Алексей Арбатов

Независимое военное обозрение

Стратегические дилеммы и возможности ВКО

На встрече с экспертами в Сарове в феврале 2012 года Владимир Путин, тогда еще кандидат в президенты России, сказал по поводу воздушно-космической обороны (ВКО): «Действительно, нам нужно такое серьезное базовое обоснование всего того, что мы планируем. Это должна быть определенная философия нашей работы».

Спустя год с небольшим, в середине мая 2013 года, в резиденции Бочаров Ручей состоялось совещание президента Владимира Путина с руководством Министерства обороны, в центре которого стояло развитие противоракетной системы России – важнейшей составляющей части программы воздушно-космической обороны.

Создание войск Военно-космической обороны явилось важным и обоснованным шагом в развитии Вооруженных сил Российской Федерации. В апреле 2011 года на коллегии Министерства обороны России было решено создать войска Военно-космической обороны на базе Космических войск, что было закреплено указом президента в мае 2011 года.

Программа разработки и развертывания систем Военно-космической обороны стала крупнейшим разделом Государственной программы вооружения до 2020 года (ГПВ-2020), на которую планируется выделить до 20% ассигнований, то есть порядка 4,6 трлн. руб. (150 млрд. долл.). Это примерно столько, сколько США потратили на ПРО за период с 80-х годов прошлого века. Из основных разделов ГПВ-2020 только программа Военно-морского флота превышает ВКО по финансированию (5 трлн. руб.), но она распределена между морской составляющей стратегической ядерной триады РФ и флотом общего назначения.

В контексте воздушно-космической программы, помимо модернизации существующих и создания новых элементов СПРН в составе РЛС наземного базирования и космических аппаратов, планировалось развернуть 28 зенитных ракетных полков, оснащенных комплексами С-400 «Триумф» (около 450-670 пусковых установок (ПУ) и 1800-2700 зенитных управляемых ракет — ЗУР), а также 10 дивизионов перспективной системы С-500 «Витязь» (около 80-120 ПУ и 320-480 ЗУР). Впоследствии программа С-500 была расширена до 38 дивизионных комплексов (300-460 ПУ и порядка 1220-1820 ЗУР), для чего решено построить три новых завода. Кроме того, намечены создание новой интегрированной системы управления ВКО и существенная модернизация Московской системы ПРО (А-135) для придания ей потенциала неядерного (контактно-ударного) перехвата баллистических целей.

Хотя в реалистичности выполнения этих планов до 2020 г. высказываются сомнения, есть основания считать воздушно-космическую оборону по масштабам закупок вооружений и ассигнованиям – главным приоритетом беспрецедентной программы технического переоснащения российских Вооруженных Сил, воплощенной в ГПВ-2020.

ДОКТРИНАЛЬНЫЙ ФУНДАМЕНТ ВКО

Организационная структура Войск ВКО, технические и оперативные аспекты программы развития ее сил и средств активно обсуждаются и подвергается критике со стороны авторитетных независимых российских специалистов. Но при несомненной полезности такой дискуссии она зачастую как бы «висит в воздухе», поскольку дебаты по тем или иным частным атрибутам системы ВКО, какими бы важными они ни были, не могут подменить определение ее фундаментальных задач. Оба руководящих документа по системе и программе ВКО – «Концепция воздушно-космической обороны» от апреля 2006 года и «Концепция строительства и развития Вооруженных сил» от апреля 2010 года – остаются секретными. Возможно, в них поставлены ясные задачи для войск ВКО и целевые установки для их технического переоснащения. Однако отдельные признаки непоследовательности в решениях по организационной стороне ВКО, как и разноречивые оценки технических характеристик ее систем не дают оснований для такой уверенности.

Сомнения не развеивает и открытый раздел Военной доктрины Российской Федерации от 2010 года. Среди основных задач Вооруженных сил и других войск в мирное время (пункт 27) непосредственно к ВКО относятся, во-первых, «Своевременное предупреждение Верховного главнокомандующего Вооруженными силами Российской Федерации о воздушно-космическом нападении…»; во-вторых, «Обеспечение противовоздушной обороны важнейших объектов Российской Федерации и готовность к отражению ударов средств воздушно-космического нападения».

В этой связи возникают серьезные вопросы. Начать с того, что обе задачи скорее относятся к задачам не мирного времени, а периода непосредственной угрозы агрессии и даже ее начала, хотя понятно, что материальную и оперативную базу для их выполнения надо создавать в мирных условиях. Еще о ВКО говорится в пункте 30 («Основные задачи развития военной организации»), где среди прочего упомянуто «совершенствование системы противовоздушной обороны и создание системы воздушно-космической обороны Российской Федерации».

