Федор Лукьянов, Алексей Миллер

| Россия в глобальной политике

Россия и новая мировая эпоха

Правовое государство, политический плюрализм и права человека были частью российского движения в Европу. Оно потерпело неудачу. Способны ли мы работать для решения этих задач как самодостаточная социально-политическая общность, а не следовать в чужом фарватере? Ответ предопределит будущее страны, и искать его придется без надежды «прислониться к надежному плечу друга».

Год назад на этих страницах авторы констатировали завершение 70-летнего периода международных отношений, который состоял из двух стадий – холодная война 1940-х – 1980-х гг. и переходное время после распада Советского Союза («Отстраненность вместо конфронтации» // «Россия в глобальной политике», №6, 2016 г.). Мир – на пороге новой парадигмы. Фигура нового президента США Дональда Трампа, который одержал сенсационную победу на выборах в ноябре 2016 г., стала даже визуальным воплощением конца прежней эпохи – у Соединенных Штатов никогда не было такого главы. Вне зависимости от того, чего ему удастся добиться на посту и сколь долго он на нем задержится, американская, а значит и мировая, политика уже не будет такой, как до катаклизмов-2016. И «виноват» в этом, конечно, не Трамп – он не более чем симптом, продукт назревших перемен.

России это несет новые вызовы, но главное – требует переосмысления подходов. Четверть века со времени окончания холодной войны и распада СССР страна действовала в парадигме восстановления (в отдельных эпизодах применимо и более резкое понятие «реванш») – государственности, экономики, политической системы, международных позиций. Допуская некоторое упрощение, можно сказать, что все это время российское общество и государство развивались в шлейфе событий 1991 г. (и того, что к ним привело). Пройденный путь можно оценивать по-разному. Он сочетал в себе исторически неизбежное и конъюнктурно необязательное, вынужденное и надуманное, героические усилия и фатальные просчеты. Как бы то ни было, эпоха завершилась. В первую очередь потому, что она завершилась и на мировой арене в целом.

В режиме «после холодной войны» существовала не одна Россия, но и Запад, и, как следствие, международная политика вообще. Только Россия – с чувством поражения и желания наверстать упущенное, Запад – с ощущением эйфории и самолюбования. В период между 2008 и 2016 гг. (от мирового финансового кризиса до «Брекзита» и Трампа) упоение собой на Западе постепенно сменялось тревогой, в конце концов стало понятно, что все пошло не так, как предполагалось в конце прошлого столетия. И очень многое, если не почти все, надо начинать заново, исходя уже из других перспектив.

Общее и для Москвы, и для западных столиц обстоятельство состоит в следующем: ссылаться на то, что происходило в конце 1980-х – начале 1990-х гг., для легитимации собственных действий (неважно, идет ли речь об удержании возникшей тогда расстановки сил или о стремлении ее изменить) не имеет смысла. Это больше не служит действенным аргументом. Нужны доводы совсем нового качества.

«Жесткая» трансформация Запада

Источником наибольшей неопределенности для мира выступает сейчас его наиболее продвинутая и привилегированная часть – Запад.

В Соединенных Штатах у власти администрация, которая рассматривает международные отношения и внешнюю политику как сферу, подчиненную внутренним задачам. Во время избирательной кампании Дональд Трамп выступал с позиций неоизоляционизма, а это заставляло предположить, что активность Вашингтона на международной арене снизится. На деле реализация лозунга «Америка прежде всего» оказалась иной.

С одной стороны, внешняя политика утилитарно используется для создания нужной президенту и его команде внутренней атмосферы, то есть в целом носит инструментальный характер. Иными словами, ареной внутриполитической борьбы в США стал весь мир. С другой – американское руководство уверено в праве своей страны быть не мировым лидером (державой, которая возлагает на себя миссию решения каких-то проблем), а мировым боссом (самой сильной страной, способной принудить кого угодно следовать ее линии). Ради этого может применяться сила, меняются установленные правила, игнорируются институты.

Политика Трампа по существу является продолжением подхода предыдущей республиканской администрации Джорджа Буша, но за вычетом идеологической мессианской составляющей («продвижение демократии»). Готовность действовать на грани фола, поднимать ставки присуща самому Трампу и его соратникам, однако непонятно, точно ли они чувствуют эту грань и оценивают связанные с ней риски. Острейшая борьба за власть, развернувшаяся в Вашингтоне весной 2017 г., риски только усугубляет. Оппоненты Трампа сейчас тоже считают, что достичь внутриполитических целей (в идеале – импичмента) настолько важно, что внешнеполитическими издержками этой схватки можно пренебречь. Более того, несмотря на зашкаливающую неприязнь друг к другу команды Трампа и большей части истеблишмента, принимаемые решения, по сути, вполне консенсусны. Так, закон о санкциях против России, Ирана и КНДР, направленный на ограничение полномочий президента, в остальном полностью соответствует его философии международных отношений – создать максимальное количество рычагов давления на другие страны, чтобы проводить в жизнь американские коммерческие интересы.

