Светлана Миронюк: «Я точно знаю, что никогда больше не буду работать на государство»
| Forbes
Часто ли вы проезжаете по Зубовскому бульвару и читаете вывеску «Россия сегодня»?
Светлана Миронюк: Я не проезжаю по Зубовскому бульвару, не читаю вывеску, и я не была в этом здании с 9 декабря 2013 года. Может не с 9-го, а с 11-го, точно не помню дату, но это был день, когда я собрала свои вещи, сняла фотографии со стены и забрала книжки — это те две большие ценности, которые я накопила, — и вывезла их в своей машине. Мне еще, по-моему, вручали в этом здании в январе 2014 года «Серебряный лучник» как «Персоне года». Короче, с тех пор я туда не заходила. Я скажу больше: я не смотрю сайт, я не узнаю, что там происходит. Этот корабль как-то плывет сам по себе.
Я как раз хотела у вас спросить, можете ли вы исключительно как медиаменеджер оценить, как в агентстве изменилась ситуация?
С. М.: Нет. Не могу. Я примерно представляла себе, что будет происходить, но вообще это мазохизм — наблюдать, как шаг за шагом, капля за каплей, штрих за штрихом закрываются открытые тобою проекты: «Московские новости», «Подмосковные новости». Проекты либо закрываются, либо меняют внутреннюю сущность, оставляя внешнюю оболочку. Поэтому я поступила самым простым и самым легким способом: я просто элиминировала их из своей ленты новостей, которую я читаю.
А какие вы сейчас читаете новости?
С. М.: Я читаю Би-би-си, потому что треть, если не половину, времени провожу не в России. Я учусь в бизнес-школе, и поэтому мне интереснее стало читать новости, связанные не с российской политикой, а с глобальной экономикой. Половина моей фейсбучной ленты, если не больше, на английском языке, это Bloomberg, Reuters, Business Insider. Россия там занимает, допустим, десятую часть.
Изменился угол, мировосприятие, картинка изменилась.
Да, после ухода из «РИА Новости» вы говорили, что собираетесь учиться.
С. М.: О, это интересная история. Дело в том, что, когда я еще работала в «РИА Новости» (а я проработала там фактически 11 лет), первые три-четыре года это был кризис-менеджмент — в отсталой структуре, с печатными машинками, щербатыми полами. Помните, была такая мастика оранжевая, ею натирали полы — из советского детства, вот она еще там была в 2000-х. Но главное, конечно, не в мастике и не в печатных машинках, а в огромной задолженности. Зарплаты платились раз в два месяца или не платились вообще. Внутренний долг был, по-моему, около $10 млн в эквиваленте, а общий бюджет около $12 млн. То есть фактически это был дефолт, если называть вещи своими именами.
Первые два года я разбирала завалы. Занималась унитазами и лампочками, всеми такими вещами. И параллельно пыталась восстанавливать журналистскую деятельность.
А к году 2010–2011 из РИА получился медийный космический корабль и сложилась очень интересная и сильная команда. Любопытно, что за время пути я практически полностью сменила три менеджерские команды. Каждая работала три-четыре года, люди просто выгорали, не были готовы работать в таком ритме. Третья команда работала уже так, что в принципе моего участия и не требовалось. И к 2012 году я начала сама себе говорить: «Ну я же не буду здесь сидеть пожизненно. Рано или поздно или меня снимут, или мне самой нужно будет что-то придумать и уходить».
В 2012 году, видимо, уже было понятно, куда ветер дует.
С. М.: Как минимум надо было думать, что делать дальше. Движение вверх не просматривалось, да и движение вбок тоже — бока просто не было. И поэтому нужно было думать о переходе в какую-то другую отрасль. Уйти из медиа с набором медийных знаний было довольно тяжело — только в пиар, а в пиар не хотелось, потому что я оттуда когда-то пришла. И я пошла учиться. Весной 2012 года поступила на MBA.
То есть еще на посту главного редактора «РИА Новости».
