоторых людях», которые изображают всю советскую историю «как цепь сплошных ошибок», на пленуме ЦК особо настаивал на «бдительности к идеологическому врагу»… Спустя какое-то время после публикации стало ясно и то, как она готовилась.
В своем письме Андреева защищала Сталина от «одержимых критических атак», ей не нравилось, что сторонники «леволиберального интеллигентского социализма» носятся с «самоценностью личности», она осуждала «духовных наследников Троцкого» и по традиции обвиняла во всем евреев и представителей некоторых других национальностей и социальных групп, а главное — ей категорически претили происходящие в стране перемены. Своим письмом преподавательница как бы отвечала на многочисленные вопросы своих студентов, чьи заблудшие сердца и умы «пленили псевдоперемены».
Позже стало очевидным, что послание свое Нина Андреева писала не одна, а, по ее же признанию, с «небольшой поддержкой мужа» — автора нескольких монографий о советском обществе, доктора философских наук. В своих воспоминаниях «Сумерки» Александр Яковлев напишет об этой паре, что за клевету и анонимки их пытались исключить из партии, но по не выясненным причинам за них в тот момент заступился КГБ. Сама же Андреева, объясняясь по этому поводу, сообщала «Московским новостям», что действительно разоблачала в своих письмах под псевдонимом недостатки в собственном институте, но, так как ее сигналы подтвердились, Ленинградский обком оставил ее в КПСС.
Поначалу Андреева разослала свое письмо в ленинградские газеты, но ни одна из них его печатать не стала. А вот когда оно попало в «Советскую Россию», орган ЦК КПСС, там радостно потерли руки.
Что-то подобное здесь искали. Главный редактор «совраски», так называли это издание в журналистских кругах, Валентин Чикин был известен как консерватор, близкий Егору Лигачеву. Очевидно, что Чикин показал письмо своему патрону и после одобрения послал в Ленинград одного из редакторов привести письмо в окончательный вид для публикации. Позже сама Андреева заявляла, что ничего существенного это редактирование в ее текст не внесло. Горбачев же, например, придерживался другого мнения: «Когда я ее прочел,— говорил генсек своему помощнику Анатолию Черняеву,— сразу понял: не могла какая-то Нина Андреева, инженер-химик, написать такую статью. Это же платформа, манифест!»
Но как раз и расчет был на то, что ни Горбачев, ни Яковлев вовремя статью не прочтут. Утром в день публикации Горбачев улетел в Югославию, а Яковлев был с визитом в Монголии. Прочел статью Михаил Сергеевич уже на обратном пути из Белграда. Времени визита генерального секретаря оставшемуся на хозяйстве второму секретарю ЦК Лигачеву вполне хватило.
На следующий после публикации день «Московские новости», где я тогда работал, выходили в свет. Обычно в этот день главный не покидал редакцию, а тогда Егор Яковлев сначала на полдня исчез, а потом вернулся озадаченным. Где он был и что происходило, я узнал лишь позже. Утром руководителей центральных изданий неожиданно собрал Лигачев. Он хвалил письмо Андреевой, назвав его «мощным голосом партии», предлагалось изучить это послание и руководствоваться им.
«Еще утром перед этим совещанием мы связались с Александром Николаевичем Яковлевым,— рассказывал мне Андрей Грачев, тогда завсектором международного отдела ЦК.— Он назвал публикацию «манифестом антиперестроечных сил». Решили на этом этапе статью Андреевой не опровергать, а серьезно выступить с иным мнением чуть позже. Я попытался договориться об этом с главным редактором «Известий» Иваном Лаптевым. «Извини, но против Лигачева не могу»,— сказал он мне».
