Федор Лукьянов: Россия 2035: грани возможного
Два сценария развития, продиктованные классикой
Сегодня в России все только и говорят, что об образе будущего. Что его нет, а он нужен. И где же его взять? Где у нас обычно ищут ответы на все вопросы? Конечно, в великой русской литературе. Хрестоматийный роман Ивана Гончарова «Обломов» предлагает вечную русскую дилемму. Что лучше – делать или не делать? Может ничего не трогать? Само как-нибудь?
Обстоятельства меняются, характеры — никогда. Нижеследующие сценарии будущего нашей Родины навеяны дискуссиями «Клуба 2035», проекта по обсуждению социокультурных аспектов технологического развития, проходившего под эгидой клуба «Валдай». Ответственность за текст несет исключительно автор.
Россия-2035: стратегия прорыва и ее плоды
«От отца Штольц перенял весь тот рационализм, строгость нрава, целеустремленность, понимание труда как основы жизни, а также предпринимательскую жилку, присущие немецкому народу… Мечте, загадочному, таинственному не было места в его душе. То, что не подвергалось анализу опыта, практической истины, было в глазах его оптический обман, то или другое отражение лучей и красок на сетке органа зрения или же, наконец, факт, до которого еще не дошла очередь опыта. У него не было и того дилетантизма, который любит порыскать в области чудесного или подонкихотствовать в поле догадок и открытий за тысячу лет вперед. Он упрямо останавливался у порога тайны, не обнаруживая ни веры ребенка, ни сомнения фата, а ожидал появления закона, а с ним и ключа к ней».
И.А. Гончаров, «Обломов»
Президентская машина бесшумно неслась по почти еще безлюдным этим ранним осенним утром улицам Москвы под равнодушные взгляды одиноких прохожих. Собственно, никто из них и не догадывался, что несколько невзрачных на вид автомобилей со ставшими уже рутиной водителями-роботами, двигавшихся совсем не строем, как когда-то было принято, а вразнобой, – и есть кортеж Президента Российской Федерации. Времена помпезных выездов и перекрытия дорог давно в прошлом – отчасти из-за нараставшего глухого недовольства жителей, томившихся в искусственно созданных пробках, но прежде всего – из соображений безопасности. Слишком уж явной мишенью для радикалов любого толка (когда-то главную угрозу представляли исламисты, но постепенно их по степени отвязности превзошли леваки-луддиты) была прежняя кавалькада, ну а символические знаки державного величия в виде гигантских сверкающих лимузинов с орлом на капоте вышли из моды.
Андрей Иванович посмотрел на часы. Квантовые Yotawatch – последняя разработка инновационного кластера вольной экономической зоны «Туманган» – показывали 6.15. Взгляд невольно упал на дату, которая светилась по ободку увесистого корпуса, стилизованного под «Командирское» ретро – 25 октября 2035 года. «Вот время летит, – подумал Андрей Иванович, – Кажется, только вчера гуляли с ребятами на выпускном в физтехе, а вот уже полтинник…» У главы Российского государства сегодня был день рождения – юбилей.
Андрей Иванович Штольц завершал свой второй и, согласно Конституции, последний срок на посту президента России – до следующих выборов оставалось несколько месяцев. Избирательная кампания официально еще не началась, но в политической жизни уже вовсю искрило. Вот сейчас, например, Штольц спешил в Кремль для того, чтобы присутствовать на экстренно созванном совещании силовиков. Представители всех ведомств, имеющих отношение к поддержанию стабильности и правопорядка, должны были докладывать о ситуации в Новгородской области, где вспыхнул острый кризис.