Поскольку в двух местах отражение ударов средств воздушно-космического нападения (СВКН) и система ВКО упоминаются наряду с противовоздушной обороной (ПВО), постольку можно предположить, что ПВО не является частью ВКО. Тогда возникает другой вопрос: что относится к понятию «средства воздушно-космического нападения», с применением которых может осуществиться «воздушно-космическое нападение», о котором ВКО должна «предупредить Верховного главнокомандующего» и «готовность к отражению» которого она должна иметь.

По логике Военной доктрины 2010 года, СВКН не включают аэродинамические наступательные вооружения (авиацию и крылатые ракеты), от которых призвана защищать система ПВО. По той же логике СВКН не может включать и баллистические ракеты (БР), которые пролетают через воздушное пространство на начальном и конечном участках траектории и через космос на средней ее фазе, но которые никогда не считались ни воздушными, ни космическими ударными средствами.

Тогда остается предположить, что по замыслу Военной доктрины специфическим представителем СВКН служат системы, выводимые в космос с пусковых установок любого вида базирования, но затем (и это определяет их квалификацию) из космоса ныряющие в атмосферу и атакующие цель как аэродинамический или баллистический носитель боевой части.

Развитие таких систем действительно идет, пока в экспериментальной стадии, в рамках американской программы «Быстрый глобальный удар» (БГУ). Они могут быть приняты на вооружение после 2020 года, хотя нынешние сокращения военного бюджета влекут отсрочку этого момента и в их целесообразности в США высказываются сомнения, поскольку не сформулировано четких задач, оправдывающих их высокую стоимость. К таким средствам относятся испытания ракетно-планирующих (или аэробаллистических) систем с гиперзвуковыми аппаратами HTV-2 (Hypersonic Technology Vehicle), AHW (Advanced Hypersonic Vehicle) и межконтинентальные баллистические ракеты CSM (Conventional Strategic Missile). Первые два используют баллистические носители и высокоманевренные управляемые гиперзвуковые планирующие аппараты, в перспективе – боевые блоки. Испытательные пуски HTV-2 состоялись в апреле 2010 года и августе 2011 года с использованием носителей Minotaur IV Lite (комбинация ступеней МБР МХ). Хотя пуски были неудачными, эксперименты с этими системами продолжаются.

В России похожие разработки, видимо, тоже ведутся. Еще в прошлом десятилетии министр обороны того времени Сергей Иванов неоднократно говорил о проекте создания баллистической ракеты с планирующим и маневрирующим боевым блоком («птичкой») для прорыва американской ПРО.

Впрочем, самые авторитетные российские специалисты ставят под сомнение обоснованность отнесения ракетно-планирующих систем к разряду средств воздушно-космического нападения. Например, генерал Владимир Дворкин (бывший начальник 4-го ЦНИИ МО) пишет: «Ни одно государство не имеет и в ближайшем будущем не будет иметь на вооружении так называемые воздушно-космические средства, способные решать боевые задачи одновременно и в атмосфере, и в космосе». Что касается экспериментальных систем «Быстрого глобального удара», то основная часть траектории полета таких аппаратов (более 70%) будет проходить в атмосфере, поэтому защита от них должна осуществляться средствами ПВО.

Конечно, гиперзвуковая скорость наступательных средств предъявит к обороне повышенные требования. «По крайней мере в ближайшие 10–15 лет, – подчеркивает генерал Дворкин, – средствами «воздушно-космического нападения» останутся средства воздушного нападения (авиация и крылатые ракеты различных типов базирования) и баллистические ракеты». Соответственно, указывает он, задачи воздушно-космической обороны «отчетливо распадаются на самостоятельные задачи противовоздушной и противоракетной обороны и практически не пересекаются ни по боевым, ни по информационным средствам».

Еще испытывается беспилотный орбитальный аппарат Х-37В, предназначение которого засекречено, хотя теоретически он может быть носителем оружия. Напомним, что подобные подозрения в прошлом связывались с многоразовыми космическими кораблями типа «Шаттл», но они оказались «мыльным пузырем». В обозримом будущем орбитальные системы для ударов из космоса по Земле (с учетом законов астродинамики и других факторов) не смогут конкурировать с баллистическими и аэродинамическими ракетными системами наземного, морского и воздушного базирования по критериям стоимости–эффективности. Если они все же когда-то появятся, то их теоретически можно будет поражать на орбите с помощью противоспутниковых систем (ПСС), а после входа в атмосферу – средствами ПВО или ПРО.

