Запад и Восток: как говорить и о чем договариваться
Диалог – вечный процесс, начавшийся тысячелетия назад. С его помощью невозможно прийти к окончательному решению глобальных проблем, добиться установления «мира во всем мире». Но он обязательное условие для сосуществования цивилизаций, культур, народов и стран, Запада и востоков.
Однажды Джозеф Редьярд Киплинг написал: «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд». Цитируется обычно первая часть, «Страшный Господень суд» не упоминается, а он имеет немаловажное значение. Почему – скажем ниже.
В советском кинохите 1970-х гг. «Белое солнце пустыни» свое понимание Запада и Востока предложил юный боец Красной армии Петруха: «Восток – дело тонкое». Киплинговский и петрухин подход преобладают в общественном сознании, что в Европе, что в Америке, что в нашем отечестве. В свою очередь на Востоке, где английского писателя и русского красноармейца мало кто знает, также уверены, что их Востоку незачем «сходиться» с Западом. Их Восток – тоньше и лучше.
Вроде все ясно. Но остаются вопросы. Первый – что такое Запад, второй – что такое Восток? Насколько внутренне гомогенны эти феномены?
Единый Запад, многообразный Восток
С Западом более или менее понятно, он един – географически, религиозно и культурно. Безусловно, внутри он разнообразен. Европа от Америки отделена Атлантическим океаном. Есть американский и европейский менталитеты. Есть «большая» (Западная) и «малая» (Восточная) Европы. Есть католические Италия, Испания и Португалия, есть протестантские Германия и Скандинавия, есть православные Сербия, Болгария и Греция… Но при всей широчайшей многоцветной парадигме вечно существует цивилизационное ядро. Ныне оно выглядит рыхло, и некоторые политики и эксперты даже сомневаются в его будущем. Но пока оно сохраняется и вряд ли исчезнет при жизни нынешних поколений.
Общность Запада зиждется на его успешности по сравнению с остальным миром – экономической, политической и военно-политической. Запад «переиграл» Восток, выйдя победителем в соревновании с ним. Западная модель и в американской, и в европейской ее версии оказалась эффективнее и жизнеспособнее восточной. Более эффективной показала себя политическая культура, веками обеспечивавшая развитие Запада, хотя она и имела разного рода «издержки» от инквизиции до фашизма. Наконец, Запад объединен одной религией, пусть и поделенной на несколько конфессий, – христианством. Одним словом, произнося «Запад», мы подразумеваем конкретный субъект с очерченными цивилизационными границами.
А что такое Восток? Изначально к Востоку относилось все то, что географически располагалось в восточном направлении от Запада. Там же восходило Солнце, путь которого по небосводу завершался на западе. Восток, все его ареалы – от дальневосточного до исламского – изначально воспринимался как антитеза Западу, так сказать по-«ориенталистски».
Такой подход неоднократно подвергался критике и был разгромлен выдающимся философом Эдвардом Саидом. И все же ориентализм феноменально живуч. Доказательство тому – существование профессии «востоковед», а «западоведов» не существует. Автор этих строк учился в Институте восточных языков. Эти языки – разные миры. Китайские иероглифы, арабская вязь, бирманские буквы, хинди в отличие от схожего для всех европейских стран алфавита отрицают целостность Востока, который только в лингвистическом контексте есть сложная совокупность культурных сегментов.
Дивергентность восточных культур и религий свидетельствует, что Запад имеет дело не с Востоком, но с востоками, которые разнятся между собой не меньше, если не больше, чем каждый из них с Западом. Только один пример: Китай и Индия с точки зрения религии с Западом несопоставимы. А вот мусульманский мир с его монотеизмом, следованием аврамической традиции далек от двух других востоков – индуистского буддийского и конфуцианского, и стоит ближе к христианскому Западу.
