Федор Лукьянов

| Российская Газета

Аврал, чтобы успеть к дате, — явление обоюдоострое. С одной стороны, если дипломатов искусственно не ограничивать, они будут торговаться бесконечно. Профессионалы склонны к перфекционизму, они всегда надеются добиться чуть лучших условий, не уступить слишком рано, даже просто потянуть время в надежде, что появятся новые козыри. С другой стороны, опыт после «холодной войны» наглядно показал — недостаточно проработанный, плохо подготовленный документ, подписанный только ради того, чтобы уложиться в заранее нарисованные рамки, зачастую не просто не работает, а радикально усугубляет ситуацию. Примеров тому немало, в особенности хорошо это знает Россия. Заключение в 1990-е и 2000-е годы договоренностей, которые оставляли чувство досады и неудовлетворения, в итоге привели к тому, что Москва вообще утратила стремление о чем-либо всерьез договариваться с западными собеседниками.

Образцом такого акта с крайне негативными последствиями была резолюция СБ ООН 2011 года о бесполетных зонах в Ливии. Уникальный случай, когда Москва согласилась поддержать внешнее вмешательство во внутриполитический конфликт, руководствуясь гуманитарными соображениями. Вылилось это в неприкрытую операцию по смене режима, когда НАТО содействовала повстанцам в военной победе над регулярной армией и жестоком убийстве Муаммара Каддафи. Понятно, что после такого опыта желание Кремля соглашаться на нечто подобное просто исчезло. Не говоря уж о том, что сегодняшняя судьба Ливии удручает.

Специалисты, кстати, сразу отмечали, что текст пресловутой резолюции не похож на обычно выверенные документы Совбеза — слишком много там было всего расплывчатого, как будто авторы сознательно использовали «резиновые» формулировки, предполагающие неоднозначное толкование.

Как бы то ни было, решение вопроса об иранской ядерной программе — редкий по нынешним временам случай поистине жестких, упорных переговоров без предопределенного финала. Стороны прекрасно понимают, что в отсутствии базового доверия, а ситуация между Ираном и США, главными участниками процесса, именно такова, только максимально детализованная схема может обеспечить выполнение договоренностей. Чем меньше надежд на взаимопонимание, тем четче все должно быть формально запротоколировано, чтобы всякий конфликт можно было бы урегулировать на основании зафиксированного механизма.

Именно так во времена «холодной войны» велись переговоры об ограничении ядерных вооружений — чтобы не оставалось никаких лазеек для разночтений. В новое время это умение постепенно уходило. Ведь в какой-то момент сам феномен дипломатической работы с открытым финалом, то есть без предначертанного итога, стал превращаться едва ли не в анахронизм.

Как заметил недавно по другому поводу (переговоры о создании Трансатлантического торгового и инвестиционного партнерства) один американский коллега, «мы отучились от реального торга». Ведь в подавляющем большинстве случаев Европа и особенно США взаимодействовали со странами, заведомо уступающими им по совокупной мощи и в той или иной степени от них зависимыми. Соответственно алгоритм был следующий: вот конечный результат, он основан на наших (западных) представлениях, а теперь обсудим, каким образом вы к нему придете. Когда это не срабатывало, например, в рамках ВТО, где интересы развитого мира вошли в непримиримый клинч с развивающимися гигантами, документы просто не принимались либо оставались на уровне необязывающих деклараций.

Исключением в недавнем прошлом был новый договор СНВ между Россией и США, который продолжал старую добрую традицию «холодной войны». Там вникали в детали до последнего, вновь и вновь возвращались к столу, зато итог говорит сам за себя. Сейчас отношения Москвы и Вашингтона, прямо скажем, отвратительные, но договор работает и выполняется, поскольку действительно сбалансирован и отвечает интересам обеих сторон.

А вот переговоры России и Евросоюза, которые, как считалось до недавнего времени, нацелены на расширение и развитие стратегического партнерства, строились как раз по однонаправленной модели — Москва сближается с европейскими нормами и практиками. И вроде бы даже успешно… Впрочем, цена этой успешности наглядно проявилась сейчас, когда в момент кризиса тщательно конструировавшиеся институты просто посыпались.

Наконец, в случае с иранской ядерной программой есть еще один важный компонент — насколько обе стороны способны «продать» результат внутренней аудитории. Администрация Обамы действует в условиях конгресса, открыто враждебного и Ирану, и ему лично. А кабинет Роухани должен убедить в целесообразности сделки и консервативные религиозные круги, и верховного руководителя страны, настроенного к США максимально настороженно.

Поэтому продление переговоров — наилучший из возможных сценариев. Он, впрочем, никоим образом не гарантирует успеха и через полгода.