Таким образом, невозможно выделить в качестве объекта действий ВКО особые воздушно-космические системы, отличающиеся от авиации, крылатых и баллистических ракет, для отражения которых традиционно предназначались системы ПВО и ПРО. Поэтому формулировки Военной доктрины, которые настойчиво разграничивают ПВО и ВКО (но не упоминают ни ПРО, ни ПСС), представляются не вполне логичными и скорее затуманивают, а не разъясняют вопрос.

Емкое определение СВКН выдвигает другой признанный военный авторитет – генерал Виктор Есин (бывший начальник Главного штаба РВСН): «Под средствами воздушно-космического нападения принято понимать совокупность аэродинамических, аэробаллистических, баллистических и космических летательных аппаратов, действующих с земли (моря), из воздушного пространства, из космоса и через космос». Поскольку космических вооружений нет и в обозримом будущем не предвидится, по существу ВКО есть не что иное, как комплекс модернизированных информационно-управляющих и боевых систем хорошо известных видов: ПВО и ПРО. Причем новые их разновидности, предназначенные для отражения ракетно-планирующих систем БГУ, понадобятся позже 2020 года. Пока нет никакой ясности в том, какие будут эти системы и вообще – будут ли они созданы. Между тем программа ВКО является важнейшей частью Государственной программы вооружения до 2020 года и едва ли может быть всецело ориентирована на неопределенные будущие средства нападения, находящиеся в экспериментальной фазе развития.

ДИЛЕММЫ СТРАТЕГИЧЕСКОЙ ОБОРОНЫ

Пока нет никакой ясности относительно конкретных задач ВКО пока нет, во всяком случае в официальных источниках и большей части экспертных работ. В частности: должна ли ВКО отразить удары баллистических или аэродинамических средств нападения и в каком оснащении (ядерном или обычном); нацелена ли она на перехват межконтинентальных ракет (МБР и БРПЛ) или ракет средней дальности (БРСД), авиации и крылатых ракет; призвана ли она парировать массированные или одиночные и групповые удары; должна ли защитить объекты военно-политического управления, стратегических ядерных сил (СЯС) или административно-промышленных центров и экономической инфраструктуры?

Очевидно, что те или иные ответы на поставленные вопросы предполагают совершенно различные оборонительные системы и затраты, а также подразумевают разных противников. Так, у стран НАТО нет БРСД, а Иран и КНДР пока не имеют МБР и БРПЛ. Зато Китай активно развивает все названные классы ударных средств, а Израиль, Индия, Пакистан, Иран, КНДР и ряд других стран делают упор на ракеты средней дальности.

В рамках указанного диапазона ударных систем и защищаемых объектов самой амбициозной была бы оборона промышленности и населения от массированного (много сотен боеголовок) удара ядерных баллистических ракет. Ясно, что нынешняя программа ВКО (включая Московскую систему ПРО А-135 и ее намеченную модификацию под неядерный перехват) не способна даже приблизиться к выполнению такой задачи, какими бы звучными формулировками («отразить», «парировать» и прочими) ни ободряли несведущую общественность и политиков официальные документы и заявления. Даже если бы на эту цель была направлена вся ГПВ-2020 в 23 трлн. руб., то и тогда она осталась бы недостижимой.

На другом краю диапазона – оборона защищенных командных пунктов военно-политического руководства, шахтных и грунтово-мобильных пусковых установок МБР от одиночных ударов третьих стран и даже от массированного нападения с использованием неядерных высокоточных крылатых ракет типа американских морских систем «Tomahawk» и авиационных крылатых ракет AGM-86 C/D. Для выполнения этих задач намеченная программа ВКО и выделенные на нее суммы избыточны и не вполне опти-мальны.

Все остальные задачи и варианты систем располагаются между этими двумя крайними точками. Например, оборона указанных защищенных объектов от удара ядерных боеголовок баллистических ракет США была бы неизмеримо легче достижима (а требования к ее эффективности – менее жесткими), чем ПРО и ПВО для защиты промышленности и населения страны от ядерной агрессии. Защита административно-промышленных центров от одиночных и групповых ядерных ударов с использованием ракет или самолетов со стороны третьих стран или террористов – в одних аспектах была бы более, а в других менее ресурсоемкой, чем оборона СЯС. Так или иначе, целесообразность, стоимость и достижимая эффективность разных вариантов ВКО в комплексе требует самого серьезного анализа, чтобы значительные финансовые средства и научно-технические ресурсы не были растрачены на отражение маловероятных и надуманных угроз, не оставив при этом возможности эффективно защитить то, что нужно и можно прикрыть от реально прогнозируемых опасностей.