С. М.: Да, я приняла решение в 2011-м, подготовила документы, прошла вступительные экзамены и поступила в Чикагский университет, в Chicago Booth, прославленную бизнес-школу с нобелевскими лауреатами. Проучилась семестр и вдруг получила очень высокую рекомендацию из администрации президента забыть все эти глупости и учебу прекратить.
То есть мне объяснили, что руководителю государственного СМИ моего уровня не надо ездить в Америку (хотя кампус у меня был частично в Америке, частично в Англии) и получать западное образование.
Я была довольно исполнительным государственным работником и написала ректору школы, что у нас в стране будет Олимпиада, я участвую в ее подготовке и прошу разрешить мне академический отпуск. Наверное, это было историческое предвидение, откуда я могла знать, что так совпадут сроки? Я написала: «Прошу разрешить мне взять академический отпуск вплоть до окончания Олимпиады». Так и получилось: Олимпиада закончилась — я вернулась к учебе.
Письмо ректору, отказ от учебы, конечно, выбили меня из колеи, потому что уже стало понятно: учиться очень интересно. Диверсифицированная группа людей — африканцы, китайцы, вообще вся Юго-Восточная Азия. В моей группе был крупный предприниматель, владелец портов то ли в Индонезии, то ли на Филиппинах. Когда мы проходили бухгалтерский учет, он сказал: «Я свою группу бухгалтеров попрошу, они тут все посчитают». А преподаватель ему: «Какая группа бухгалтеров? Вы сами должны научиться». Было очень смешно. Когда моего сокурсника, бизнесмена лет шестидесяти, спрашивали, зачем он учится, он говорил: «Хочу понять, как устроена экономика моего бизнеса». У людей очень разные мотивации, когда они приходят в бизнес-школу. Это зрелые, состоявшиеся, успешные люди. Но самое главное, что почти все они приходят не столько получать знания, сколько кардинально менять свою жизнь. То есть я попала по адресу. А меня как морковку вытащили из этой группы людей и сказали: «Нет, иди обратно и руководи агентством «РИА Новости».
Но в итоге государство «позаботилось» о вас, и вы смогли вернуться в бизнес-школу.
С. М.: Да, я после ухода из РИА продолжила учиться. Я, естественно, попросила в Chicago Booth, чтобы мне разрешили еще раз пройти этот первый триместр. Учеба устроена очень интересно. Есть общие модули, которые преподают всем. Некоторые из них, особенно сначала, кажутся совершенно ненужными. Казалось бы, зачем мне статистика? Но потом понимаешь, что, допустим, все выборные процессы управляются математическими закономерностями, как любые естественные или массовые процессы. И сложные формулы, распределения, которые ты учишь в курсе статистики, на самом деле легко применимы для понимания массовых аудиторий. Неважно, это избиратели или твои читатели.
Поскольку я занималась медиа, финансы и экономика были для меня вторичными, и я ощущала в этом некоторую слабость. Эту свою слабость я и пришла ликвидировать в Chicago Booth. Но можно выбрать себе огромное количество других интересных модулей. Мне интересны технологии, я, значит, их и беру. Последний модуль по платформам — Platform Competition (соревнование платформ) нам читал Остин Гулсби, руководитель группы экономических советников Обамы. Где еще тебе 5–6 часов в день недавний советник Обамы, проработавший с ним несколько лет, расскажет, как он понимает, что будет послезавтра с Google, Microsoft и Apple?
Интересно, что они рассказывают нам не про вчера, а про завтра. И это мое новое образование дает потрясающее ощущение завтра и даже послезавтра. Разрыв, который я чувствую, приезжая сюда, в Россию, в том, что возвращаешься в страну, где всегда вчера. И которая старательно хочет вернуться в позавчера, потому что там комфортнее, удобнее и надежнее.
Вы учите финансы, получаете финансовый MBA. Как вы оцениваете то, что происходило с «РИА Новости» с этой точки зрения? Как расходовались деньги? Ведь бюджеты государственных СМИ были гигантскими.