Европа погружена в свой многосоставный внутренний кризис, и его разрешение останется безоговорочным приоритетом на предстоящие годы. Трансформация Европейского союза, его расслоение на «центр» и «периферию» грозят подорвать способность интеграционного объединения служить механизмом обеспечения стабильности Старого Света. Как не раз бывало в истории, основные угрозы (причины которых кроются в нестабильности «ядра») связаны с будущим европейских окраин. Неуклонное расширение Евросоюза предполагалось в качестве средства преобразования некогда проблемных стран на Балканах и в Восточной Европе, преодоления порочного круга конфликтов и противостояний, в которые они были вовлечены веками. «Плана Б» не предусматривалось. Теперь дальнейшее расширение ЕС – крайне маловероятный сценарий, а патронат без членства чреват противоположным эффектом – несбывшиеся ожидания стимулируют подъем националистических сил, что, в свою очередь, разбередит все исторические язвы. Назревание новой серии конфликтов на Балканах вместе с событиями на Ближнем Востоке способны создать обширную зону нестабильности. Взрывоопасный потенциал таких стран, как Македония или Босния, трудно переоценить. Как и соблазн для внешних сил, исторически присутствовавших в этом регионе (Россия, Турция, Германия) или недавно вышедших на политическую арену (исламизм), принять участие в кризисе.

Другой опасностью чревато развитие в ведущих европейских странах процессов, вызванных притоком беженцев. Феномен «обратной колонизации», который раньше служил не вполне политкорректной метафорой, превращается в описание существующего положения вещей. Беженцев будет все больше, и они продолжат существенно менять общества тех стран, куда неудержимо стремятся. С одной стороны, это рост напряженности внутри обществ, столкновение культур с деструктивными политическими последствиями, радикализацией партийно-политического ландшафта. С другой – «израилизация Европы», превращение терроризма в каждодневную реальность Старого Света, что тоже провоцирует политическую поляризацию.

Некоторые комментаторы склонны описывать кризис как краткосрочный политический – от «Брекзита» и Трампа до череды выборов в ведущих странах ЕС. В действительности политические метания электората отражают глубинные и нарастающие социально-экономические проблемы. «Мы не знаем, что с нами происходит» – это утверждение, которое всё чаще встречается у рефлексирующих западных политиков, отражает ряд очевидных социально-экономических проблем. В их числе – крайне высокая степень задолженности и неясность в вопросе о том, как она отразится на перспективах финансового кризиса, роботизация и «работа как привилегия», ревизионизм в отношении глобализации с того момента, когда стало ясно, что Запад перестал быть ее главным бенефициаром. Целый комплекс проблем связан с биотехнологиями, постепенным стиранием грани между человеческим организмом и машиной и связанными с этим новыми этическими и юридическими проблемами. В развитых обществах это проблемы уже не завтрашнего, но сегодняшнего дня. Четких моральных норм для регулирования этих процессов нет, как нет и понимания всех социальных последствий.

Даже благополучные западные экономики не в состоянии поддерживать ту систему социального государства, что была создана в эпоху холодной войны для противодействия коммунистической угрозе. Переустройство системы в условиях демократического политического порядка пока не выглядит возможным, потому что никто из западных политиков не обладает доверием избирателей в той степени, чтобы они позволили поднять руку на базовые социальные гарантии. В результате пересмотр происходит в скрытых формах, без социального контракта и легитимности. Впервые за долгие годы представление о будущем лишено оптимизма, оно размыто и порождает тревогу.

Россия – снова «враг у ворот»

Вероятность того, что выход из своего кризиса Запад будет искать на путях взаимодействия с Россией, стараясь сформулировать совместные решения накопившихся и вновь обозначившихся проблем, весьма мала. Явная неудача попыток встроить Россию в ЕС/НАТО-центричный проект ведет не к стремлению переосмыслить модель в пользу большего учета российской специфики и отказа от аксиоматичности брюссельских норм и правил, а к антагонизации России, немедленному зачислению в традиционную ипостась «враг у ворот». Надежды на расширение «дискурсивного репертуара» Европы в отношении Москвы, которые мы высказывали год назад, вовсе не оправдываются. Не реализуются и ожидания того, что рост влияния сил, противостоящих правящему истеблишменту в Европе, будет способствовать сближению России со Старым Светом. Да, евроскептические и традиционалистские движения влияют на общую атмосферу в ЕС. Но они не обладают потенциалом, прежде всего интеллектуальным, для формулирования стратегии, которая активировала бы не только чисто протестный электорат, но и тех, кто ищет альтернативную политико-экономическую модель.