Не хотелось бы думать, что программа ВКО развивается по принципу «пальцем в небо»: сделаем все, что получится, а защитим то, что сможем. России, несомненно, нужна эффективная оборона в составе информационно-управляющих систем и огневых средств ПРО и ПВО, но она должна отвечать реалистически сформулированным задачам, а не патриотическим лозунгам, и органически вписываться в идеологию стратегической стабильности, которая предъявляется другим державам.

ОБОРОНА И СТРАТЕГИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ

До начала прошлого десятилетия согласованное Москвой и Вашингтоном понимание стратегической стабильности основывалось на идеях бывшего министра обороны США Роберта Макнамары. Почти полвека назад он сформулировал концепцию, по которой развертывание систем ПРО (у одной или обеих сторон) может создать иллюзию возможности предотвратить неприемлемый ущерб от ответного удара противника, ослабленного внезапным контрсиловым (разоружающим) ударом. Тем самым усилится стимул для первого удара, иными словами – повысится угроза ядерной войны. Кроме того, дестабилизирующая роль ПРО заключается в том, что она заставляет каждую сторону наращивать в ответ наступательный потенциал и тем самым подстегивает гонку вооружений.

В 1972 году был заключен советско-американский Договор по ограничению систем ПРО и Временное соглашение ОСВ-1, блестяще воплотив концепцию Макнамары в договорно-правовую форму и материальное ограничение вооружений. Последующие 40 лет переговоров и шесть договоров и договоренностей по сокращению стратегических вооружений СССР/России и США основывались на этом фундаменте.

Но время шло, закончилась холодная война, ускорилось распространение в мире ядерного оружия и баллистических ракет, военно-технический прогресс сделал возможным неядерный (контактно-ударный) перехват баллистических ракет. Тем не менее военно-стратегические отношения России и США по-прежнему основаны на взаимном ядерном сдерживании – обоюдной возможности нанесения сокрушительного ответного удара. Их суть со времен Макнамары не изменилась, хотя их политическая роль в отношениях двух держав заметно снизилась, а количественные уровни стратегических сил за последние 20 лет сократились в пять-шесть раз. Пражский договор СНВ от 2010 года в очередной раз закрепил это состояние стратегического баланса.

В то же время США начали пересмотр философии Макнамары и с середины прошлого десятилетия вместе с союзниками приступили к развертыванию глобальной системы ПРО с региональными сегментами в Европе и на Тихом океане. По официальной версии – для защиты от гипотетических одиночных или групповых ракетных ударов КНДР, Ирана и других вероятных обладателей ядерного и ракетного оружия. Однако Россия восприняла программу ПРО как угрозу своему потенциалу ядерного сдерживания, что стало главным яблоком раздора между двумя державами. В ответ на ПРО США Москва предприняла шаги по совершенствованию своих СЯС и развитию программы ВКО.

Диалектика систем ПРО и стратегической стабильности в настоящее время стала гораздо более сложной и противоречивой, чем во времена Макнамары. В принципе любая система ПРО для защиты территории от одиночных или групповых ударов БР третьих стран может ослаблять потенциал ядерного сдерживания двух ядерных сверхдержав. Весь вопрос в том, насколько существенно.

Для защиты страны от удара сотен и тысяч ядерных боеголовок требуется такая эффективность обороны, какой никогда не было и в обозримый период не будет достигнуто. Во-первых, задача перехвата такого числа баллистических целей создает непреодолимые технические трудности. Во-вторых, даже возможность сбить преобладающую часть наступательных средств не способна предотвратить подрыв сотен ядерных боезарядов на своей территории, что все равно означало бы национальную катастрофу (неприемлемый ущерб) для любой современной державы – иными словами, игра не стоит свеч.

И в этом состоит главная причина, по которой за прошедшие 40 с лишним лет, несмотря на огромные затраты и научно-технические усилия, масштабные системы ПРО территории СССР/России и США так и не были развернуты для защиты друг от друга. Эта реальность сохранится на обозримое будущее, какие бы оборонительные системы ни развертывали военно-промышленные комплексы ведущих держав и какими бы обещаниями они ни убаюкивали свое политическое руководство и общественность.

Однако применительно к третьим странам работает другая логика. Отражение единичных или малочисленных групповых ракетно-ядерных ударов третьих стран придает системе ПРО огромный смысл. Для крупного государства есть большая разница в том, достигнут его территории 10, 5 или 1 ядерная боеголовка. Хотя потеря даже одного города, конечно, была бы огромным бедствием (как трагедия Хиросимы и Нагасаки), но все-таки это не стало бы непоправимой национальной катастрофой – тут игра стоит свеч.

