Федор Лукьянов: Романтика вместо расчета
Пятнадцать лет назад, 9 августа 1999 года, президент России Борис Ельцин объявил о назначении Владимира Путина председателем правительства и о том, что хотел бы видеть его своим преемником. Многие сочли это временной «загогулиной» (в терминологии Ельцина) правящей группы, которая судорожно искала способ сохранить контроль в условиях кризиса политической модели.
Полтора десятилетия спустя его имя употребляется на международной арене почти как синоним самого понятия «Россия», мир обсуждает его действия и намерения (о которых все гадают), о феномене «путинизма» пишут научные работы.
Не будучи стратегом, Владимир Путин обладает интуицией, целостным представлением о мире и мыслит в системных категориях. Благодаря этому цепь тактических шагов, реактивных или же попросту неизбежных, само собой разумеющихся в данных обстоятельствах, обретает внутреннюю непротиворечивость.
Логика поведения российского президента всегда, за исключением самого последнего периода, о котором ниже, была легко читаемой. Путин приверженец школы мысли, которую в международных отношениях называют реалистической.
Взаимодействие государств – непрекращающееся противостояние, борьба разными средствами за влияние, вес и престиж. Мир (в смысле – отсутствие войны, острых конфликтов) обеспечивается балансом сил. Дисбаланс, чье-либо неуравновешенное преимущество, ведет к напряженности и столкновениям. Реализм предусматривает понимание границ возможного, допустимого, соизмерение собственных сил с желаниями, дабы не вызывать консолидации против себя. Реалист стремится к установлению правил, которые определяются балансом и его поддерживают. Это, впрочем, всегда временно, не бывает правил раз и навсегда.
На Западе такой подход считают старомодным. Но ему не откажешь в стройности и даже четкости. Тем более что фоном служит идеологически заряженный, а потому зачастую выглядящий как искусственный и двуличный, курс западных государств и объединений. Их политика после «холодной войны» по определению контрреалистична, поскольку отрицает необходимость баланса.
Пытаясь наложить свои ценностные предпочтения на все более мозаичную и запутанную картину глобального мира, западные державы выделывают зигзаги между догмами, реальностью и интересами.
Тонкое лицемерие, испокон веку присущее качественной западной политике, превращается в откровенное манипулирование понятиями в своих интересах. Брутальная прямота Владимира Путина, который обычно честнее, чем западные визави, излагал свои взгляды, производила впечатление. И демонизация Путина отчасти отражала ощущение Западом дисфункции собственных политических действий, желание ответить на «неправомерную» удачливость российского президента.
Владимир Путин стал премьер-министром, когда, глядя на провалившийся российский транзит 1990-х, на Западе заговорили, как может выглядеть «Мир без России».
Нашумевшая публикация под таким названием появилась в США ровно за два месяца до назначения Путина. И задача на внешней арене была очевидна – восстановление позиций России как значимого мирового игрока, повышение ее статуса в международной иерархии. Это и стало лейтмотивом деятельности.
В августе 1999 года Россия находилась в состоянии острого кризиса. Повестка дня заключалась в выживании страны как целостного субъекта. В буквальном смысле – избежание распада территории. И в фигуральном – сохранение единства общества и его политического класса, расползавшихся после шоков постсоветского периода. Не до глобального влияния.
Символом стратегической недееспособности Москвы в том году стала война НАТО против Югославии. Она вызвала резкое отторжение не только в обществе, но и во вполне еще прозападном руководстве, однако России нечего было противопоставить.
К концу 2013 года международный вес Москвы несравнимо возрос по сравнению с исходом девяностых или даже серединой 2000-х. Страна вернула себе инструментарий глобального игрока – не сверхдержавы, но государства, без которого не обойтись при разрешении наиболее важных мировых проблем. Реализм Путина, его способность ставить верные текущие задачи и решать их с холодным прагматизмом принесли плоды.
В первом акте драмы зимой и в начале весны этого года – присоединение Крыма к России после прозападного переворота в Киеве – Москва сделала еще более высокую ставку. Крымский гамбит был обращен к тем субъектам, от которых зависит глобальный порядок вещей. Главным побудительным мотивом, без сомнения, было обеспечение присутствия российского флота на Черном море и недопущение вступления Украины в НАТО. Отказ играть по навязываемым правилам и резкий ход во имя защиты стратегических интересов и укрепления позиций – шаг рискованный, но просчитываемый, в реалистическом духе всей политики Путина.
Однако затем Кремль вступил на другое поле. Знаменитая речь 18 марта – произведение выдающееся с точки зрения ораторского искусства, но уже не реалистического, а национально-романтического жанра. Внесение в политику идеологии, тем более романтического национализма, – шаг обязывающий, даже связывающий руки. Прагматик-реалист гибко реагирует на изменение обстановки. Если что-то не приносит желаемого результата – отступить, переосмыслить тактику и приняться заново.
Когда же на вооружение берется романтическая риторика, пусть даже с инструментальными целями, она затрагивает глубоко эмоциональные струны общества. Возникает сильный элемент иррационализма вплоть до национальной экзальтации. А как раз этого Владимир Путин всегда стремился избегать во внешней политике и жестко критиковал Запад с его безрассудными идеологически и эмоционально мотивированными действиями, пропагандистской накачкой против тех, кого в данный момент назначили «силами зла».
Другая сторона новой российской парадигмы – противоречие задаче, которой посвятил предшествующие годы Путин. Засасывание России в украинскую трясину соответствует интересам держав и политиков, цель которых – воспрепятствовать увеличению роли Москвы на международной арене. Национально-романтическая повестка дня, которая двигала политику в минувшие столетия, в глобальном мире обрекает на местечковость, замкнутость в узком круге. А в случае с Россией еще и гарантирует отсутствие поддержки. Великих держав, которые хотели бы содействовать тому, как другая великая держава восстанавливает свою «историческую справедливость», не бывает по определению – хоть к Западу, хоть к Востоку. Изредка это может отвечать чьим-то интересам, но кратковременно.
Гражданская война на востоке Украины сбросила Москву с глобального уровня обратно на локальный.
Россия увязает в междоусобном противостоянии с неясной целью и сомнительными средствами, от исхода которого не зависит ни течение большой мировой политики, ни грядущая расстановка сил.
Жесткий прагматик-реалист, отстаивающий идею стабильности и управляемости, не поступающийся интересами, но призывающий к рациональным сделкам на основе баланса сил. Этот образ сделал Владимира Путина одним из самых влиятельных государственных деятелей в глобальном сообществе, которое устало от растущего хаоса в условиях западного доминирования. Новая роль крайне рискованна. Романтику пути назад нет, двигаться же вперед придется, руководствуясь пафосом, а не расчетом.
Насколько мы узнали российского президента за 15 лет, это ему глубоко неорганично.