Европейский истеблишмент, скорее всего, извлечет уроки из потрясений 2016 г., постарается «абсорбировать» часть протестных сил и взять на вооружение их лозунги, дабы «растворить» бунт по тому же сценарию, что и после волнений конца 1960-х годов. Внутренней консолидации на скорректированных основах полезно наличие внешнего врага, и пока эта роль однозначно делегирована России. Подчеркнуто меркантилистская американская риторика Европу смущает и даже возмущает, но не ослабляет ее попытки найти почву для согласия с Вашингтоном.

В прошлом году мы подробно анализировали причины упадка проекта, согласно которому Россия должна была стать частью «Большой Европы», фактическим центром которой являлся бы Брюссель. Сейчас эта неудача уже признана всеми, но оказалось, что другой модели выстраивания отношений с Россией у Европы и Запада нет. Россия не согласилась быть частью не ею спланированного дизайна и потребовала его ревизии. Однако пересматривать «чертеж» с учетом мнения Москвы никто не готов, поскольку считается, что у России нет прав этого требовать, ведь в долгосрочном плане она видится как несостоятельный и угасающий политико-экономический субъект. Всплески же восстановленных военно-политических возможностей – не более чем временное явление.

В условиях внутреннего политического разнобоя российская тема была использована и по-прежнему вовсю используется в качестве «конституирующего Иного» в США и, пусть с чуть меньшей интенсивностью, в ЕС в целом и в отдельных европейских странах. Во всех кризисных ситуациях в Европе пытались раскрутить «русский фактор». Интенсивность использования «российской угрозы» как инструмента идентификации и средства борьбы с диссентом сравнима разве что со временами холодной войны. Причем с ее наиболее нервозными периодами, наподобие эпохи маккартизма, когда международные отношения напрямую задействовались во внутриполитической борьбе. Причина накала – общая неуверенность западных политических элит в их способности управлять общественно-политическими процессами.

Современная демонизация Путина и России в целом уже в сравнительно небольшой степени зависит от конкретных разногласий в сфере международных отношений. Они превратились в идеологический фактор внутриполитической борьбы в политиях Запада. Путин в этой картине мира выполняет роль идейного, координирующего и финансирующего центра для тех сил в США и странах ЕС, которые определяются как «нелиберальные» или антилиберальные. Такая коллизия представлена не в качестве рутинной партийной борьбы за власть или конфликта интересов внутри западных обществ, но как бескомпромиссный бой за единственно правильную идеологию и систему ценностей.

Для России это означает серьезное ухудшение общего климата международных отношений. Прагматика в ее отношении решительно принесена в жертву идеологическим соображениям. В этом плане ситуация хуже, чем в период холодной войны, когда на Западе присутствовал довольно влиятельный и обширный контингент «сторонников разрядки», призывавших к конструктивному сотрудничеству с СССР поверх линии идеологического фронта. Тогдашнее чередование обострений и смягчений опиралось на вполне рациональное сочетание методов «кнута и пряника» с обеих сторон, на понимание того, что системное противостояние нужно структурировать и им управлять. Сейчас этого нет, элемент иррациональности и непредсказуемости усугубляется, поскольку определяющими для всех становятся внутренние обстоятельства.

Беспрецедентная инструментализация России

Хотя мотивы и образы восприятия России остались теми же, что и на протяжении истории, следует осознать качественно иной, куда более высокий уровень инструментализации российского вопроса. Это свидетельствует, что Россия значит для Запада меньше, чем когда-либо за последние как минимум два века. Достаточно сравнить дискурс о России с дискурсом о Китае, который намного более последовательно отвергает либеральные ценности и наверняка не менее активен на киберфронтах.

Случай с Трампом особенно показателен. Он начинал с позитивных высказываний о России, прежде всего они были связаны с его желанием максимально противопоставить себя Обаме. Но по существу Россия малоинтересна Трампу и его единомышленникам. Их приоритет – переустройство глобальных торгово-финансовых отношений так, чтобы они соответствовали меркантилистски понятым американским интересам. В этом контексте Россия с ее весьма скромной долей в мировой экономике – игрок второго, а то и третьего ряда, большого внимания уделять ей необязательно. И тем более идти на риски ради выстраивания отношений с ней.