После совещания у Лигачева пропагандистская машина заработала как в былые годы. Статью «Советской России» передали по каналам ТАСС, ее рекомендовано было обсудить в парторганизациях. Как важнейший партийный документ «Не могу поступаться принципами» перепечатали областные и городские партийные газеты. В республики СССР, где «совраска» не распространялась, отправили специальные тиражи со статьей. С мест были организованы восторженные отклики трудящихся, которые направлялись в адрес газеты и ЦК. Тысяче пропагандистов и агитаторов Москвы, собравшихся на политдень в Доме политпросвещения на Трубной площади, было сказано, что статья директивная. Из обкомов и райкомов Лигачеву писали: «Спасибо! Дождались наконец слова партии! Пора кончать с очернительством!»
Можно было бы сказать, что это была неделя полного паралича на противоположном политическом фланге. Писатель Даниил Гранин очень точно это состояние выразил: все почувствовали себя «в поезде, который внезапно остановился, а потом поехал назад». Все, но не Егор Яковлев: «Московские новости» стали единственными, кто в общем оцепенении еще задолго до однозначной реакции Горбачева ответили Нине Андреевой. Вслед за «Московскими новостями» выступил журнал «Новое время», и тут нужно было отдать должное политической интуиции главного редактора Виталия Игнатенко.
Позже Яковлев рассказывал, что ответить собирался, но не знал еще как, и тут ответ приплыл ему в руки сам. Помогла трусость коллеги. Когда обозреватель «Литературной газеты» Александр Левиков принес отповедь Нине Андреевой своему главному редактору Александру Чаковскому, тот отчитал журналиста: «Я же только что на чистом русском языке сказал вам, что это одобрено Лигачевым. Что с вами? Вы меня не слышали?» (У. Таубман. «Горбачев», с. 328.) Так статья Левикова оказалась в «Московских новостях».
«По логике автора пространного письма, напечатанного «Советской Россией», на полемику (в обществе.— В.Л.) следует смотреть с догматических позиций «обострения классовой борьбы»,— писал Левиков («МН», № 13, 1988 год).— Некогда подобная позиция послужила теоретическим обоснованием репрессий, но автор и сейчас видит в критике сталинизма не процесс духовного возрождения народа, пережившего трагическую полосу своей истории, не потребность до последней капли выдавить из себя раба, освободиться от страха, насаждавшегося террором, а происки «врагов»… Но избави нас боже снова разделиться на «своих» и «чужих», «наших» и «врагов», навешивать ярлыки, разжигать ненависть, чреватую самоистреблением, и призывать зловещие тени».
Ничего не скажешь, в истории с письмом Нины Андреевой Горбачев показал себя аппаратным игроком высочайшего класса. Отреагировал он не сразу, выжидая момент. И он настал неожиданно. В Москве шел съезд колхозников, и присутствовавшие на нем члены политбюро собрались в перерыве в комнате президиума. Принесли чай. Отхлебывая из стаканов, Воротников, Лигачев, Громыко завели разговор, вот, мол, какая статья полезная, «эталон идеологической работы», «все ставит на свои места»…
«А у меня вот другое мнение»,— перебил их Горбачев. «Ну и ну»,— не выдержал Воротников. На это Горбачев разошелся. Цитирую по пересказу Александра Яковлева.
«Что «ну и ну»?! Раз так, давайте обсудим на политбюро. Поговорим. Я вижу, дело куда-то не туда заходит. Расколом пахнет. Что «ну и ну»? Статья против перестройки, против февральского пленума. Я никогда не возражал, если кто-то высказывает свои взгляды. Какие угодно — в печати, в письмах. Но до меня дошло, что эту статью сделали директивной. Ее в парторганизациях уже проходят как «установочную», как в былые времена. Запретили в печати хоть слово против нее сказать. Я на февральском пленуме не свой личный доклад делал. Мы его все вместе обсуждали и утвердили. А теперь, оказывается, другую линию дают… Я не держусь за свое кресло. Но пока я здесь, в этом кресле, я буду отстаивать идеи перестройки. Нет! Так не пойдет. Обсудим на политбюро».