С. М.: Я-то, конечно, старалась тратить бюджет хорошо и правильно. Поэтому весь бюджет РИА в мои годы, фигурально говоря, остался в том здании, мимо которого я не проезжаю. Я старалась тратить средства на новые технологии и на новую технику. И на обучение людей. Другое дело, что теперь я гораздо лучше понимаю: финансовые инструменты даже во ФГУП можно использовать гораздо тоньше и эффективнее. Вообще инфраструктура всех российских государственных СМИ, конечно, атавистична, она вообще страшно отсталая. То, как скомпонованы государственные СМИ, как структурировано их финансирование, — это унылое позавчера. И в технологическом, и в структурном смысле, и в том громадном объеме бюджета, который они потребляют. Все то же самое можно делать в два раза дешевле.
Скептики скажут: чтобы это понять, зачем надо было получать американское образование?
С. М.: На самом деле нужно для начала изменить юридическую форму, в которой существуют СМИ. Форма ФГУПов, государственных унитарных предприятий, не стимулирует руководителей зарабатывать деньги. Она стимулирует их деньги тратить и все время просить их у государства. Чем больший бюджет ты потратил в этом году, тем больше ты попросил в следующем. А если ты вдруг сам заработал, то лучше их потратить на нужды своего предприятия и все равно еще попросить у государства на дополнительные программы. Я бы вообще все оставшиеся государственные СМИ слила в один холдинг, сделала бы такое мощное русское Би-би-си, заодно и сэкономила бюджетные средства. Оптимизация управленческого аппарата, бэк-офисов, автомобилей, зданий и всего остального. Как минимум треть общего финансирования государственных СМИ оптимизируется только на бэк-офисной части, то есть на статье, которая поддерживает существование этих неповоротливых динозавров. Оставила бы компактную творческую часть, но и ее сделала более технологичной и современной. Я думаю, кризис все равно заставит это сделать. Денег уже не будет так много, как это было в жирные нефтяные годы.
Вы сторонник государственных СМИ. Как вам после такой отставки удалось остаться государственником?
С. М.: Да, наверное, глобально я осталась государственником. Даже если вы меня спросите, в чем я, допустим, разошлась с государством, я скажу, что никогда с государством не спорила. Спорила с людьми, которые даже не олицетворяли, а представляли для меня в работе государство, и которые, наверное, стояли за моим увольнением. В принципе, с ними мы и разошлись в понимании наполнения понятия «государственные интересы».
А они у государства есть. Из большой страны с многими часовыми поясами государство должно получать релевантную информацию о том, что происходит, — но не из региональных СМИ, которые кормятся у губернаторов. Нужно одно большое государственное СМИ, которое этому самому государству показывает правдивую картинку того, что у него происходит на территориях, и помогает государству разговаривать с людьми на этих территориях.
Кажется, у нас уже есть такое одно большое государственное СМИ, о котором вы говорите. Политологи шутят, что само государство, то есть власть, стало верить картинке, которую показывают по телевизору.
С. М.: Она, власть, сама ее создает и сама в нее верит. У нее нет обратной связи. Даже в структуре советского АПН, которое потом превратилось в «РИА Новости», существовал общественный совет. Непритворное существование общественных институтов, контролирующих государственные СМИ, — прекрасная вещь для того, чтобы не искажать эту самую картинку. Я, может быть, очень наивна, но я в это верю.
Поняла, вы за государственные СМИ с общественным контролем.
С. М.: Но я не верю, что в сфере медиа в ближайшие лет 10 в этой стране что-то интересное произойдет. Не думаю, что здесь будет происходить технологическое развитие или родится какой-то суперресурс, я вообще не ожидаю развития и роста. Собственно говоря, этим неверием и вызван мой мысленный уход в другую отрасль.
А кем вы себя видите дальше?
С. М.: Самое большое заблуждение про меня состоит в том, что я журналист. Я же не журналист. И, слава богу, никогда им не была, и рука у меня не чешется что-то написать, и не разрывает меня изнутри от желания высказаться. Я всегда была менеджером. Я умею строить из кирпичиков большие работающие системы. Собственно, в «РИА Новости» я этим и занималась — создавала большую сложно работающую систему. Я ее так же могу создавать, условно, и на кирпичном заводе.