Активисты движения «Звучим гордо!» (напоминание о подзабытой реплике персонажа горьковского «На дне» – «Человек – это звучит гордо») устроили масштабную акцию, полностью блокировав заводы гигантского комплекса по изготовлению оптоволокна следующего поколения, открытого в регионе совсем недавно, и угрожая взорвать его в случае невыполнения требований. Причиной стала очередная волна инновационного обновления, в результате которой занятость на новгородских предприятиях сократилась еще на 60% – интенсификация производства и внедрение нового типа роботов сделали лишними еще 40 тысяч пар рабочих рук. Новгородские волнения были наиболее крупным, но отнюдь не единственными примером нараставшего по всей России социального недовольства. Проблема занятости, копившаяся годами, достигла критического уровня, что вызвало кризис самой модели политико-экономического развития, взятой на вооружение десятилетие назад. Преемнику Штольца на президентском посту, кто бы им ни был, едва ли стоило бы завидовать…
Когда 38-летний Андрей Штольц, в прошлом – успешный IT-стартапер, а затем руководитель Федерального агентства по прорывным технологиям (в просторечии – Госпрорыв) и председатель правительства, принимал в 2024-м присягу Президента Российской Федерации, проблемы, с которыми он столкнулся на завершающей стадии президентства представлялись хоть и реальными, но не особенно актуальными для России в обозримом будущем. Приход к управлению страной нового поколения лидеров вызывал большой энтузиазм и в российском обществе, и за рубежом. Свой последний срок предыдущий президент посвятил кардинальному обновлению административной элиты, между 2018 и 2024 годом большую часть ведущих постов заполнили профессионалы в возрасте от 30 до 40 лет, имевшие опыт практической работы либо в госуправлении, либо в частном секторе, преимущественно финансовом и инновационном. Ставку сделали на технократию, а специально предпринятые усилия помогли запустить изрядно заржавевшие к тому моменту социальные лифты. Во всяком случае, основные инструменты, при помощи которых осуществлялось управление государством – правительственные структуры, региональные администрации и правящая партия – были ориентированные на поиск и поддержку перспективных менеджеров нового поколения. Первоочередное внимание уделялось инновационным кластерам – Москва-Петербург, Томск-Новосибирск, где возникли конгломераты развития, ориентированные соответственно на запад и восток. Технократы целенаправленно отказывались от идеологических брендов, подчеркивая, что все они – либеральные, консервативные, социалистические – изжили себя и дальнейшие споры в этих категориях только отвлекали от главного, от развития.
Столь резкий поворот в политическом курсе был обусловлен рядом факторов, ключевым из которых послужил стремительно менявшийся международный контекст. К 2019–2020 году стало понятно, что прежняя модель позиционирования России на мировой арене себя исчерпала. В ее основе лежало стремление, опираясь на военно-политические инструменты, вернуться на утраченные после краха СССР геополитические позиции. Однако с конца 2010-х мир стал стремительно меняться.
Параметры, которыми Россия не могла похвастаться – технологический уровень экономики, способность производить, концентрировать и воплощать на практике новое знание, качественное улучшение параметров жизни для значительной части населения – стали определяющими для ухода в отрыв группы государств-лидеров. Параллельно началась быстрая трансформация глобального устройства – на смену открытости пришло время все более жесткой конкуренции и изоляции соперников, точнее – обособления и протекционистского «окукливания» тех самых стран-флагманов, которые гораздо откровеннее, чем прежде, стали работать на собственный рост за счет остальных. Санкции под политическими предлогами стали расхожим способом защиты рынков и сдерживания конкурентов. Циркуляцию знания и технологий все больше осложняли политико-экономические барьеры, это проявлялось даже в отношениях между государствами-союзницами, в случае же геополитических трений отсечение происходило жестко.
Попытки играть на обострение по образцу действий в 2014 году на Украине или в 2015-м в Сирии больше не приводили к желаемому эффекту – вместо «принуждения» партнеров к диалогу получалась еще большая изоляция. К тому же начала проявляться неприятная для России тенденция – ведущие страны, прежде всего Соединенные Штаты, все более охотно «уступали» ей солирующую военно-политическую роль в запутанных конфликтах, небезосновательно полагая, что вместо их разрешения и укрепления своих позиций Москва увязнет в безнадежных хронических противостояниях.