Это было необычное заседание политбюро хотя бы потому, что шло оно два дня. Лигачев всячески изворачивался: «Мне статья понравилась, но больше я к ней отношения не имел». Приблизительно так же вели себя и его союзники. Яковлев разобрал статью по пунктам, с цитатами. Премьер Рыжков, как пишет один из свидетелей, «осудил статью резко, жестко, беспощадно». В конце он даже предложил освободить Лигачева от руководства идеологией. Последний, по оценке Андрея Грачева, «долго сознавался в грехах и каялся».
«Александр Николаевич Яковлев сказал мне тогда,— пишет Анатолий Черняев («Шесть лет с Горбачевым», с. 206),— если Михаил Сергеевич не пожалеет Лигачева, то дата этого заседания политбюро станет исторической. Но Горбачев не только пожалел, но и помог Лигачеву замести следы».
Больше всего в этой ситуации генсек не хотел и даже боялся раскола. Кто-то точно написал, будто он последовал Макиавелли: держи друзей близко, а врагов еще ближе.
Нине Андреевой и ее союзникам спустя без малого месяц, 5 апреля, ответила осмелевшая «Правда» статьей, подготовленной Александром Яковлевым. Когда страсти улеглись, многие стали говорить, мол, не случись статья Нины Андреевой, ее нужно было бы придумать. Ситуация повысила рейтинг Горбачева, показала его решительность и тонкость в аппаратных шахматах. «Антиперестроечный манифест» ясно выявил расстановку сил в политбюро. Лигачев и его сторонники вызвали на себя огонь общественной критики.
«Линия раскола проходит сейчас не между партийными и беспартийными, а между борцами за перестройку и ее саботажниками,— писал поэт Евгений Евтушенко («МН», № 24, 1988 год).— Это их руками было написано письмо так называемой Нины Андреевой… Это их руками пытаются удушить кооперативы налогами и всяческими ограничениями. Это их руки невидимо благословляют антисемитские вспышки. Чего они так боятся и почему запугивают других? Потому что в условиях гласности может открыться страшная государственная тайна — их бездарность, неспособность к руководству».
Для общественной дискуссии история с Ниной Андреевой стала той точкой, когда не только авторитет Сталина, который так горячо защищала ленинградская преподавательница, но и Ленина стал переосмысливаться и подвергаться критике, резче зазвучало мнение о необходимости отменить однопартийную систему.
А испытавшая минуты славы Нина Андреева (она подсчитала, например, что 956 газет в СССР перепечатали ее статью) никак не могла успокоиться. Ездила по музеям Сталина, подписывая пространные отклики в Книгах почетных гостей: «Нина Андреева, автор статьи «Не могу поступаться принципами» в газете «Советская Россия»».
В начале августа 1988-го Андреева прислала в «Московские новости» письмо, вызывая на разговор артиста Михаила Ульянова, говорившего о ее «принципах» на ХIХ партийной конференции. «Я бы при случае не возражала на брегах Невы обсудить с вами то, что вас так потрясло»,— предлагала она народному артисту СССР. Ульянов ответил, что затевать личную переписку с Андреевой у него нет ни времени, ни желания, а полемизировать нужно с теми, кто за Андреевой стоит, но они пока просто спрятались.
Последний раз Андреева всплыла в «новостях» в марте 1990 года, когда опубликовала свои апрельские тезисы к конференции созданного ею «Всесоюзного общества ЕДИНСТВО за ленинизм и коммунистические идеалы». Она почему-то очень болезненно отреагировала на избрание Михаила Горбачева президентом СССР, оценив это как обострение классовой борьбы. Но в остальном наш корреспондент в Ленинграде Андрей Чернов ничего интересного, свежего в тезисах не нашел, разве что домашний телефон Андреевой, который прилагался к каждому экземпляру доклада, и истерическое окончание этого труда: «Родина или смерть! Социализм или смерть!». Даже здесь она процитировала своего обожаемого героя.
