Тимофей Бордачев: Удар цунами
Европейский союз и функциональная дезинтеграция
Крушение биполярной системы международных отношений стало трагедией для европейского интеграционного проекта, хотя поначалу казалось шансом Европы вернуть себе место одной из ведущих сил на мировой арене.
Европа, настоящее которой еще недавно воспринималась как синоним истории успеха, а будущее – как маяк для всего человечества, уже несколько лет не может выбраться из полосы затмения. За последние четыре года ни одна из масштабных инициатив, направленных на преодоление кризиса интеграции, ни одно из решений следующих один за другим саммитов Европейского союза не реализованы в полном объеме. Вместо этого налицо фактическое расслоение Европы на бедные и богатые страны и неуклонное снижение политического веса Брюсселя, на который с конца 1950-х гг. смотрели как на «вечный двигатель» объединения, а сам проект «евроинтеграция» представляется все менее интересным ведущим государствам. Что, в свою очередь, ставит перед соседями единой Европы вопрос, каковы могут быть сценарии того, что еще несколько лет назад представлялось немыслимым – распада или качественной деградации Евросоюза.
В завершении «золотого века» ЕС нельзя винить исключительно самих европейцев. Европа была самым крупным бенифициаром холодной войны. В случае гипотетического перехода конфронтации СССР и США в горячую фазу большинство стран Старого Света оказались бы стерты с лица земли. Однако мир, выстроенный вокруг этого противостояния, оказался для европейцев весьма комфортным и позволял проводить в жизнь немыслимые по историческим меркам политические и экономические проекты. Крушение этого мира, именуемого на академическим языке биполярной системой международных отношений, стало для европейцев трагедией, хотя поначалу выглядело как шанс вернуть себе место одной из ведущих сил на мировой арене. Взлет Европы после 1991 г., как и ее сползание в политический и концептуальный кризис десятью годами позже, не могут рассматриваться вне общих международных процессов.
Советская Атлантида
Высказывание Владимира Путина о том, что «распад СССР стал крупнейшей геополитической катастрофой XX века», емко характеризует международно-политический эффект того, что произошло в 1989–1991 годах. В результате тектонического сдвига исчез целый политический и военно-стратегический «континент», выступавший на протяжении 40 лет в качестве одного из двух полюсов международного порядка. Порядка, который позволял ведущим державам как-то регулировать жизнь на планете. После 1991 г. эта способность стала стремительно деградировать на глобальном и региональном уровнях. Начался мировой политический кризис, каждая следующая волна которого становится все более разрушительной. Среда начала стремительно усложняться, и, как оказалось, к новому состоянию не готов никто, и Европа не исключение.
Мир холодной войны был прост, как распределение амплуа в commedia dell’arte, и никогда ранее доминирующим государствам не приходилось вырабатывать и проводить внешнюю политику в таких немудреных обстоятельствах. Ни до, ни после элиты не стояли перед таким ограниченным количеством вызовов и задач как аналитического, так и практического свойства. Это вполне касается и отцов-основателей единой Европы, и таких тяжеловесов европейской интеграции, внесших колоссальный вклад в ее становление, как Гельмут Коль, Франсуа Миттеран или Жак Делор. Отдельным из этих грандов евростроительства, таким как Джулио Андреотти, участие в подготовке и принятии поистине исторических документов, например, Единого европейского акта, не мешало большую часть времени удалять партийным интригам и сомнительной экономической активности.
Другим внешним фактором, обеспечившим успех европейского проекта, стала, с одной стороны, опека со стороны США, заинтересованных в том, чтобы европейцам было что терять, и с другой – угроза поглощения с Востока. Она заставляла лидеров стран Западной Европы более творчески подходить к управлению на национальном уровне и гораздо больше ценить достижения интеграции вне зависимости от того, какую цену за них приходилось платить каждой из стран. Это особенно заметно на примере Германии, которая всю вторую половину XX века выполняла функцию финансовой опоры интеграционного проекта, что позволило Берлину получить от окружающих стран политическое признание в качестве безопасного соседа и надежного партнера. В связи с наследием Второй мировой войны оно было необходимо.
Эти уникальные международно-политические обстоятельства внутри «европейского мирка» и за его пределами дали Старому Свету не менее уникальную возможность создать в рамках ЕС единственный в своем роде механизм разрешения межгосударственных противоречий на уровне общих надгосударственных институтов и интеграционного сотрудничества. Он позволил большой группе современных государств отказаться от исторического принципа «игры с нулевой суммой», когда успех одного обязательно означает уступку другого или других. Необходимо подчеркнуть: идеологическая составляющая интеграционного проекта всегда была незначительной и использовалась преимущественно для внешнего потребления. Не случайно, что разговоры про «миссию Европы», «европейские ценности» и так далее начали искусственно культивироваться с начала 1990-х годов. И стали в первую очередь внешнеполитическим инструментом.
И вот когда после преодоления в середине 1980-х гг. «евросклероза» стало возможным говорить о создании единого рынка и единой валюты, Европа обнаружила себя в принципиально новой геостратегической ситуации. «Затопление континента» СССР и погружение России в пучину внутренних трансформаций привело к тому, что их периферия – от Балкан до афганской границы – оказалась предоставлена самой себе.
Возникновение в Центральной и Восточной Европе группы сравнительно небольших и гомогенных в политическом и экономическом смысле государств, тянущихся на Запад, бросило Евросоюзу международно-политический вызов. И нельзя сказать, что единая Европа встретила новую стратегическую реальность неподготовленной. Во-первых, к 1991 г. евроинтеграция смогла накопить правовую основу, легко обращаемую в инструмент трансформации стран-кандидатов, целенаправленной работы по их социально-политическому сближению с государствами «старой» Европы. Во-вторых, создана качественная институциональная и бюрократическая инфраструктура, способная претворять в жизнь необходимые политические решения.
Ну и наконец, важнейшим ресурсом стал рост глобальных амбиций интеграционной группировки, получившей 7 февраля 1992 г. название Европейского союза. Источники этого роста: процветание западноевропейских экономик и стремление создать «мягкий» баланс для могущества США, неимоверно возросших после советского распада. А также точка зрения, что сопротивления расширению ЕС на восток со стороны России в силу разных, во многом личностных, причин ожидать не приходится.
С этим багажом оптимизма и уверенности в своих силах Европейский союз и отправился на заре 1990-х гг. к решению технических проблем мироустройства, возникших после конца биполярной системы. Выработаны, приняты и успешно применены «Копенгагенские критерии», направленные на то, чтобы максимально «откалибровать» страны-кандидаты перед их вступлением. Евросоюз поддержал расширение НАТО на Восток и включение бывших сателлитов СССР в единственный военный альянс современности. Оценивая техническую сторону, нельзя не признать, что ЕС впечатляюще проявил себя в деле ликвидации «первой очереди» последствий конца холодной войны. Однако цена, которую участники интеграционного проекта заплатили за этот тактический успех, оказалась на поверку слишком высокой.