Вряд ли вы мыслите себя директором кирпичного завода.
С. М.: А почему? Из кирпичей создаются дома. Я, кстати, переболела еще одной вещью после отставки. Эта болезнь называется «масштаб» — когда кажется, что сейчас тебя еще раз назначат куда-нибудь и снова будет большая и значительная работа, как раньше. В этом, наверно, мне тоже помогла моя бизнес-школа. Вот вчера человек был советником Обамы или руководителем Федеральной резервной системы, а сегодня он нам, идиотам, читает лекции про ключевую ставку или про технологические платформы и получает от этого удовольствие. Это совсем не тот масштаб, который у него был три года назад. Но это не значит, что он лузер, просто он сменил парадигму, перелистнул страницу. Масштаб — это не количество людей, которые тебе подчиняются, не размер здания и не твоя возможность общаться с начальниками первого уровня.
Масштаб — это твоя возможность заглянуть в послезавтра. И пузырьки в шампанском — они тоже в этой возможности сегодня создавать будущее.
Вы читаете западную прессу, потому что собираетесь жить и работать на Западе?
С. М.: У меня все-таки половина семьи здесь, а половина семьи там. Я одной ногой стою здесь, одной ногой там. Переминаюсь с ноги на ногу, если так можно сказать. Я столько знаю семей, которые с понедельника по пятницу работают порознь — он там, она здесь, а в субботу-воскресенье вместе — или там, или здесь. Это все условности. Вот этот отъезд навсегда, он был в 1970-х — когда нужно было собрать вещи и выписаться.
После отставки у вас изменился список друзей?
С. М.: Ну да, наверное. Это тоже один из моих ожогов — ожог товариществом. Друзья, которые были со мной давно, они все и остались. То есть это очень близкий круг друзей, от политиков и чиновников до сокурсников, он существовал до «РИА Новостей», он и остался. Рядом была вся моя большая семья. Мне часто пишут бывшие рядовые сотрудники РИА, которых я лично и не знала. А вот почти весь средний круг товарищей и коллег просто смылся волной.
Вас считали важным человеком, вхожим в кабинеты. Незадолго до отставки вы вообще вели встречу президента Путина с экспертами Валдая. Как это устроено — после отставки «средний круг» просто прекратил контактировать?
С. М.: Просто их перестало быть.
Мне очень хорошо сказала Эльвира Набиуллина: «У тебя сейчас лучшее время в жизни — отпала вся шелуха, все случайные, остались только твои люди».
С другой стороны, у меня появилось такое количество совершенно новых друзей — из бизнеса, из инвестиционных кругов, из сферы новых технологий и благотворительности.
Время прошло, вы уже готовы назвать заказчиков вашей отставки?
С. М.: Мне несложно их назвать: Михаил Юрьевич Лесин и Алексей Алексеевич Громов. Именно с ними я разошлась в понимании, точнее, в наполнении понятия «государственные интересы» в государственном СМИ «РИА Новости».
А в чем, собственно, была эта разница?
С. М.: В упрощении понимания с их стороны и в усложнении, как они считали, — с моей. Я считала, что государство должно знать более четко о том, что у него происходит, и более подробно с обществом разговаривать через СМИ. В их представлении упрощенная схема больше отвечала интересам государства.
Упрощенная схема — это предоставлять обществу готовую информацию?
С. М.: Ну, если мы так попробуем generally это обозначить, то да. Это разночтение в толковании «Блаженного Августина» между нами появилось не одномоментно — где-то в 2011 году, а потом нарастало, нарастало, нарастало. И выросло из форм легкого раздражения или неприятия в какой-то уже сильный конфликт, сначала скрытый, а потом и открытый.
В вашем случае был какой-то повод для отставки? Вы знаете, что вы не так сделали?
С. М.: Нет, Юль. Мало того, что не знаю.