На таком фоне разворот российской политики вскоре после выборов 2018 года стал хоть и не вполне предсказанным, но в целом ожидавшимся шагом. Создание «Госпрорыва» с широким объемом полномочий и поручением всем министерствам, ведомствам и управленческим органам оказывать новой структуре максимальное содействие, конечно, не перевернуло российскую бюрократию, но послало необходимый сигнал. Андрею Штольцу, назначенному главой агентства, выдан полный карт-бланш, патронировал его работу лично президент. Основные направления деятельности, выбранные как потенциально наиболее перспективные, были призваны в каких-то сферах сократить отрыв от лидеров, а в каких-то и сделать саму Россию лидером.
Интернет вещей, «большие данные», квантовые компьютеры, новый рывок в космос, новая медицина и биотехнологии, распределенные сети –из тем, которые волновали прослойку технологически продвинутых обывателей и ищущего новые площадки бизнеса, всё это внезапно превратилось в приоритеты государственной политики, на продвижение которых бросили не только финансы, но и информационные усилия. Пригодился и советский опыт популяризации науки и технологий, и американские подходы. Машина пропаганды, мощно раскрученная с середины 2010-х годов на темы великодержавного и военизированного патриотизма, была перенастроена в духе мощного технооптимизма, уверенности в том, что именно на путях технологического обновления найдутся решения большинства проблем общества и государства. Технический прогресс официально объявили мерилом успеха и точкой приложения сил настоящих патриотов. За два года атмосфера в обществе изменилась, стала гораздо более деловой и энергичной.
На этой волне президент назначил Штольца премьер-министром, а летом 2022 года публично поддержал его как будущего главу государства. Известие о том, что Российскую Федерацию возглавит современно мыслящий молодой технократ с успешным опытом в бизнесе и на госслужбе, да еще и с немецкими корнями (предки Штольца приехали в Россию в XIX веке из Саксонии) имело мощный эффект, особенно на международной арене. Антироссийская кампания на Западе, практически не прекращавшаяся с 2014 года, а временами принимавшая форму настоящей истерии, пошла на убыль. Оживились те в Европе, кто всегда смотрел на Россию как на страну потенциально больших выгод для иностранных партнеров, но утратил политическое влияние после того, как разразилась санкционная война. Китай начал проявлять к Москве более заинтересованное внимание, впервые за время сближения (после 2015 года) Пекин всерьез взглянул на Россию не только как на геополитический балансир и транзитно-сырьевое пространство, но и как на потенциального визави в технологических и экономических перспективных проектах. Тем более что сам Китай вступил в гонку за технологическое лидерство с Западом и нуждался в поддержке.
Соперничество, сдерживание, накаты, конечно, не прекращались, но образ России как старомодной угасающей страны без будущего стал меняться на более позитивное восприятие ее как пространства возможностей. Сразу в ином свете предстали и извечные темы демократии и прав человека – они оказались куда менее важными.
Первый президентский срок Штольца был посвящен налаживанию деловых отношений со всеми возможными партнерами – от Восточной и Юго-Восточной Азии, Индии, Ирана, Турции до Южной Америки и Европы. Не клеилось с Соединенными Штатами, поскольку президентство Дональда Трампа задало там настолько жесткий протекционистский тренд, что Америка и после продолжала следовать тем же курсом – попытки извлечь из всего мира максимум дивидендов, насколько возможно закрыв себя от того, чтобы кто-то мог воспользоваться преимуществами США.
Мировая ситуация при этом оставалась крайне нестабильной, конфликты, начавшиеся в предыдущие годы, продолжали тлеть, глобальная периферия дымилась. Москва старалась проводить гораздо более расчетливую внешнюю политику в соответствии с постулатами, которые провозглашались и раньше, но никогда не воспринимались всерьез: главная задача внешней политики – создавать благоприятные условия для внутреннего развития.
