УСТОИ «ГЛОБАЛЬНОЙ» МЕМОРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ ПОД ВОПРОСОМ
Политика памяти стала ареной конфронтации не только между Россией и Западом, но и внутри западных обществ
В процессе «осыпания» прежнего мирового порядка претерпевает серьёзные изменения и политика памяти как фактор международных отношений. Этот процесс включает в себя много аспектов. Некоторые из них уже давно находятся в фокусе внимания исследователей и им посвящено множество работ, в том числе и в России, другие до недавнего времени оставались более или менее в тени, по крайней мере в нашей стране. Характер взаимосвязи различных составляющих этого процесса, масштаб изменений, которые воспоследуют, ещё предстоит прояснить. Но то, что перемены, ставшие явными в начале 2020-х гг., будут весьма серьёзными и длительными, ясно уже сегодня[1].
Отказ от «нюрнбергского консенсуса»
В России больше всего внимания закономерно уделялось тому, каким радикальным изменениям подвергся на Западе в последние годы нарратив Второй мировой войны[2]. «Нюрнбергский консенсус» никогда не был общепризнанным в мировом масштабе, во многих странах память о Второй мировой существенно различалась[3]. Но отличия не выпячивались. Ведущие державы антигитлеровской коалиции, даже разделённые фронтами холодной войны, придерживались общей рамочной позиции, согласно которой основная вина и ответственность за беспримерное зло, олицетворением которого служит Холокост, лежит на нацистской Германии, а Германию разгромил союз стран разных, но единых в стремлении защитить ценности гуманизма. Нарратив о двух тоталитаризмах, нацистском и коммунистическом, в равной степени ответственных за всё зло времён Второй мировой войны, на наших глазах вытеснил на Западе этот «нюрнбергский консенсус» и превратил Россию как наследницу СССР из ведущей силы в борьбе с нацизмом в его пособника по развязыванию войны[4].
Россия, разумеется, до последнего отстаивала главные черты «нюрнбергского консенсуса» на международной арене, и по-прежнему сохраняет верность главным установкам того нарратива[5]. Но российская память о войне также претерпевает существенные изменения. Если прежний подход был в основном сосредоточен на героизме победителей, то теперь всё большая роль отводится теме страданий и жертв. Это видно и в трансформированной экспозиции главного Музея Победы на Поклонной горе[6], за которым последовали и другие музеи, это следует из проходящих во многих регионах судах, посвящённых рассмотрению преступлений военного времени, и особенно из центральной роли в российской политике памяти федерального проекта «Без срока давности», начатого в 2019 г. для изучения преступлений оккупантов на российской земле. Cоучастие во вторжении в СССР, оккупации и преступлениях представителей ряда европейских стран от Италии и Испании до Финляндии и Норвегии теперь не убирается, как прежде, в тень, а скорее акцентируется[7]. В 2023 г. появились сообщения, что готовится закон, устанавливающий День памяти жертв геноцида советского народа, который должен символически зафиксировать новую тенденцию. В феврале 2024 г. ряд политиков балтийских государств были объявлены в розыск МВД России за «надругательство над исторической памятью» – участие в разрушении памятников советским солдатам, погибшим во Второй мировой войне[8]. Отчасти закамуфлированная в прежние годы полифония памятей о войне всё более отчётливо превращается в войну памятей.
Всё больше внимания в мире уделяется теме колониализма и его последствий, а также обсуждению запоздалого и уклончивого отношения к этой теме стран ‒ наследниц колониальных империй. До недавнего времени такие процессы мало задевали Россию. Но теперь в самой России всё чаще вспоминают советские традиции борьбы с колониализмом, а за рубежом политические противники российского руководства активно эксплуатируют тему деколонизации применительно к прошлому и будущему России. Владимир Малахов написал прекрасную статью о том, как и почему постколониальная перспектива уступила место дискурсу деколонизации, хотя он и не смотрит на тему в строгом смысле через призму memory studies[9].