Жесткость «отсечения» России отчасти объясняется задиристостью российской внешней политики в последние годы. Москва сознательно бросала вызов Западу не только в конкретных конфликтах, но и в ценностной сфере. Причем не тем, что предлагала иной набор ценностей, а тем, что обнажала и высмеивала непоследовательность и лицемерие Запада. Свое поведение Россия очень часто легитимировала ссылкой на то, что нарушения формальных или неформальных конвенций она совершает не первой, но в качестве реакции на подобные действия Запада. Этот «зеркальный» подход имел меньшее воздействие, чем казалось, во всяком случае, многие действия России «повисали в воздухе» с точки зрения их признания внешним миром, но создавался определенный пропагандистский эффект и уважение к «лихости» поведения. Теперь же, с приходом в Соединенных Штатах администрации Дональда Трампа, «зеркалка» перестает работать, поскольку Вашингтон совершенно невосприимчив к упрекам и обличениям, руководствуется сугубо эгоистичным подходом.

Администрация Трампа настроена на применение силы, но не для достижения каких-то конкретных результатов, а с целью ее демонстрации. Как показал ракетный удар США по военной базе сирийской армии в апреле, такой подход вполне может оказаться эффективным. Во всяком случае, реакция Европы, Турции и монархий Персидского залива продемонстрировала, что они готовы принять и поддержать любую линию Соединенных Штатов, если это возвращает их к комфортной ситуации американского лидерства и возможности следовать за Вашингтоном. Даже если у последнего нет линии, которой можно было бы следовать.

Политический кризис американской верхушки чреват почти любыми внешнеполитическими последствиями. Минимизация международных рисков, возникающих из-за борьбы за власть в США, становится насущной задачей.

Отчуждение как императив

В этих условиях линия на отчуждение без конфронтации, предложенная нами в прошлом году, остается единственно разумной. Россия не в состоянии повлиять на дискурс, который превратил ее в едва ли не главную угрозу западным либеральным ценностям, однако легитимным оппонентом, с которым нужно договариваться о правилах игры (как это было с Советским Союзом), не сделал.

Добиться хоть какого-то прогресса в отношениях с Соединенными Штатами в обозримом будущем не удастся. При любом сценарии политической борьбы в Вашингтоне Россия останется в центре деструктивного процесса. России ни в коем случае нельзя втягиваться во внутриамериканскую борьбу, это заведомо проигранная партия – всякое участие будет немедленно использовано против нее обеими сторонами.

Расчеты на «большую сделку» или даже соглашение по Украине или Сирии следует признать крайне маловероятными. Русская угроза стала более важным инструментом решения проблем внутри США и проблемы единства ЕС, чем сотрудничество с реальной Россией.

Это означает, что российские усилия, направленные на то, чтобы повлиять на стратегическую ориентацию Европейского союза, не принесут желаемых результатов. Максимум, чего можно добиться, – это дать Европе дополнительный инструмент в борьбе за внимание Соединенных Штатов. Что, естественно, произведет эффект, обратный тому, на который рассчитывают в Москве. В Кремле должны понимать, что России не удастся обыграть Америку на европейском поле. У США остается большой кредит, унаследованный ими со времен плана Маршалла и холодной войны, подкрепленный многими десятилетиями кропотливой работы по воспитанию атлантически настроенных элит в Старом Свете. А у России нет сколько-нибудь сопоставимых ресурсов, притягательной и убедительной модели развития. Что же касается тех частей Европы, где у России имеется значительный символический капитал (прежде всего Балканы), то история демонстрирует исключительно негативные результаты попыток его использовать.

Вышесказанное не означает, что от Европы нужно целенаправленно отгораживаться. Исходить следует из того, что между Россией и Европейским союзом, что бы он собой ни представлял в ближайшие годы, не возникнет совместного политического проекта, и к нему не нужно стремиться. Трансформация ЕС продолжится в рамках той же атлантической парадигмы, которая составляла его основу с самого начала европейской интеграции. Россия в эти рамки не укладывается. Однако неочевидно, что гипотетический крах Евросоюза и атлантического проекта был бы выгоден Москве.

Все-таки главным успехом европейской интеграции стало прекращение смертоносного соперничества на континенте, а оно не только несло беды самим европейским державам, но и посылало во все стороны разрушительные импульсы. История свидетельствует, что России никогда не удавалось остаться в стороне от потрясений, причиной которых была политика великодержавного соперничества в Европе и всплески националистических помрачений в разных ее частях. (Даже в тех нечастых случаях, когда в России амбиции и престиж уступали осторожности, в Европе, как правило, находились силы, которым удавалось втянуть Россию в европейские конфликты в своих интересах.) И если ЕС и НАТО служат способами удержания европейских стран от возвращения к прежним нравам, не стоит желать их провала. Особенно с учетом того, что, по всей вероятности, экспансионистский задор в обеих организациях явно поубавился.