А условия эти ой как были нужны… Начавшаяся форсированная модернизация с привлечением внешних партнеров и довольно жестким сломом привычных для многих форм существования вела к появлению острых проблем. Технократы-«иннореформаторы», имевшие поддержку на высшем уровне, были вынуждены опираться и на солидный аппарат подавления, зачастую просто не было иных способов преодолеть косную психологию и населения, и административного аппарата на местах.
Андрей Штольц никогда не был жестоким человеком, но как профессионал-управленец понимал, что идти на поводу у патерналистски настроенного общества нельзя, это путь в тупик. Расслоение росло, и чем дальше по своим возможностям отрывалась «продвинутая» часть населения, получавшая благодаря технологиям доступ к совершенно иному уровню и качеству жизни, тем меньше присутствовала в обществе единая повестка дня. Пропаганде удавалось это купировать, используя новейшие медиа и создавая благоприятные для себя информационные потоки, однако в коммуникационной среде второй четверти XXI века стало очень сложно централизованно управлять общественным мнением. Возможности манипулирования несоизмеримо выросли по сравнению с эпохой даже 2010-х годов, но количество субъектов, которые оперировали этими инструментами, тоже резко увеличилось – от других государств и транснациональных акторов до групп влияния внутри и просто сообществ по интересам.
Пока на Охотном ряду обсуждали нюансы нового закона о юридической ответственности искусственного интеллекта, входящего в большой пакет нормотворческих инициатив о новом этапе тотальной роботизации, в Калуге заседал учредительный съезд Партии человека, которая заявляла о приоритете гуманитарных ценностей и отвержении технократического подхода к развитию. Ее идеология представляла собой смесь националистических (против засилья иностранных венчурных инвесторов), почвеннических (природа важнее техники), социалистических (рабочие места людям, а не машинам) лозунгов. С точки зрения Штольца, чистейшей воды популизм, попытка оправдать псевдоидеологической риторикой собственную инертность и неспособность использовать открывающиеся возможности. Однако и для него, и для министров правительства неприятным сюрпризом стал рост популярности этого движения («Звучим гордо», чинившие беспредел в Новгороде, были чем-то вроде радикального крыла Партии человека) не только среди «отсталых» слоев, но и в кругах столичной интеллигенции.
Неформальным лидером «гуманитариев» был давний знакомец-оппонент Штольца Илья Обломов – социолог и публицист. Когда-то в 2000-е они вместе ходили в дискуссионные клубы, где обсуждались перспективы технологического развития России, и вместе отстаивали необходимость уделять этому направлению многократно большее внимание. Однако затем пути разошлись до такой степени, что они стали непримиримыми противниками. Последней каплей стало решение создать Министерство больших данных (МБД), которому в рамках борьбы с коррупцией передали контрольно-аналитические, фискальные и правоприменительные функции – Обломов и его единомышленники восприняли это как превращение технократии в тоталитарную систему.
Обломов часто выступал публично, резко критикуя «бездушную технократию, которая привела Россию в стерильный мир тотального социального отчуждения и отдала наше общество на откуп даже не иностранным державам, а космополитическим вненациональным бизнес-структурам». Так, недавно широко разошлось выступление Обломова на сессии «Луддиты: вернуть достоинство после веков очернительства» (“Luddites: restoring pride after centuries of denigration”), организованной Массачусетским технологическим институтом в рамках ежегодной конференции памяти Ноама Хомского. «15 лет назад все заговорили о будущем, о том, как нам необходимо представление о нем. И это было очень правильное намерение. Но что мы получили в итоге? Под видом будущего нам “впарили” очередную волну “расчеловечивания” экономики и государства, глубочайшее расслоение, теперь еще и цементируемое технологическим неравенством, и еще более жестокий аппарат подавления, опирающийся на транснациональные ресурсы корпораций»… Жесткость высказываний Обломова контрастировала с его внешностью – полноватого улыбчивого человека средних лет с мягкими чертами лица и немного вычурным стилем общения. Однако этот контраст только добавлял убедительности апелляциям к «золотому веку», когда решающую роль играли не KPI, а гуманитарные ценности человеческого общения и мышления.