На наших глазах тема колониального прошлого превращается в предмет не только и даже не столько научных споров и свойственных академическому миру торгов за ресурсы, сколько в объект самых беззастенчивых пропагандистских манипуляций.
Колониализм против Холокоста
В последние годы темы колониализма и памяти о Холокосте вошли в напряжённый резонанс. В 2020‒2021 гг. в Германии развернулась ожесточённая дискуссия, которую вскоре стали называть Historikerstreit 2.0, сравнивая её со знаменитой полемикой 1986‒1987 гг., которая получила имя Historikerstreit, или «спора историков». Это сравнение отражало не только похожую степень ожесточённости спорящих, но и понимание, что дискуссия 2020-х гг. имеет сравнимый потенциал длительного влияния на культуру памяти. В 1986‒1987 гг. левые во главе с Юргеном Хабермасом одержали победу над историком Эрнстом Нольте, предлагавшим контекстуализировать национал-социализм и Холокост, которые, по Нольте, были во многом обусловлены вызовом большевизма. Точка зрения, согласно которой Холокост беспрецедентен, ни с чем не сравним, и любые попытки релятивизировать немецкую ответственность за тот геноцид должны быть осуждены, утвердилась на долгие годы[10],[11].
Наверное, самый яркий эпизод второго издания спора историков произошёл накануне ковидного карантина. В начале 2020 г. Рурский культурный форум пригласил выступить на своём мероприятии Акиле Мбембе – камерунского историка и философа, проживающего в Южной Африке. Лоренц Дойч, политик из входящей в правящую коалицию Свободной демократической партии, потребовал от организаторов отозвать приглашение, обвинив Мбембе в «антисемитской критике Израиля, релятивизации Холокоста и экстремистской дезинформации». Такие выводы Дойч сделал из чтения работы Мбембе, в которой тот сравнивал апартеид в Южной Африке и ситуацию в секторе Газа[12]. Объявленный вскоре карантин решил вопрос радикально – весь форум пришлось отменить. Но в апреле-мае 2020 г. дискуссия вокруг возникшей ситуации продолжилась и включала уже несколько сотен публикаций[13]. Именно тогда, как отмечает Майкл Ротберг, и появилось понятие Historikerstreit 2.0. Многие видные интеллектуалы выступили в защиту Мбембе. В ходе одной из публичных лекций профессор Ульф Канштейнер, один из мировых авторитетов в области memory studies, обратился к аудитории с вопросом (цитирую по памяти, не дословно): «Не кажется ли вам странной ситуация, когда немцы пытаются учить выходца из своей бывшей колонии, Камеруна, как следует рассуждать о геноциде и Холокосте?»
Этот вопрос, как скальпелем, вскрыл давно существовавшую, но до недавнего времени тщательно замалчиваемую проблему. В немецкой, и в целом европейской культуре памяти разговор о геноциде должен начинаться с Холокоста, и Холокост считается уникальным событием. В этой оптике совершать геноцид или покушаться на его совершение могут только диктаторские режимы от Гитлера до Милошевича. Однако для африканцев первый совершённый немцами геноцид произошёл в Африке, когда в ответ на восстание гереро и нама в Германской Юго-Западной Африке (современная Намибия) немцы в 1904‒1908 гг. уничтожили 80 процентов народа гереро и половину народа нама.
О том, что история колониализма даёт примеры геноцида, который совершали колониальные державы с вполне демократическими правительствами в своих столицах, Жан-Поль Сартр говорил ещё в 1967 г. в ходе общественного трибунала Бертрана Рассела, посвящённого обсуждению преступлений американцев во Вьетнаме. Рассуждая об ожесточённости современной дискуссии по поводу предполагаемого антисемитизма Акиле Мбембе, о книгах Майкла Ротберга «Разнонаправленная память» и Юргена Зиммера «От Виндхука к Аушвицу»[14], Дирк Мозес, политолог из Нью-Йорка, отмечает: ему и некоторым его коллегам остаётся только чесать в затылке, «ведь мы твердили о связи немецкого колониализма и нацистской войны на уничтожение последние двадцать лет»[15]. «Я полагаю, – заключает Мозес, – что мы видим публичный экзорцизм, осуществляемый самоназначенными служителями Катехизиса немцев», который настаивает на несравнимости Холокоста и других геноцидов. Новизна в том, что сегодня «служители Катехизиса» ведут оборонительные бои, а не карают немногочисленных отступников, как в прежние годы.