Но вот парадокс, именно из-за онтологического и, если угодно, экзистенциального их сходства отношения между Западом и мусульманским востоком оказываются наиболее напряженными, как между родными братьями, разошедшимися во взглядах и оспаривающими общее монотеистическое наследство. Исламское богословие, как и в Средние века, считает христианство несовершенным, даже неполноценным монотеизмом, так и не преодолевшим рудименты язычества. Главным проявлением этого исламские теологи называют Троицу и «очеловечение» Бога. Примечательно, что сегодня Запад обвиняется мусульманами не столько в искажении монотеизма, но вообще в забвении религии.
В общем получается, что самое простое и понятное для западного человека определение Востока – «Не-Запад», с чем, пожалуй, скрепя сердце согласятся многие политики.
И вот еще что: в нынешней обстановке Восток географически ассоциируется также с Югом, который наиболее конфликтогенен и где формируются вызовы остальному миру. Несколько лет назад мы с коллегой Дмитрием Трениным написали книгу, посвященную Северному Кавказу. Книгу озаглавили «Время Юга». В англоязычной версии она получила название «Russia’s Restless Frontiers. The Chechnya Factor in Post-Soviet Russia». Возможно, для зарубежного читателя второе, англоязычное название понятнее, но первое, русскоязычное, все же глубже и более адекватно отображает ситуацию: «время Юга» для России есть «время мусульманского востока». Для России (для Советского Союза) это время наступило давно и тянется по сей день – достаточно посмотреть российскую политику на Ближнем Востоке и вообще в мусульманском мире.
Вечная самоидентификация России
Коль речь зашла о России, то нельзя не сказать несколько слов о ее месте в полифонии Запад–Восток (востоки). Это место четко не детерминировано и вряд ли может быть определено однозначно. Россия является частью Запада, но его восточной частью. Это проистекает из ее религии, культуры, языка (у кириллицы и латиницы одни и те же буквы, пусть и прописанные разной графикой).
С другой стороны, Россия может считаться одним из востоков. Этому способствует ее географическое положение, ее тысячекилометровое восточное пограничье, некоторая схожесть традиций и, наконец, ее полиэтничность. Традиции большинства проживающих в России этнических меньшинств отличаются от славянского большинства. Более того, во времена Российской империи и СССР принадлежность нашей страны к Востоку не оспаривалась хотя бы в силу того, что значительные ее территории оставались чисто мусульманскими. К тому же Россия, как и Запад, колонизировала восток. Более того, она присоединяла его к себе. Российская империя и Советский Союз были своего рода «западо-восточным» государством.
Можно долго рассуждать, на сколько процентов Россия является частью Запада, – ведущиеся ныне рьяные споры на эту тему бесконечны. Здесь уместно отметить, что большинство российских граждан соотносят себя с Западом, точнее с Европой, а отнюдь не с востоками. Кстати, в недавнее время в разговоре нередко доводилось услышать и такое – «мы (русские) – как американцы, мы с ними очень похожи». И уж совсем неожиданное мнение автор этих строк недавно услышал в Чечне от одного образованного молодого человека: «Мы, чеченцы, – сказал он, – все больше становимся европейцами». Волей-неволей здесь вспоминаются сразу и «Восток – дело тонкое», и знаменитая строфа из поэта позапрошлого века Федора Тютчева «Умом Россию не понять…» (Чечню – тоже).
Не хочется повторять банальности и в очередной раз спекулировать на тему о специфике России, о том, что она представляет собой некую отдельную «цивилизацию» (уместнее говорить о «субцивилизации», хотя кому-то это может показаться обидным). Однако факт остается фактом – Россия занимает особое место между Западом и востоками, что описывается расхожей теорией и одновременно идеологемой возрожденного в 1990-е гг. (нео)евразийства. Его появление было во многом конъюнктурным и обусловленным политическими обстоятельствами.