Совершенствование систем антиракет с увеличением их скорости и дальности может теоретически придать им потенциал перехвата МБР (как с пресловутым проектом американской системы SM-3Block IIB со скоростью более 5 км/с для недавно отмененного четвертого этапа развертывания американской программы ПРО в Европе). Точно так же московская ПРО А-135 имеет теоретическую возможность отразить удар нескольких боеголовок МБР – во всяком случае перед ней ставится такая задача. Но вклад названных систем в оборону от массированного ракетно-ядерного удара ничтожно мал.

Значительно более высокую эффективность они могли бы продемонстрировать в обороне от одиночного или малочисленного группового нападения ракет третьих стран. Едва ли Россия или США откажутся от такой возможности.

Поскольку Россия настаивает на американских юридически обязывающих гарантиях «ненаправленности» ПРО США на ослабление российского потенциала ядерного сдерживания, постольку логически встает вопрос о влиянии и ВКО на стратегическую стабильность. Ответ на этот вопрос зависит от того, что понимается под СВКН, удар которых призвана отразить воздушно-космическая оборона РФ, и каков достижимый военно-технический потенциал системы в выполнении этой задачи.

Если к категории СВКН относятся баллистические и аэродинамические носители ядерного оружия СЯС США и речь идет об отражении массированного удара, то воздушно-космическая оборона территории России может тоже быть расценена как направленная на ослабление американского потенциала ядерного сдерживания. Она теоретически станет дестабилизирующей, хотя такая возможность для ВКО недостижима в обозримом будущем. Следуя логике Москвы, США были бы также вправе поставить на переговорах вопрос о «ненаправленности» и при необходимости принять ответные меры в области наступательных вооружений. Пока они этого не делают, видимо, полагая, что ВКО будет малоэффективна.

Если же российская система будет защищать объекты госуправления, СПРН и СЯС от удара высокоточных аэродинамических и баллистических носителей обычного и ядерного оружия, то она будет важным элементом укрепления стратегической стабильности – особенно при понижении количественных уровней СЯС.

Также прикрытие административно-политических и промышленных центров, жизненно важных объектов инфраструктуры от одиночных или групповых авиаракетных ударов с применением неядерного и тем более ядерного оружия со стороны безответственных режимов и террористов – будет иметь, безусловно, стабилизирующий эффект.

Обе указанные задачи, если они будут поставлены, гарантировали бы стабилизирующий эффект российской ВКО и в принципе были бы экономически и технически достижимы. Сначала может быть обеспечена защита от аэродинамических систем, а впоследствии, по мере совершенствования технологий – и от баллистических носителей боезарядов разных видов.

Договориться о разграничении стабилизирующих и дестабилизирующих характеристик оборонительных систем и согласовать их соответствующие технические, географические параметры и меры доверия – важнейшая задача будущих переговоров России и США по проблеме противоракетной обороны, как ключа к разблокированию других каналов диалога по контролю над вооружениями. А в более отдаленном будущем может открыться возможность сотрудничества по отдельным оперативным и техническим аспектам систем ПРО и ПВО.

В свете вышесказанного хотелось бы надеяться, что на майской встрече высшего политического и военного руководства в Бочаровом Ручье были затронуты фундаментальные вопросы стратегической обороны, а не просто обсуждался ход работ над зенитно-ракетными системами С-400 и С-500. Ведь программа ВКО набирает обороты и поглощает все больше бюджетных средств, развитие ее разнообразных информационных и ударных систем идет полным ходом. Хотя некоторые из них бесспорно нужны в любом случае (как, например, новые спутники и РЛС СПРН), для многих других элементов внесение в будущем серьезных корректив обернется огромными издержками и потерей ресурсов, необходимых для создания такой обороны, которая действительно понадобится России. То же относится к инфраструктуре базирования сил и средств ВКО.

Возвращаясь к теме «философии» ВКО, о которой Владимир Путин говорил на встрече с экспертами в Сарове в феврале 2012 года, приходится отметить, что Министерство обороны и его стратегические институты до сих пор не выполнили это пожелание и не представили такой философии – во всяком случае профессиональному сообществу о ней неизвестно. Возможно, президенту Владимиру Путину и министру обороны Сергею Шойгу следовало бы повторить это указание в целях достижения максимального эффекта от выделяемых на ВКО огромных национальных ресурсов.

 

Метки: армия, ПРО, противоракетная оборона