Обострение мнемонического конфликта в Германии не в последнюю очередь происходит потому, что в дискуссию о немецкой памяти в самой Германии включаются новые голоса, принадлежащие выучившимся здесь и являющимся зачастую гражданами Германии потомкам мигрантов. Майкл Ротберг приводит ряд ярких примеров таких интеллектуалов, которые бросают вызов доминирующему режиму памяти. Они привносят иную традицию и иную историю, и в то же время являются уже частью немецкого общества и, как следствие, считают себя вправе бросать вызов изнутри[16]. Один из них, Мохаммед Амджахид, родившийся в 1988 г. и учившийся политологии в Берлине, заимствовал у немцев тягу к составлению композитных новых понятий и добавил к знаменитому и не требующему уже перевода Vergangenheitsbewaltigung новое саркастичное понятие Erinnerungsüberlegenheit, то есть «мемориальное превосходство», отсылая к плохо закамуфлированной немецкой претензии на роль мирового образца в проработке прошлого[17].
Анализируя эту ситуацию, Ротберг высказывает осторожную надежду, что конфликт может быть преодолён[18]. Но глядя на вал литературы, изданной ведущими университетскими издательствами, в которой немецкая политика памяти, ещё вчера считавшаяся образцом для подражания, описывается как тщательно закамуфлированный расизм и притворство, трудно разделить пусть и осторожный оптимизм Ротберга[19].
Идеи о связи нацистских практик с колониальным опытом были сформулированы давно, но оставались вытеснены на обочину европейского мемориального пространства. В начале 2020-х гг. дискуссии вокруг этого тезиса обострились, особенно в Германии, где предприняты характерные для немецкой мемориальной культуры попытки жёсткого «дисциплинирования» уклонившихся от «катехизиса». И вот, в 2024 г. столкновение подходов к теме геноцида развернулось на наших глазах в ходе процесса по иску Южной Африки против Израиля в Суд ООН за его действия в Газе. И решение суда, констатировавшее высокую вероятность виновности Израиля в геноциде, показало, что сфокусированный на Холокосте и тем самым предоставляющий Израилю иммунитет от обвинений в геноциде нарратив уже не является общепринятым даже в Европе. Конечно, в Германии такой нарратив и сегодня пытаются отстаивать как доминирующий, но даётся это всё труднее. В Израиле же в феврале 2024 г. за сравнение действий в Газе с Холокостом персоной нон грата объявили бразильского президента Лулу да Сильва, который в ответ отказался приносить извинения[20]. И здесь мы видим, как прежде оттеснённые в тень конфликты выходят на авансцену и разыгрываются в логике «войн памяти».
Преумножение жертвенности
Когда в конце ХХ и начале нашего века все без исключения страны Восточной Европы занялись «поисками потерянного (своего) геноцида», отодвигая уничтожение евреев в тень собственных страданий, было очевидно, что подчёркивание уникальности Холокоста не лишено политической прагматики, отчасти блокируя тягу различных государств фокусироваться на страданиях собственной нации[21]. Но эта прагматика лишь весьма ограниченное время срабатывала в Европе, где Холокост происходил, а представители всех народов в той или иной степени внесли вклад в его осуществление. Вплоть до 1980-х гг. вопрос об ответственности за Холокост кого-либо, кроме немцев, почти не ставился. 1990-е и начало 2000-х гг. были, кажется, временем наиболее честного разговора на эту тему в Евросоюзе, когда французы, голландцы, норвежцы и другие стали всерьёз обсуждать внутри своих стран, какова мера их ответственности за катастрофу евреев. Однако затем новые члены Европейского союза из Восточной Европы начали настойчиво разворачивать политику памяти ЕС в сторону истории двух тоталитаризмов, собственных «геноцидов» и страданий. Поляки осудили «критический патриотизм» как «педагогику стыда» и заменили его тем, что Кристина Кончал назвала «мнемоническим популизмом», то есть готовностью отстаивать тот светлый (и страдальческий) образ нации, который так нравится избирателям, и подавлять попытки своих и зарубежных исследователей критически разобраться в истории участия поляков в Холокосте в том числе и принятием специальных мемориальных законов[22].