Европа как важнейший экономический партнер и один из источников культурно-исторической самоидентификации России никуда не денется. В частности, она необходима как элемент баланса в формирующейся новой конфигурации Евразии, что является объективным процессом. В условиях отсутствия единой политической рамки особенно важным становится укрепление и развитие связей с теми группами интересов, кругами и политическими силами Европы, которые настроены на конструктивное взаимодействие с Москвой. В краткосрочной перспективе они, как сказано выше, не имеют шансов изменить европейское восприятие России. Однако далее, через шаг, когда Европа обретет какой-то новый внутренний баланс, наличие позитивно относящегося к России «фермента» в Евросоюзе, пусть и остающегося стопроцентно атлантическим, создаст опору для формулирования новой повестки дня. Сроки этого определить пока невозможно по причине неопределенности развития самого ЕС, однако такая фаза, несомненно, наступит. Поэтому российская работа должна носить системный и долговременный характер, быть нацелена не на достижение немедленного результата, а на создание опорных точек на будущее.

Китай и США – попытка избежать конфронтации

При всей важности Европы для России основные мировые события происходят не там, европейский кризис имеет не глобальное, а региональное воздействие. Наиболее трудные и драматические решения предстоит принять китайскому руководству.

КНР оказалась в ситуации, которой всегда пыталась избежать. Стратегической линией Пекина с конца ХХ века было наращивание (по возможности незаметное) сил и влияния, дабы «врастать» в западо-центричный международный порядок и постепенно менять его изнутри в собственных интересах. Делал это Китай довольно успешно, хотя неизменно и высказывал недовольство нежеланием Запада делиться контролем в глобальных институтах. Тем не менее КНР твердо придерживалась курса на эволюционные и ни в коем случае не революционные перемены в мировой архитектуре.

Вызов брошен с двух направлений. С одной стороны, Китай достиг такого экономического и политического масштаба, что держаться в тени органически невозможно. Во-вторых, эрозия порядка, в который аккуратно и расчетливо вливался Пекин, началась изнутри, импульс к отказу от открытой глобальной системы возник в ведущих странах Запада, прежде всего в Соединенных Штатах. В результате Китай оказался перед необходимостью брать на себя флагманскую роль – либо по ускоренному демонтажу прежней модели, либо, напротив, по ее сохранению. Речь Си Цзиньпина в Давосе в январе 2017 г. часто интерпретируют как выбор Пекином второго варианта, то есть стать новым лидером глобализации. Однако ее более вдумчивое прочтение доказывает, что никакого выбора председатель КНР не делает, а продолжает попытки маневрирования. К тому же, если отвлечься от лозунгов, оглашаемых на мировой арене, китайская экономика является в высшей степени протекционистской, и позиция главного радетеля открытости для Пекина совсем неорганична. Как бы то ни было, Китаю предстоит приспосабливаться к новой ситуации в мире в условиях, далеких от благоприятных.

Изменение характера торгово-экономических отношений с Китаем является приоритетом Дональда Трампа. И хотя первоначальный «наезд» (намек на признание Тайваня, угрозы провозгласить Пекин валютным манипулятором и обложить его продукцию гигантскими пошлинами) сменился гораздо более умеренным подходом, установка остается прежней, о чем свидетельствует общая эскалация напряженности в Восточной Азии. Как далеко готов пойти Китай в уступках Соединенным Штатам ради того, чтобы избежать торговой войны и конфронтации с ними? Выбор решения в этом вопросе связан не только с традиционной линией Пекина на то, чтобы избегать острой и открытой конфронтации, но и с опасением сдувания пузырей в китайской экономике и ее возможного резкого торможения. Может оказаться, что карты Трампа в торге с Китаем сильнее, чем казалось на первый взгляд.

Непосредственной причиной стратегических трений в регионе служит провокационное поведение Пхеньяна, которое становится поводом для наращивания военно-политической активности и давления со стороны Вашингтона. Обе стороны рискованно блефуют, и если для КНДР опасный блеф является привычной формой поведения, то для Соединенных Штатов это новый стиль. Американская администрация использует корейский ядерный вопрос для укрепления позиций на Тихом океане, и здесь Трамп следует в русле своего предшественника Барака Обамы. Отличие Трампа заключается в том, что он легко готов увязывать совершенно разные вопросы – например, региональную стратегическую стабильность и безопасность – с торговыми темами. И давление на Китай с целью принудить его занять более жесткую позицию в отношении КНДР связано и с основной задачей переформатирования торгово-экономических отношений.

