Федор Лукьянов

| Российская Газета

Весь воскресный день 1 октября по мере поступления новостей о референдуме в Каталонии меня охватывало чувство изумления и дежа-вю, как будто я перенсся во вторую половину 80-х годов прошлого века, но место действия переместилось из Союза Советского в Союз Европейский…

Все это уже было. Рост национального самосознания, которое лишь отчасти (да и то не всегда) имеет экономическую основу, а больше связано с амбициями региональной элиты, недовольной достающейся ей долей пирога. Часть общества той или иной провинции, считающая, что «хватит кормить кого-то (нужное вписать)» и охотно поднимающая на щит тему самоопределения. Неадекватность центральной власти, которая не в состоянии оценить серьезность положения, а потому сначала от него отмахивается, потом предлагает договориться, не скрывая высокомерного презрения к противоположной стороне, затем бросается проявлять жесткость, которая имеет обратный эффект…

Все это сопровождается экзальтацией с обеих сторон, быстрым формированием шаблонов восприятия, которые влияют на внешнее отношение к событиям. От нюансированной картины к черно-белой оппозиции «борцы за свободу» против «репрессивного Левиафана» путь, как правило, короткий. И увещевания Левиафана о том, что они, мол, первые начали, провоцируют и никому не будет лучше от размежевания, — мимо. Азербайджан, Грузия, Литва… Сценарий работал линейно, а «центр» не мог понять, что не так. В Испании мы наблюдаем странное повторение схемы, слава Богу, пока что без жестокости, что проявлялась в конце 1980-х — начале 1990-х на советских просторах.

Окровавленные лица интеллигентных старушек, которым досталось от испанского спецназа, цифры пострадавших, объявляемые властями Каталонии, стенания о попранном праве людей просто выразить свое мнение — все производит впечатление. И настраивает на определенный лад, оттесняя на второй план тот факт, что референдум не соответствует испанским законам и запрещен судом. То есть, проводя его, Барселона сознательно идет на провокацию. Так что формально Мадрид чувствует себя в своем праве и уверенно смотрит в глаза партнерам по Евросоюзу и собственным гражданам. Однако формальная правота Мадрида не компенсирует практическую контрпродуктивность его действий. Особенно с учетом того, что, по опросам, большинства сторонники независимости не набирают. Точнее, не набирали до дня голосования, когда вопрос перешел из категории целесообразности в плоскость национальной гордости.

Тупик. Понятно, что результаты такого референдума признаны быть не могут. Он изначально-то был незаконным, а то, как его провели из-за попыток Мадрида воспрепятствовать, перечеркивает итоги. Но, к несчастью для испанских властей, это уже не имеет значения. Ведь в политическом смысле их вмешательство процесс голосования не обнулило, а, напротив, легитимировало. Столь яростные попытки помешать согражданам выразить мнение переводит вопрос в другое измерение — что такое демократия и есть ли соображения, во имя которых ее надо ограничивать. А на этом поле популисты обыгрывают тех, кто выступает с позиций ответственности.

Неудивительно, что Европейский союз в ступоре, в течение всего дня ни один из значимых европейских политиков или бюрократов не высказался. Происходи это все не в Испании, а где-то в Восточной Европе, на территории бывшего СССР или, например, в Африке, реакция была бы однозначной — руки прочь от свободолюбивого народа. Но здесь речь идет о демократическом государстве-члене ЕС, играющем пусть не ведущую, но вполне заметную роль в общеевропейских процессах. Алгоритм провоцирования центра на неадекватные меры, который европейцы просто не желают замечать, когда речь идет о государствах за пределами периметра Евросоюза, здесь всем очевиден. Как и неспособность Мадрида проявить хитрость и гибкость, подобную той, с которой подошли к шотландской проблеме в Лондоне.

Есть и более общая проблема. Проект Европейского союза как наиболее продвинутая фаза европейской интеграции предусматривал изменение характера границ, которые становились прозрачными и проницаемыми, прежде всего, в экономическом и культурном, но и в политическом смысле. Считалось, что рано или поздно они сотрутся окончательно. В силу разных обстоятельств (остановка внешней экспансии, миграция, терроризм, рост протекционизма по всему миру) это представление исчезает. А если граница непрозрачна, то она реальна, как и проблема суверенитета над территорией, очерченной этой границей. Кризис европейской идеи пугает — и справедливо — жителей Старого Света тем, что допускает возвращение кошмаров, что сотрясали Европу в предшествующие столетия. Отсюда и политический тремор в ведущих странах — деградация привычных партий, успехи крайних и размывание классической политической палитры. Испания не относится к числу тех государств, которые задают тон в ЕС, точнее — до сих пор не относилась. Каталонский сюжет, сочиненный своими руками, грозит вывести Мадрид на более ведущую роль в Европе, но едва ли эта роль будет конструктивной.

Когда российские представители и на официальном, и на экспертном уровне говорили о том, что вольное отношение к границам и целостности государств посткоммунистического мира (СССР, Югославия) бумерангом прилетит из «второго» в «первый» мир, на Западе разве что пальцем у виска не крутили: нашли, мол, что сравнивать. А зря.