Теперь от прежнего консенсуса о признании Холокоста ключевым и несопоставимым ни с чем преступлением ХХ века мало что осталось даже внутри ЕС.
Морализация против примирения
Меньше внимания, а точнее сказать – критического внимания, до недавнего времени получал ещё один аспект политики памяти, а именно, стремление к глобальной стандартизации расчётов с прошлым и памятования о жертвах преступлений против человечности, которое в конце ХХ и начале ХХI века стало важной частью идеологии прав человека. Исследовательница из Ирландии Лиа Дэвид в 2020 г. посвятила книгу под ярким названием «Прошлое не излечит нас: опасности декретирования памяти во имя прав человека» анализу того, как формировался подход к политике памяти, который она называет «моральным памятованием» (“moral remembering”), и насколько этот подход эффективен[23]. Она считает всё тот же спор историков в Германии в 1986‒1987 гг. одним из важных триггеров процесса формирования концепции «морального памятования»[24]. В ходе спора Хабермасу и его сторонникам удалось утвердить Geschitspolitik (историческую политику) в качестве сугубо негативного понятия, что отражало представление о памятовании как о сфере, в которой главную роль должно играть гражданское общество, а политикам не следует в неё вмешиваться. (Вне контекста этого спора сам Хабермас в своей концепции публичной сферы подчёркивал её связь с политикой и властными отношениями[25].)
Вскоре после спора историков рухнули социалистические режимы в Восточной Европе, а за ними и СССР. В 1980-е гг. ушли в прошлое большинство военных диктатур Латинской Америки и жёстко авторитарные власти в Восточной Азии. В 1994 г. прекратился режим апартеида в ЮАР. Все эти события, а также югославский кризис 1990-х гг. породили важный запрос на «расчёт с прошлым», выяснение истории нарушений прав человека и других преступлений диктаторских режимов, и вопрос о компенсации жертвам этих преступлений. В работе над этим участвовало всё больше влиятельных международных НПО, что превращало тему расчётов с прошлым в важную часть мировой политики. Идеологическое противостояние времён холодной войны завершилось, и на первый план в международных отношениях вышла тема прав человека, которая постепенно приняла черты идеологии. Вопрос о моральном памятовании преступлений ушедших в прошлое недемократических режимов постепенно стал неотъемлемой частью проблематики прав человека.
А идеология прав человека, как всякая идеология, хотела утвердить свои подходы к памятованию как единственно верные.
23 января 2014 г. опубликован специальный доклад ООН «О процессах мемориализации в постконфликтных и разделённых обществах», подготовленный Фаридой Шахид, чьи полномочия Совет по правам человека Организации Объединённых Наций установил в 2009 году[26]. Шахид являлась специальным докладчиком по вопросу культурных прав как части прав человека. Свою работу она рассматривала как продолжение усилий Луи Жуане, который ещё в конце ХХ века составил Свод принципов защиты и поощрения прав человека посредством борьбы с безнаказанностью, основное внимание в котором было уделено четырём элементам переходного правосудия: праву на информацию, праву на восстановление справедливости, праву на возмещение ущерба и гарантиям неповторения нарушений[27]. В 2005 г. Свод принципов, подготовленный Луи Жуане, был расширен Дианой Орентличер, независимым экспертом, назначенным для обновления Свода принципов, и превратился в «Обновлённый свод принципов защиты и поощрения прав человека посредством борьбы с безнаказанностью», содержащий также элементы, касающиеся долга сохранения памяти. В своём докладе Фарида Шахид указала на целый ряд проблем, возникающих при реализации политики «морального памятования», однако вся вторая часть доклада посвящена изложению рекомендаций по воплощению именно её. Длинный перечень завершается предложением «подготовить компендиум передовой практики в области увековечения памяти, в котором были бы отражены встретившиеся трудности и достигнутые результаты в рамках этого процесса». Таким образом, мы видим, как постепенно, от доклада 1997 г. к докладу 2005 г. и, наконец, к докладу 2014 г. их авторы всё более жёстко формулируют тот единый стандарт морального памятования, который должен применяться в глобальном масштабе и включать три составляющие – «обязанность разобраться с прошлым», «обязанность помнить» и «справедливость для жертв».