Как бы то ни было, американо-китайские связи развиваются по своей логике, повлиять на которую Россия не может. И, напротив, любые изменения в отношениях между Пекином и Вашингтоном значительно воздействуют на контекст, в котором придется действовать Москве. Та же самая северокорейская проблема для Москвы весьма важна. Во-первых, она не может не беспокоить Россию как таковая, как угроза стабильности Дальнего Востока. Во-вторых, является поводом для размещения американской ПРО и активности ВМФ США. В-третьих, создает дискомфорт в отношениях с Пекином, который ждет от России поддержки своей еще не сформулированной позиции. Зависимость России от решений двух более мощных держав становится наглядной.

Россия перед лицом новых трансформаций

При всем различии проблем, с которыми имеют дело западные страны и Россия, есть парадоксальные сближения и сходства. В 2012–2013 гг. Россия столкнулась с кризисом легитимности власти и с неизбежностью наступления в скором времени экономической стагнации и даже рецессии. В 2013–2015 гг. Владимиру Путину во многом пришлось решать задачи своей легитимации через внешнюю политику. В 2011–2013 гг. наиболее острая критика правящей группы исходила от русских националистов разного толка, которые обвиняли власть в сдаче национальных интересов. Согласно этой критике, люди во власти держали за границей свои капиталы, семьи, недвижимость, и потому на конфликт с Западом не были способны ни при каких обстоятельствах. Безропотная «потеря» Украины была бы наиболее ярким и убедительным доказательством справедливости этого тезиса.

Эскалация ставок в конфликте вокруг Украины и присоединение Крыма стали во многом вынужденной мерой, дабы избежать углубления кризиса легитимности. Попутно была решена и задача определить ответственных за экономическую стагнацию, фундаментальные причины которой кроются в структурных ограничениях сложившейся системы. В условиях конфронтации с Западом кризис официально связали с санкциями и падением цен на нефть, и население в основном отреагировало сплочением вокруг флага и готовностью затянуть пояса. Легитимность Путина как национального лидера, готового многим рискнуть ради достоинства страны, была утверждена. Знаменитые 86% поддержки были аутентичными.

Однако уже к 2016 г. эффект Крыма, даже получивший подпитку в рамках операций России в Сирии, истощился. Ожидания россиян направлены прежде всего на внутренние проблемы. Запрос на проект развития становится все более артикулированным и широким. Внешняя политика перестала быть главным театром, сколько бы телевидение ни старалось сохранить этот фокус. Чтобы избирательный марафон в 2018 г. был успешным, это должна быть кампания, основанная на внутриполитической повестке дня, на представлении стратегического проекта будущего. Но сколько-нибудь отчетливого видения не предъявлено ни в сфере экономического развития, ни в плане политической эволюции. Избирательная кампания 2017–2018 гг., результат которой, если называть вещи своими именами, очевиден и предрешен, будет иметь реальное значение. Она должна продемонстрировать наличие живого политического «драйва», способность системы реагировать на динамику общественных изменений, меняющиеся запросы населения.

Между российской и западной повесткой есть еще одна параллель. Во всех ведущих странах наиболее острой проблемой считается подъем так называемого популизма – протестных сил, растущих на отторжении гражданами непопулярного истеблишмента. Россия находится в особенном положении в силу специфики своей политической системы, однако она не изолирована от глобальных тенденций. Доверие россиян к политическим институтам и большинству представителей правящего класса весьма невысоко, так же как и доверие европейцев к Брюсселю или американцев к Капитолийскому холму. Однако фактор Путина компенсирует этот отрыв. В силу ряда обстоятельств президент не воспринимается как часть правящего класса.

Зимой 2011–2012 гг., когда российские столицы пережили всплеск протестной активности «продвинутой» части общества, Путин отошел от своей предшествующей позиции «президента всех россиян», выступив на стороне большинства против недовольного столичного меньшинства. Тем самым он заполнил нишу, которую в ином случае могли бы использовать те самые «популистские силы», стал своеобразным «Трампом по совместительству». Это консолидировало властные позиции, но имело серьезные последствия для российской политической системы, которые отчасти и привели к нынешнему положению. Однако способность одного-единственного лидера компенсировать недостаток легитимности большинства институтов заведомо ограничена – как минимум во времени. И диверсификация легитимности является острой задачей избирательной кампании и вероятного следующего срока Владимира Путина.