Одно время в России также было популярно сравнивать ее с мостом, в частности, между Западом и мусульманским востоком. В 2005 г. Россия в качестве наблюдателя вступила в Организацию Исламская конференция (с 2011 г. – Организация Исламского сотрудничества), рассчитывая, что тем самым поспособствует большему взаимопониманию между мусульманским миром и Западом и укрепит свой авторитет как мировой державы. Концепт «моста» напоминает неоевразийство, ибо зиждется на культурной (цивилизационной) промежуточности. Вопрос, однако, в том, насколько промежуточное положение способствует развитию общества, обеспечивает его благополучие. Как долго можно и нужно (нужно ли?) занимать «евразийское место», сказать сложно.
Российское «раздвоение» – между Европой и Азией – нашло отражение в русской классической литературе. Антон Чехов, Максим Горький, Иван Бунин признавали схожесть своей родины с Востоком, но в то же время считали, что присущая ей «азиатчина» крайне негативно влияет на общество и сдерживает развитие страны, которая должна ориентироваться на Запад. Бунин писал, что «азиатчина и пыль засасывает Русь», а Чехов однажды заметил, что «самолюбие и самомнение у нас европейские, а развитие и поступки азиатские».
То, что Россия занимает промежуточное положение, создает проблемы для общения с ней Запада, где так и не могут определить, является ли она «своей», сегментом, пусть и специфическим, европейской традиции или она нечто качественно иное, чуждое этой традиции. Иными словами, с кем Запад разговаривает – со своим «родственником» или с кем-то далеким и совершенно ему чуждым. Этой отстраненности Запада от России способствуют развивающиеся в российском обществе и поощряемые правящим классом антизападнические настроения.
Как частный, но важный пример отметим проблемы гражданского общества, демократии, прав человека. Запад настаивает на следовании принятым им образцам в первую очередь в России, поскольку сопоставляет ее с самим собой. В то же время ущемления прав человека на любом другом востоке (в Китае, в арабском мире, в Центральной Азии) воспринимаются им спокойно и «с пониманием».
С Востоком у России подобного рода проблем куда меньше. Для Востока Россия – чужак, и ее принимают такой, какая она есть, со всеми ее плюсами и минусами и не высказывают к ней претензий. Впрочем, и на Западе Россия все чаще воспринимается такой, как она есть, а не такой, какой бы ее хотелось видеть. Возможно, это в какой-то степени может облегчить общение с ней.
Высечь искру
Теперь собственно о диалоге. Классический или привычный двусторонний диалог на глобальном уровне девальвирован. Он устарел (хотя сам этот термин мы будет иногда по привычке использовать в нашем материале). Само это понятие логично заключить в кавычки. Требуется максимально широкая коммуникативность, многостороннее общение, систематические контакты между носителями нескольких традиций, культур, религий.
Общение, как правило, сдерживается политическими обстоятельствами, поскольку субъектами диалога чаще всего являются государства, точнее правящие элиты, которые исходят не из отвлеченных понятий «Запад» и «Восток», но руководствуются в первую очередь национальными интересами своих стран, правильнее сказать, собственным пониманием этих интересов. Здесь присутствует «национальный эгоизм», имманентно присущий как Западу, так и востокам.
Для прагматиков-политиков апелляция к традиции, культуре, «цивилизационной идентичности» инструментальна. Однако вместе с тем игнорировать их приверженность к идентичности нельзя, хотя бы потому что она составляет ландшафт, на котором разворачиваются все социально-политические перипетии. В этом контексте немцы, французы, скандинавы, американцы при всех различиях между собой остаются «командой Запада», также как монархи и президенты Ближнего и Среднего Востока остаются «мусульманской командой», лидер Компартии Китая – носителем своей традиции. Данное обстоятельство не следует ни гипертрофировать, ни игнорировать, но исходить из гармонии единства и различий в упомянутых выше «командах».
Экономические и политические связи формируются изначально на двусторонней основе. Каждое государство выстраивает свои отношения с конкретным партнером, таким же государством. Но не учитывать цивилизационную принадлежность своего vis-à-vis оно не может. Более того, иногда мы наблюдаем попытки легитимировать отношения с цивилизационным ареалом. Так, Барак Обама в известной речи 2009 г. в Каирском университете говорил об отношениях между США и мусульманским миром, существует понятие «российско-мусульманские отношения».