Критика политики «морального памятования», предложенная Дэвид, – многогранна, и в этой статье можно только обозначить её основные тезисы. Дэвид изучает, как стандартизированные нормы коммеморации, называемые ею “moral remembering”, стали частью глобальной идеологии прав человека. Она задаёт вопросы: «Может ли утверждение особых стандартов мемориализации в конфликтных и постконфликтных обществах обеспечить принятие прав человека? Может ли такое “моральное памятование” победить или хотя бы сгладить националистические конфликты и обеспечить устойчивые изменения?» Ответ Дэвид негативный. Конечно, это слишком категорический вывод, если учесть, что автор приходит к нему на основании детального изучения двух примеров – Балкан и Палестины. Однако анализа этих случаев достаточно, чтобы утверждать, что вера в безусловную эффективность принципов «морального памятования» ни на чём не основана.
Дэвид приводит целый ряд аргументов в поддержку своего утверждения, что «моральное памятование» не только неэффективно, но и может вести к негативным последствиям. Здесь можно лишь кратко их перечислить. Стандарты морального памятования предполагают обращение к определённому прошлому, то есть строго ограниченному временными рамками и представленному одним нарративом. Такой подход, естественно, вытекает из стремления однозначно поделить участников событий на жертв, преступников и наблюдателей. Между тем в национальных конфликтах такое деление чаще всего затруднительно, поскольку представители группы, обозначенной как жертвы, в иных обстоятельствах становятся преступниками, и наоборот. Уже отмеченное нами вслед за рядом исследователей стремление всех сторон в этнических конфликтах представить себя в прошлом как жертву геноцида наиболее ярко демонстрирует такой механизм, потому что исходит из постулата, что к жертве геноцида не может быть вопросов и претензий. По той же причине утверждаемое деление на жертв и преступников закрепляет этническое противостояние и создаёт новые формы и механизмы неравенства.
Дэвид также демонстрирует, что стандарты морального памятования, насаждаемые международными организациями, во-первых, не учитывают локальной специфики и не рассматривают других возможных подходов[28], во-вторых, на местах часто ведут к имитации подобного подхода со стороны национальных властей, которые ищут (и находят) возможности сохранить в пантеоне национальных героев тех, кто совершал преступления против человечности.
Ещё несколько лет назад трудно было представить, чтобы позиция, сформулированная Дэвид, не рассматривалась как диссидентская и маргинальная. Стандартный ответ на вопрос о необходимости «правильной» мемориализации состоял (и для многих состоит до сих пор) в том, что без неё невозможно благополучное развитие общества[29]. Но теперь книга Дэвид, которая решительно критикует либерально-глобалистский нормативный подход к моральному памятованию, получает широкий и весьма положительный отклик[30]. Критика книги, если она и есть, касается частных вопросов, но не ключевого тезиса, что попытки насаждения и стандартизации «морального памятования» в глобальном масштабе не просто не дают предполагаемого результата утверждения демократии и прав человека, но зачастую имеют негативные последствия.
Таким образом, мы видим, что три главных столпа «глобальной» памяти – «нюрнбергский консенсус» в памяти о Второй мировой войне, память о Холокосте как об уникальном и несравнимом злодеянии, а также стандарты «морального памятования» о преступлениях против человечности и нарушениях прав человека не просто поставлены под вопрос, но теряют легитимность.