Я до сих пор убеждена, что я ничего не сделала «не так», исходя из собственного понимания государственных интересов.
К тому же ни сразу, ни спустя время мне никто этот указ не объяснил.
То есть вам не сказали, что кому-то не понравилось, например, как «РИА Новости» снимали Болотную площадь с вертолетов?
С. М.: Ага, и подождали три года после съемок с вертолета… Нет, со мной никто даже не поговорил.
Испытывали ли вы злорадство, когда Михаил Лесин покинул свой пост?
С. М.: Нет. В моем внутреннем прогнозе я не давала ему долгих сроков пребывания на том посту, который он занял [в «Газпром-Медиа»], — его менеджерские способности, равно как и его финансовые аппетиты я себе прекрасно представляла, и стиль его менеджмента тоже. А непрогнозируемое ранее падение рекламного рынка, которое как раз началось, подсказывало мне, что его исход из управления этим активом будет стремительным.
Вы рассказывали, что из эмоционально сложной ситуации после увольнения вас вытащил фонд «Выход» и лично Дуня Смирнова. Продолжаете ли вы заниматься благотворительностью?
С. М.: Я оказалась не очень системным благотворителем. Скорее, эмоциональным, так сказать, участником благотворительного рывка. И попутно я еще включилась в фонд «Подари жизнь» и в фонд «Друзья». «Друзья» — это фонд, который сделали Ян Яновский, Дима Ямпольский, Иван Ургант и Гор Нахапетян. Фонд помогает другим фондам институционализировать благотворительную работу. Фактически это менеджирование процессов в большей степени, нежели практическая вовлеченность в прямые благотворительные проекты. Они создают программу и технологии и готовят людей, которые на профессиональной основе будут заниматься фандрайзингом, маркетингом и, скажем так, отстройкой бизнес-процессов фонда. Потому что благотворительность — это не рука и не слеза, это технология. Это мне безумно интересно.
Были ли у вас предложения работы? Или, может, вы сами пытались устроиться в какую-то российскую корпорацию или властную структуру?
С. М.: Практически нет, потому что я 10 дней в месяц пока учусь, нахожусь не в России. Я не представляю, кому была бы сейчас интересна в качестве работника, а не консультанта, например. Благотворительность — это, в общем, единственная сфера, которая была готова меня принять на безвозмездной основе с учетом моего периодического отсутствия в стране. Примерно полгода я консультировала Рубена Варданяна и его благотворительный фонд по ужасно интересному и важному проекту — к столетию геноцида армян. Исторический информационный проект на восьми языках. Это сайт с историями жизни армянских семей, которым пришлось уехать во время геноцида, кому-то в Аргентину, кому-то во Францию. Люди присылают свои семейные истории с фотографиями, эти истории публикуются. Мы придумали, как оцифровать рукописные архивы на армянском языке начала прошлого века, хранящиеся в разных странах, и сохранить историческую память для потомков.
Светлана, вы чувствуете, что ваша отставка — первое звено в цепи будущих политических отставок на медиарынке или она была итогом аппаратной борьбы?
С. М.: Звеном той самой «гребаной»? Как-то даже хочется предложить ей собраться, этой цепи, и выпить вместе, что ли. Дело в том, что я ждала свою отставку, я ждала ее полтора года. Был определенный момент такого критического расхождения в толковании «Блаженного Августина», вот уже просто невозможного, после которого я самой себе сказала, что уход неизбежен.
То есть вы были готовы к тому, что это закончится?
С. М.: Я была готова. Но даже когда ты понимаешь, что это не сегодня завтра произойдет, это все равно шок. Казалось, что все, жизнь закончилась. А сейчас я точно знаю, что работа не равна жизни. И еще мы же учим уроки, которые нам преподает жизнь. Это был хороший, важный урок для меня, я очень многое внутри себя переплавила, переработала. Например, я точно знаю, что никогда больше не буду работать на государство, оставаясь в душе государственником и продолжая думать о том, как правильно было бы там все устроить.
Почему?
С. М.: Я перестала в него верить, и себя ему больше не доверю.
