«Холодная война» стала его заменой, военно-стратегический паритет удерживал от столкновения. А когда он исчез, вроде бы не осталось и необходимости в выяснении отношений таким способом. 1990-е и 2000-е европейцы никак не могли нарадоваться, как же славно все пошло, когда ликвидировался Советский Союз. И постоянно повторяли, каким грандиозным достижением является то, что с 1945 года Старый Свет живет в мире.

Между тем, это было неправдой. Военные конфликты начались еще в конце 1980-х на Кавказе, а следующее десятилетие подползали все ближе к континентальному «ядру» — Хорватия, Молдавия, Босния… 1999 год принес бомбардировки европейской столицы (Белграда) иностранной боевой авиацией, но «войной» это не считалось — гуманитарная интервенция, принуждение к цивилизованности. И после косовской операции политики Старого Света продолжали повторять, что, слава богу, с середины прошлого века у нас нет войны. Иными словами, войной по факту постановили считать только то, что несет угрозу западному сообществу, остальное — некие «конфликты», нестрашно.

Такой подход стимулировал процесс, который и без того все активнее давал себя знать по окончании периода идеологического противостояния. Это эрозия понятий, размывание четкости международных отношений.

Модное сейчас на Западе выражение «гибридная война», о которой говорят в связи с Украиной, можно распространить на многое. «Гибридная война» — это необъявленное противостояние комбинированными средствами — от военных до пропагандистских и экономических. Но можно говорить и о «гибридной дипломатии», когда месяцами тянутся вязкие переговоры непонятно о чем. И о «гибридной политике» — объявляется одна цель, на деле преследуется другая, а достигается в итоге третья, иногда не совпадающая ни с той, ни с другой. Сейчас появился еще и удивительный феномен «гибридной истории» — факты вроде одни, а выводы делаются не просто разные, но и обессмысливающие спор. Яркий пример — нашумевшее высказывание министра иностранных дел Польши об украинцах, освобождавших Аушвиц. Даже и не поймешь, чего больше — искреннего невежества, сознательного лукавства или подспудного следования тенденции приспособить историю Второй мировой войны под текущие идеологические нужды.

Все эти «гибриды» — продукт фундаментальных сдвигов в мировой системе за последние 25 лет. Если, слегка упростив, свести всю многообразную и сложную дискуссию о правилах и нормах поведения на глобальной арене к ее стержню — это отношение к суверенитету, ключевому понятию Вестфальской системы международных отношений.

Попытки переосмыслить его содержание имели наиболее серьезные последствия для развития ситуации с начала 1990-х годов. Движущей силой выступал Европейский союз, уникальное сообщество государств, построенное на поэтапном ограничении суверенитетов. В Западной Европе второй половины ХХ века объединение суверенных прав наций, слияние их в сложную амальгаму стало лекарством от разрушительного недуга государственного шовинизма, который раз за разом ввергал Старый Свет в масштабные войны. И невозможно отрицать, что средство сработало.

Однако причина успеха крылась не только в нем, но и в уникальных геополитических условиях, в которых развивалась интеграция. Консолидация против общего врага (СССР) и делегирование оборонной функции вовне (США). Не будь этого, чуда примирения могло и не случиться.

После благоприятного для Запада окончания «холодной войны» обрадованная Европа пришла к выводу, что собственный недавний опыт, как и отношение к суверенитету, надо не только совершенствовать, но и экспортировать. Уникальность условий, в которых росло Европейское сообщество, в расчет не принимали. И если в непосредственно прилегающем регионе занялись экспансией норм и правил Евросоюза, то на глобальном уровне появилась концепция того, что суверенитет можно отменять во имя интересов гуманизма и защиты прав человека. Идея красивая, но, поскольку критерии согласовать невозможно, началось произвольное, а как правило, и предвзятое толкование «обязанности защищать».

Свою речь в 2009 году по случаю присуждения ему Нобелевской премии мира Барак Обама посвятил войне — мол, бывают случаи, когда надо применить силу во благо. В принципе это совсем не новость, так было всегда. Но в прежние времена применение силы являлось инструментом серьезным и ответственным. Использовалось по строго определенным поводам. Сейчас поводы стали резиновыми, потому что применение силы не обязательно считается войной. А суверенитет — совсем не так незыблем, как раньше. И упорядочить этот мир гибридов не представляется возможным.