Таким образом, Россия испытывает те же проблемы «неясности и тревожности будущего», что и большинство стран мира. Страна довольно успешно справилась с шоками 2013–2016 гг., доказала наличие у нее запаса прочности. Но сейчас она вновь вступает в ситуацию уязвимости в связи с необходимостью проведения серьезных социально-экономических преобразований, причем таких, которые потребуют и корректировок политической системы. В этих условиях максимальная осторожность во внешней политике, отказ от резких движений, даже когда они провоцируются извне, становится императивом.

Сдержанность как императив

Ситуация в мире стала опаснее, поворот Запада к более эгоистичной политике, которая идет на смену фазе глобальной экспансии, на практике означает не снижение внешнеполитической активности, а ее инструментализацию, использование для решения внутренних задач. Особенно ярко это проявляется в случае с администрацией Трампа, однако признаки можно обнаружить и в Европе. Задача урегулирования региональных конфликтов, которая хотя бы провозглашалась на предыдущем этапе, сейчас, по сути, вообще не стоит на повестке дня. Зато намного острее вопросы глобальной стратегической стабильности. Курс американской администрации на ремилитаризацию и перевооружение, в том числе в ядерной сфере, который воплощается в жизнь в условиях исчерпания прежних форматов контроля над вооружениями и скорого истечения срока действия основных договоров, повышает уровень неопределенности.

Год назад мы писали о том, что «фирменным знаком российской политики последнего времени стала ее способность заставать всех остальных врасплох, позволяющая компенсировать ограниченность ресурсов. Неожиданные ходы Путина не раз давали существенное тактическое преимущество». Сегодня потенциал данного стиля практически исчерпан. Во-первых, эстафетную палочку «лидера» по непредсказуемости перехватил президент Соединенных Штатов, его ответы на резкие шаги могут быть еще более резкими, чего нельзя не учитывать во имя избегания рисков. Во-вторых, сворачивание прежнего типа глобализации, торгово-экономические приоритеты той же американской администрации переводят взаимоотношения великих держав в сферу еще более острой конкуренции экономических возможностей, а это никогда не было сильной стороной России. Наконец, в мире растет запрос на порядок, стабильность, условия для развития. Это касается как глобального уровня, так и отдельных регионов. В мировом масштабе очевидна необходимость формулирования новых правил взаимодействия государств.

Место экспортера стабильности вакантно, а спрос на его услуги возрастает. И, напротив, будет накапливаться раздражение действиями тех стран, которые раскачивают ситуацию в собственных конъюнктурных интересах, особенно не заботясь об остальных. Понятие «общего блага», вероятнее всего, будет играть заметную роль в политическом и идеологическом переустройстве мира.

Эпоха деконструкции прежнего порядка, начавшаяся с крахом СССР, фактически завершилась, наступает следующий этап, главным содержанием которого станут попытки строительства чего-то нового и устойчивого. Успех их не гарантирован, и уж точно произойдет это не быстро и не без потрясений. Но логика этого этапа будет все больше направлена на поиск решений, минимизацию рисков, если, конечно, человечество не сорвется в безумие глобального конфликта.

России необходимо изменить свой сложившийся образ и сделать упор на то, что страна способна дать мировому сообществу, важным партнерам, соседям. Объективно Россия может выступать едва ли не единственным и практически незаменимым гарантом стабильности в Евразии, особенно в Центральной Азии, где количество внутренних проблем неизбежно перейдет в качество. Обращенность в будущее и необходимость ответов на новые вызовы должны составить основу нарратива, и чем меньше апеллирования к прошлому он будет содержать, тем лучше. Это, кстати, укрепит позиции России в отношениях с незападными странами – Китаем, Индией, Ираном и т.д., которым малоинтересна российская зацикленность на собственной повестке, связанной с концом холодной войны.

Сдержанность и ее основания

Подчеркнем еще раз: мир входит в новую фазу развития, когда протекционистские настроения становятся нормой, а решение внутренних проблем государств и обществ превращается в абсолютный приоритет и залог стабильности. Внешняя активность ведущих стран будет направлена прежде всего на решение внутренних задач.

Ограниченность экономического потенциала становится, в свою очередь, ограничением для развития внешних отношений, приходит время политическое сближение подкреплять углублением экономического сотрудничества. Именно недостаточный экономический ресурс России сдерживает развитие кооперации в рамках Евразийского экономического союза, в отношениях с Китаем и другими ведущими странами Азии. Россия может сегодня быть поставщиком энергоресурсов, вооружений, даже защиты как таковой, но этого недостаточно, если она не в состоянии предложить достаточной емкости рынка и диверсифицированной экономики.