Проще и «человечнее» складывается общение между Западом и востоками на встречах представителей гражданского общества, культуры, науки. Конечно, и здесь не обходится без политического и идеологического флера, однако преобладает взаимный искренний интерес, желание понять друг друга. Это объясняется «безответственностью» участников, свободных от принятия политических решений. Однако именно «безответственность», неформальность и есть основа для продуктивного диалога. По выражению директора Эрмитажа Михаила Пиотровского, «культура – лекарство от взаимной вражды».
Сейчас много говорится о значении межрелигиозного общения. В этом вопросе существуют немалые сложности, которые носители конфессии зачастую отказываются публично признавать. Разумеется, на всех встречах религиозных деятелей красной нитью проходит мысль об их общем стремлении к миру. Однако большинство подобного рода мероприятий носит скорее формальный характер, и возможность откровенного разговора часто сводится к минимуму. Я бы не стал в этом никого обвинять. В каждой религии изначально заложена незыблемая убежденность в собственной правоте, в обладании конечной истиной, не говоря уже о том, что многие локальные верования (хотя бы язычество) монотеизмом вообще отрицаются. Религии, в отличие от искусства, литературы, развернуты на состязательность. Религии все более политизируются, предлагая собственные, наилучшие по их логике, рецепты, модели общества, государства, даже бизнеса. Все это безусловно девальвирует их взаимное общение.
Мы живем в постсекулярную эпоху.
Востребованность в общении (в диалогах) приобретает особую важность в условиях возросшей на рубеже XX–XXI веков общей конфликтности, в том числе носящей в ряде случаев религиозную окраску. Человечество всегда существовало и развивалось в условиях общения Запада и Востока, зачастую жесткого, конфликтного. Но американец Самуэль Хантингтон, которого не критикует только самый ленивый, предложил термин «столкновение цивилизаций» (clash of civilizations). Этот «клэш» порожден историей. Он суть объективная закономерность, он неизбежен. Цивилизации, в нашем случае Запад и востоки, сталкивались и будут сталкиваться. По этому поводу их носителям, нам с вами, не надо стыдиться, оправдываться и, погружаясь в конспирологию, искать виновников – хоть на Западе, хоть на востоках.
Попробуем внести в хантингтоновское определение некоторую стилистическую коррекцию. Заменим «столкновение» на «трение», которое порой действительно может «высекать искры». Однако трение цивилизаций, как следствие их вечного взаимодействия, «отменить» никто не может. Это трение даже полезно (из физики известно, что без трения нет движения).
Запад и востоки сражаются друг с другом с античных времен. Войны между ними, увы, являются одним из основных трендов мировой политики. Зато, как ни цинично это звучит, одним из результатов походов Александра Македонского было взаимообогащение культур, что можно сказать и о нашествиях кочевников, и о вторжении мусульман в Европу, и даже о колониальных завоеваниях.
Постепенно взаимодействие Запада и востоков становилось однонаправленным. Побеждая соперников в научно-техническом, экономическом, военном состязании, Запад повел диалог с позиции собственного превосходства. Де-факто это превратилось в диалог победителя и побежденного, который, заметим, отнюдь не считает себя таковым. Запад начинает предлагать (навязывать) свои ценности как осознанно (политики), так и неосознанно (ученые, деятели культуры). Кто-то на востоках их принимает, но кто-то и отвергает. Глобализация, которая также пришла с Запада, рассматривается на востоках как форма экспансии, и их обитатели оставляют за собой право ее сдерживать и даже отвергать.
Межцивилизационное общение всегда приводило к размежеванию и расколам внутри самих востоков. Россия не исключение – ее разделение на «западников» и «традиционалистов» (условно назовем так их оппонентов) обнаружилось еще в XVI столетии и нарастало с каждым веком. Однако мировая практика показывает, что большинство в обществе придерживается традиционалистских взглядов. Убежденные традиционалисты терпеть не могут поучений, даже тех, которые идут им на пользу. Они брезгливо морщатся, сталкиваясь с вторгающимися извне новациями, если, конечно, последние не носят сугубо утилитарного характера.