Ощущение неустойчивости прежнего порядка, которое порождало и кое-где порождает до сих пор желание жёсткими мерами отстоять его правильность в ответе на отдельные вызовы, на наших глазах сменяется у большинства игроков осознанием невозможности его сохранить.
Уже без малого десять лет назад некоторые исследователи политики памяти заговорили о необходимости агонистского подхода в этой сфере, то есть о способности вести взаимно уважительный диалог при осознании невозможности прийти к единому пониманию прошлого, что постулировалось как задача в космополитическом подходе 1990-х годов[31]. Разговор об агонистском подходе отражал обеспокоенность очевидной тенденцией к возрастающему антагонизму в поведении самых разнообразных мнемонических акторов, тенденцией к секьюритизации памяти, зачистке национального медийного пространства от опасных внешних влияний, стигматизации и «отмене» оппонентов, в том числе и внутри собственной страны, жёсткой привязке политики памяти к политике идентичности, которая всё больше строилась на мотиве памяти о виктимизации собственной общности. По меткому замечанию Александра Ломанова, который отталкивается от анализа китайской политики памяти последних лет, консолидация и цементирование памяти в рамках отдельных стран является важной составляющей «осыпания» проекта глобальной памяти[32].
Пока агонистский подход остаётся почти исключительно в области благих пожеланий, и не видно причин, по которым такое положение дел может измениться. Антагонизация политики памяти нарастает. Новые цифровые формы бытования памяти, в особенности социальные сети, стали мощным фактором усиления антагонистических тенденций[33].
Политика памяти на наших глазах стала ареной непримиримой конфронтации не только между Россией и Западом, между Западом и Глобальным Югом, но и внутри западных обществ. Зон глобального консенсуса не осталось. Вышедший из тени критический анализ механизмов политики памяти, в том числе её ключевых глобалистских постулатов, фиксирует это состояние. Название книги Лиа Дэвид «Прошлое не может нас излечить» звучит как уверенный прогноз обозримого будущего.
СНОСКИ
[1] Так, из начала 2020-х мы видим, что переломными для формирования институционального ландшафта политики памяти в России были 2012‒2014 гг., когда возникли РИО, РВИО, единый историко-культурный стандарт, Бессмертный полк, Последний адрес, была принята в 2013 г. и отменена в 2014-м программа коммеморации жертв политических репрессий, был принят закон «об иноагентах» и подготовлен принятый в начале 2015 г. закон «о нежелательных иностранных организациях». (Этот перечень институциональных изменений далеко не полон.) Вероятно, для понимания изменений, происходящих в первой половине 2020-х гг., нам потребуется такая же временная дистанция.
[2] См., например: Миллер А.И., Пахалюк К.А., Пономарева М.А. и др. Война в исторической памяти и «войны памяти» в современном мире // Новое прошлое • The New Past. 2020. No. 4. С. 218–280.
[3] Память о Второй мировой войне за пределами Европы / под ред. А.И. Миллера, А.В. Соловьёва. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2022. 264 с.
[4] См.: European Parliament Resolution of 19 September 2019 on the Importance of European Remembrance for the Future of Europe (2019/2819(RSP)) // European Parliament. 19.09.2019. URL: https://www.europarl.europa.eu/doceo/document/TA-9-2019-0021_EN.html (дата обращения: 02.04.2024); Миллер А.И. Политика памяти в посткоммунистической Европе и её воздействие на европейскую культуру памяти // Полития. 2016. No. 1. С. 111–121.
[5] О реакции российского руководства на ревизию памяти о Второй мировой войне см.: Миллер А.И. Новейшая история: краткий курс // Россия в глобальной политике. 2023. Т. 21. No. 2. С. 88–103.