Риторика Ильи Обломова, в которой все чаще слышались традиционалистские мотивы, призывы отказаться от «самоубийственного тоталитарного технооптимизма», резонировала с общественными настроениями еще и потому, что развитие действительно сталкивалось с многочисленными проблемами. Помимо наиболее очевидных – безработица и полная неясность с тем, как организовать систему социальной поддержки все менее востребованных слоев – были и внешние. Голый прагматизм, положенный в основу отношений с другими государствами после избрания Штольца президентом, действительно заметно изменил повестку дня – эмоциональных конфликтов стало намного меньше, стороны неформально договорились по возможности не вмешиваться во внутренние дела друг друга, взамен стали активно работать над поиском взаимной выгоды.
Однако довольно скоро стали понятны ограничители и такой модели – конкуренция продолжала усугубляться, а способы регулирования отношений между государствами, с одной стороны, и государствами и негосударственными действующими лицами, с другой, все более усложнялись. Такие ключевым для прежних международных систем понятия, как суверенитет и субъектность становились все менее четкими, запутанными, тоже как будто квантовыми. Технологии все больше стирали грани юрисдикций, а вместе с этим возникали непредвиденные коллизии.
Штольц хорошо помнил прецедентный случай 2029 года, на исходе его первого срока. В Челябинской области беспилотный трейлер-дальнобойщик, принадлежавший транссуверенной компании «Заря Востока» со штаб-квартирой в Харбине и пунктом управления в Сингапуре, снес по ошибке небольшой «умный» поселок, расположенный рядом с федеральной трассой. Погибли пять человек, а материальный ущерб составил порядка 10 миллионов рублей. Дальше началась сложнейшая тяжба, в ходе которой возникли неразрешимые коллизии, связанные с юрисдикцией.
Выяснилось, что управляющая компания была зарегистрирована, в соответствии с модными веяниями, по юридическому IP-адресу, при этом не была резидентом ни одного государства, а действовала на основании разных договоров с каждым из них. Дело обнажило большое количество лакун в российском законодательстве, а также стало катализатором общественного возмущения. Популисты охотно приводили его как пример безответственной утраты контроля и ответственности со стороны правящей элиты. Тот факт, что ошибки беспилотников случались довольно редко, а от рук пьяных водителей гибло в прошлые годы кратно больше людей, в расчет, конечно, никто не принимал.
Обломов явно готовился заявить о намерении баллотироваться в президенты на выборах 2036 года. Рост его популярности беспокоил очень многих – и в самом правительстве, где ощущали растущее сопротивление снизу своим инициативам, и в сообществе иностранных партнеров-инвесторов, для которых Россия была пусть не основным, но существенным звеном в их распределенных цепочках. Инвесторы на закрытых встречах с президентом с тревогой интересовались, что Кремль собирается делать, и давали понять, что и они, и их правительства поймут жесткие меры по борьбе с популизмом, ведь они будет в интересах прогресса и процветания всех…
Штольца изрядно раздражали эти разговоры, потому что он хорошо знал положение дел в других странах. Проблемы, свойственные России, имели место везде, и на Западе уже вовсю шла другая волна – «регуманизация», отказ от сугубой технократии в пользу природных и человеческих способов производства. Продвинутые государства рассчитывали, как они делали всегда в истории, создать у себя очередной оазис, переложив на других, в том числе Россию, бремя технократического правления со всеми его издержками и экономическими выгодами. Обломов, к сожалению, не был так уж далек от истины, когда обвинял внешних партнеров в колонизации России под видом содействия ее современному развитию. Теперь, правда, речь шла не о хищнической вырубке лесов или выкачивании природных ресурсов, а размещении на российской территории «безлюдных» производств.