Парадокс в том, что однажды, в 1917 г., Россия приняла инновационную западную модель в марксистском варианте и попыталась адаптировать ее под себя. Получилась утопия – марксизм-ленинизм. Синтез своего и чужого оказался несостоятельным и завершился распадом государства.
Возможно ли сегодня крайнее, милитаризованное, проще – военное противостояние Запада и его оппонентов? На всякий случай выведем за скобки пресловутую «третью мировую», на которую с недавних пор намекают некоторые западные и российские пропагандисты и политики. Наш ответ – «почти невозможно». Но тогда откуда это «почти», сводящееся всего-то к сотым долям процента?
Во-первых, мир в принципе непредсказуем. Невозможно наверняка предвидеть ни очередной астероид, ни Всемирный потоп, ни каким станет климат хоть на Северном, хоть на Южном полюсах. Во-вторых, изменение климата окажет огромное, если не решающее, влияние на перераспределение ресурсов – земли и воды, на движение народов, развитие цивилизаций и регионов, следовательно, на диалог Запада с востоками. Отсюда вероятность обострения борьбы за пространство. В-третьих, на мусульманском востоке заявило о себе радикальное религиозно-политическое направление – исламизм. Сам по себе этот феномен не следует считать чем-то исключительным. В основе его лежит стремление к реализации собственной исламской альтернативы, «перестройки» государства и общества на основе исламской традиции. Однако в исламизме сложилось экстремистское крыло, представители которого хотят решить свою задачу в максимально короткие сроки и любой ценой. Экстремисты пользуются определенным пониманием у части мировой мусульманской уммы. Дополнительное уважение вызывает их готовность к самопожертвованию ради достижения своих целей. Готовые принять смерть во имя своих идеалов шахиды являют собой реальную угрозу. Они убивают священников, случайных прохожих, взрывают самолеты, берут заложников в школах и в театрах. Террористы не бандиты. Будь они уголовниками, борьба с терроризмом была бы не столь сложной, длительной. По признанию многих специалистов, она далека от завершения. Что будет, если завтра эти люди доберутся до химического, а послезавтра – до ядерного оружия? А это уже что-то вроде киплинговского «Страшного Господнего суда» после схождения Запада и Востока.
Выводы
Сегодня как никогда востребован диалог, триалог и прочие формы общения. Однако любые встречи, как бы они ни именовались, продуктивны лишь в том случае, когда каждый их участник действительно стремится выслушать и понять собеседника. Если же главная цель состоит в стремлении доказать собственную правоту и исключительность, что часто случается, то разговор ведет лишь к усилению противостояния. Диалог неизбежно обретает политическую окраску.
Диалог – вечный процесс, начавшийся тысячелетия тому назад. Да, с его помощью невозможно прийти к окончательному решению глобальных проблем, добиться установления «мира во всем мире». Но он – обязательное условие для сосуществования цивилизаций, культур, народов и стран, Запада и востоков. Его конкретные достижения оказываются далеко не всегда очевидными, видимыми. Главный успех – в самом факте общения, его бесконечности, альтернативы которому нет и быть не может. Невозможно отчитаться перед спонсорами, которые имеются у каждой встречи, конференции, круглого стола, доложить о некоем абсолютном позитивном результате. Остается надеяться на их разум, желание на самом деле способствовать поддержанию нормальных отношений между Западом и востоками, между людьми, наконец.
В диалоге должны, не побоюсь сказать, обязаны участвовать все – гражданское общество, духовенство, политики и пр.
На обложке изданной Атлантическим советом и Институтом мировой экономики и международных отношений им. Е.М. Примакова брошюры “Global System on the Brink: Pathways toward a New Normal” изображен Атлант, держащий на своих плечах земной шар. Тело Атланта разрывают глубокие трещины. Атлант – это мы, человечество. Избавиться от этих ран-трещин мы можем только сами, своими силами.