[6] В экспозиции появился зал, рассказывающий об оккупации на примере Великого Новгорода. В прежней экспозиции зала об оккупации не было. См.: Белов С.И. Экспозиция в Музее Победы как индикатор политики памяти в современной России. В кн.: В.В. Лапин, А.И. Миллер (Ред.), Символические аспекты политики памяти в современной России и Восточной Европе. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2020. С. 177–188.
[7] Федеральный проект «Без срока давности». URL: https://memory45.su/ (дата обращения: 02.04.2024).
[8] Каллас объявили в розыск за «надругательство над исторической памятью» // Интерфакс. 13.02.2024. URL: https://www.interfax.ru/world/945828 (дата обращения: 02.04.2024).
[9] Малахов В.С. Ретроактивные категоризации, или Постколониальность как состояние // Социологическое обозрение. 2023. Т. 22. No. 3. С. 53–74.
[10] Некоторые методы полемики, использованные в ходе этого спора, были провозвестниками широко распространённых сегодня практик «отмены» и тоже стали своего рода негативным образцом, что ретроспективно заставляет теперь многих считать, что было бы лучше, если бы этого спора вовсе не случилось.
[11] Стоит отметить аспект влияния первого спора историков на политику памяти, который до сих пор, кажется, никто не обсуждал. В перестроечном СССР и ранней постсоветской России «расчёты с прошлым» играли огромную роль. В центре дискуссий того времени было наследие коммунистического режима, который описывали как тоталитарный. Одна из особенностей отечественных дискуссий состояла в том, что мемориальная культура ФРГ воспринималась (совершенно некритически) как образцовая. Если представить себе, что Хабермас и его союзники не смогли бы тогда заклеймить идеи Нольте как совершенно неприемлемые, то вполне вероятно, что российская политика памяти с её осуждением большевизма, и в особенности сталинских репрессий и сталинской внешней политики 1930-х гг., нашла бы в Нольте с его концепциями удобного и авторитетного партнёра по диалогу. В этом случае вся разметка мемориального пространства в посткоммунистической Европе выглядела бы сегодня иначе, чем то, что мы наблюдаем. Здесь не место (и особенно не время) обсуждать подробно эту гипотезу, но стоит отметить, что в траекториях развития политики памяти нет ничего строго предопределённого.
[12] См.: Capdepón U., Moses A.D. Forum: The Achille Mbembe Controversy and the German Debate about Antisemitism, Israel, and the Holocaust. Introduction // Journal of Genocide Research. 2021. Vol. 23. No. 3. P. 371–373; Rothberg M. Lived Multidirectionality: “Historikerstreit 2.0” and the Politics of Holocaust Memory // Memory Studies. 2022. Vol. 15. No. 6. P. 1316–1329.
[13] Günes S. Wer zuerst . . . sagt, hat gewonnen: Die Achille Mbembe Debatte – Eine Artikelliste // Serdargunes’ Blog. 18.05.2020. URL: https://serdargunes.wordpress.com/2020/05/18/wer-zuerst-x-sagt-hat-gewonnen-die-achille-mbembe-debatte-eine-artikelliste/ (дата обращения: 02.04.2024).
[14] См.: Rothberg M. Multidirektionale Erinnerung. Holocaustgedenken im Zeitalter der Dekolonisierung. Berlin: Metropol-Verlag, 2021. 404 S.; Zimmerer J. Beiträge zum Verhältnis von Kolonialismus und Holocaust. Berlin: Lit Verlag, 2011. 349 S.
[15] Moses A.D. The German Catechism // Geschichte der Gegenwart. 23.05.2021. URL: https://geschichtedergegenwart.ch/the-german-catechism/ (дата обращения: 02.04.2024).
[16] Rothberg M. Op. cit.
[17] Amjahid M. Die deutsche Erinnerungsüberlegenheit // Der Spiegel. 06.03.2021. URL: https://www.spiegel.de/kultur/holocaust-gedenken-die-deutsche-erinnerungsueberlegenheit-a-056d10a7-2b3c-4383-804e-c2130ed6581d (дата обращения: 02.04.2024).
[18] Rothberg M. Op. cit.