Сдержанная внешняя политика должна опираться на ядерное сдерживание как ключевой элемент безопасности. Неуклонное сохранение за Россией способности нанесения потенциальному агрессору неприемлемого ущерба останется ключевым элементом оборонной стратегии. Вместе с тем следует приложить все усилия, чтобы сохранить еще действующие договоры об ограничении в ядерной сфере. То, что осталось в современных США от тех сил и структур, которые были вовлечены в работу по нераспространению ядерного оружия и в переговоры по ограничению и сокращению ядерных вооружений, представляет собой один из немногих островков, на которых сотрудничество с Россией воспринимается как норма и необходимость. Эта работа всегда велась в контакте с Россией, и Москва должна сделать все от нее зависящее для возобновления диалога.

Вообще стратегическая стабильность, обеспечение предсказуемого управления отношениями в ядерной сфере – пожалуй, одна тема, по которой необходимо проявлять инициативу. Это единственная сфера, которая при безответственном отношении гипотетически обещает уничтожение человечества. И ее нужно как можно надежнее вынести за скобки любых сиюминутных разбирательств – внутренних или внешних.

В остальном же уникальная ситуация, сложившаяся в США и российско-американских отношениях, может иметь для России одну положительную сторону – помочь избавиться от болезненного америкоцентризма мышления. Москва не повлияет на то, что происходит в Соединенных Штатах, не может извлечь из этого дивиденды, едва ли в состоянии кого-то сплотить вокруг себя на противостояние США. Самое время заняться тем, что нужно делать вне зависимости от позиции и роли Вашингтона. Естественно, было бы странно делать вид, что Америки не существует, в любом своем состоянии Соединенные Штаты остаются самым сильным государством планеты, способным вмешаться во что угодно. Но период вероятного внутреннего паралича, связанного с политической борьбой, России надо использовать для продвижения собственных приоритетов – в Евразии, в отношениях с Ираном, Японией, Южной Кореей, странами-соседями.

Конечно, особое внимание и повышенные усилия следует приложить к созданию модели сбалансированных и долгосрочных отношений с Китаем. Изложенные выше сложные обстоятельства, в которые попал Пекин, открывают возможности для России, однако это требует очень продуманных и самостоятельных действий в сфере безопасности (Центральная Евразия, Восточная Азия, АТР), экономической активности, предложений совместных шагов по снижению рисков от перемен в политике западных держав. Никакие простые и линейные схемы в отношениях с Китаем не сработают, равно как пока бесполезно пытаться оперировать понятием треугольника Россия–Китай–США, о котором в последнее время много говорят. Никто из его потенциальных участников, и в наименьшей степени Соединенные Штаты, не готов к серьезному стратегическому разговору об общих усилиях по установлению мирового баланса. Возможно, к этому придут, но неизвестно когда.

Ряд крупных стран испытывает сегодня проблемы с определением своей роли и своего «масштаба», своей «меры». Россия в этом ряду не исключение. Военный и внешнеполитический потенциал, унаследованный от СССР, неизбежно делает ее глобальным игроком. Но страна должна создать механизм экономического роста, который соответствовал бы ее внешнеполитическому потенциалу и требованиям крайне конкурентной экономической среды. В противном случае разрыв будет возрастать, провоцируя все больше опасных кризисов. России также предстоит укрепить функциональность и легитимность институтов, чтобы повысить устойчивость своей политической системы к кризисным ситуациям.

Правовое государство, политический плюрализм и права человека были частью российского движения в Европу. Это движение потерпело неудачу. Значит ли это, что мы готовы отказаться от таких целей, признав, что без европейской перспективы они не имеют для нас самостоятельной ценности? Способны ли мы работать для решения этих задач как самодостаточная социально-политическая общность, а не следовать в чужом фарватере? Ответы на эти вопросы определят будущее страны, и искать их нам придется без надежды «прислониться к надежному плечу друга». Внешняя политика России в этих условиях должна быть основана на сдержанности и стремлении к созданию благоприятных условий для внутренней трансформации нашего общества.

Данная статья представляет собой сокращенную версию доклада, подготовленного авторами, полный текст можно прочитать http://www.svop.ru/wp-content/uploads/2017/07/report_miller_lukyanov_rus_2.pdf

Метки: беженцы, Ближний Восток, брексит, Буш, власть, внешняя политика России, выборы, глобализация, Европа, ЕС, Иран, Китай, Крым, Международные отношения, Обама, Путин, Россия, санкции, Северная Корея, Си, США, терроризм, Трамп, Украинский кризис