[19] См.: Marwecki D. Germany and Israel: Whitewashing and Statebuilding. L.: Hurst Publishers, 2020. P. 256; Özyürek E. Subcontractors of Guilt. Holocaust Memory and Muslim Belonging in Postwar Germany. Stanford, CA: Stanford University Press, 2023. 266 p.; Port A.I. Never Again: Germans and Genocide after the Holocaust. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2023. 416 p. См. также: Mishra P. Memory Failure // London Review of Books. 2014. Vol. 46 No. 1. URL: https://www.lrb.co.uk/the-paper/v46/n01/pankaj-mishra/memory-failure (дата обращения: 02.04.2024).
[20] Глава МИД Израиля объявил президента Бразилии персоной нон грата // Интерфакс. 19.02.2024. URL: https://www.interfax.ru/world/946759 (дата обращения: 02.04.2024).
[21] См.: Финкель Е. В поисках «потерянных геноцидов»: историческая политика и международная политика в Восточной Европе после 1989 г. В кн.: А. Миллер, М. Липман (Ред.), Историческая политика в XXI веке. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 292–327.
[22] Kończal K. Mnemonic Populism: The Polish Holocaust Law and Its Afterlife // European Review. 2021. Vol. 29. No. 4. P. 457–469. «Я понимаю мнемонический популизм как открыто моралистский, мотивированный успехом у избирателей и прежде всего антиплюралистский взгляд на прошлое», – пишет Кончал.
[23] David L. The Past Can’t Heal Us: The Dangers of Mandating Memory in the Name of Human Rights. Cambridge, MA: Cambridge University Press, 2020. 300 p.
[24] Ibid.
[25] Хабермас Ю. Структурное изменение публичной сферы: исследование относительно категории буржуазного общества. М.: Весь Мир, 2016. 342 с.
[26] A/HRC/25/49: Report on Memorization Processes in Post-Conflict and Divided Societies // United Nations. 23.01.2014. URL: https://www.ohchr.org/en/documents/thematic-reports/ahrc2549-report-memorization-processes-post-conflict-and-divided (дата обращения: 02.04.2024).
[27] Revised Final Report on the Question of the Impunity of Perpetrators of Human Rights Violations (Civil and Political) // United Nations. 02.10.1997. URL: https://ap.ohchr.org/documents/dpage_e.aspx?si=E/CN.4/Sub.2/1997/20/Rev.1 (дата обращения: 02.04.2024).
[28] Например, испанский «пакт о забвении» 1975 г. не рассматривается как системная альтернатива.
[29] Пример такого подхода в российской популярной литературе о политике памяти см. здесь: Эппле Н. Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах. М.: Новое литературное обозрение, 2020. 571 с.
[30] См., например: Book Debate on L. David’s “The Past Can’t Heal Us: The Dangers of Mandating Memory in the Name of Human Rights”, H-Diplo 2021 // ISS Forum. URL: https://issforum.org/roundtables/PDF/Roundtable-XXIII-7.pdf (дата обращения: 02.04.2024).
[31] Bull A., Hansen H. On Agonistic Memory// Memory Studies. 2016. No. 4. P. 390–404; Berger S., Kansteiner W. (Eds.) Agonistic Memory and the Legacy of 20th Century Wars in Europe. Cham: Palgrave Macmillan, 2021. 260 p.
[32] Новое здание Китайской Академии истории, в котором расположен и новый масштабный Археологический музей, было открыто в 2019 г. в Пекине, и товарищ Си говорил на открытии об «уверенности в своей истории» как одной из важных политических задач. К своему пятилетию Академия подготовила новое издание Истории Китая и краткую Историю Китайской цивилизации. См.: History Academy Marks 5th Year // China Daily. 05.01.2024. URL: https://www.chinadaily.com.cn/a/202401/05/WS65975cefa3105f21a507ab68.html (дата обращения: 02.04.2024).
[33] Память в Сети: цифровой поворот в memory studies / под ред. А.Ф. Павловского, А.И. Миллера. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2023. 352 с.