Кортеж подкатился к Кремлю и машины как будто рассыпались по неприметным подземным въездам. Автомобиль президента остановился у подъезда, и Штольц по невидимому пуленепробиваемому коридору, хоть какое-то достижение нанотехнологической корпорации, быстро поднялся в свой кабинет. 6.35, совещание через двадцать пять минут. Президент откинулся в кресле. Со стены на него смотрел портрет предшественника, а рядом висел сложнейший буддистский узор, подаренный когда-то новым Далай-ламой, реинкарнировавшимся под чутким руководством ЦК КПК после кончины прежнего. Штольц любил вглядываться в это переплетение фигур, оно завораживало и умиротворяло одновременно.
«Эх, Илья, Илья, что же ты меня никогда не слушал. Ну нельзя же с этой страной иначе, только решительно и жестко вперед, только вперед, без сантиментов, иначе не то что будущего, настоящего не станет…», – подумал он, вспомнив вдруг, как в 2015 году отмечал свое тридцатилетие в Нью-Йорке, где оказался вместе с группой коллег из АСИ для изучения иностранного опыта. Изрядно употребив виски, он спорил с Обломовым о том, полезны для российской экономики санкции или нет. Точнее начали они с этого, а перешли, как всегда бывает, к судьбам Родины вообще.
Президент открыл папку, лежавшую перед ним. Это была совершенно секретная записка МБД о настроениях в стране и подготовленный на ее основе проект Указа о введении чрезвычайного положения для защиты прогресса и процветания от безответственного популизма. В графике на 10 утра стояли телефонные разговоры с председателем КНР и канцлером Германии – если придется принимать серьезные решения. «Невеселый юбилей, – подумал Штольц. – А главное – это все уже было. Буквально, почему все повторяется раз за разом? Ведь мы сделали все для того, чтобы, наконец, разорвать этот замкнутый круг русской истории. Мы запустили новую экономику и заставили людей заниматься делом, а не химерами. Прекратили все эти бессмысленные споры про Восток и Запад, про абстрактное величие и самобытную душу. Положили конец бесплодной маниловщине и даже коррупцию если и не победили, то осложнили и рационализировали. Да, есть трудности, но результат налицо, надо работать дальше. Почему мы опять перед той же дилеммой?…»
На столе мерцал отраженным светом лампы красивый кристалл – премия Ассоциации криптовалют, лет семь назад Штольц был удостоен ее за вклад в продвижение биткойна в качестве мировой резервной валюты.
«Даже если все закончится, как всегда, и после меня придут обломовы, мы работали не зря, – подумал президент. – Каким бы ни был социально-политический откат, Россия уже находится на другом технологическом уровне, и в следующий раз стартовые условия для рывка будут лучше. Или нет? Или маятник качнется обратно, и скорость обвального отставания будет аналогична той, какой мы нагоняли? А то и превысит ее? Нет, такого нельзя допустить, просто нельзя…»
На экране квантового компьютера появилось сообщение от помощника: «Прибыл командующий Росгвардией, вы хотели поговорить с ним до совещания».
– Пусть войдет.
Андрей Иванович Штольц встал с кресла и подошел к окну. За полвека его жизни изменилось все вокруг – давно нет страны, в которой он родился, его новое государство миновало многочисленные катаклизмы и обновления, меняясь кардинально. Одно осталось тем же – 25 октября солнце по-прежнему вставало над Москвой в 7.21, даже несмотря на то, что и климат стал другим. Только начинало светать.
Едва слышно стукнула дверь, президент Российской Федерации отвернулся от окна и протянул руку генералу армии Сереброву, командующему Росгвардией, которая в координации с МБД отвечала за поддержание порядка.
– Садитесь, Виктор Иванович, у меня к вам серьезный разговор…
Россия-2035: доктрина стратегической безучастности
Легко ли? Предстояло думать о средствах к принятию каких-нибудь мер… Обломов сознавал необходимость… предпринять что-нибудь решительное. Он, как только проснулся, тотчас же вознамерился встать, умыться и, напившись чаю, подумать хорошенько, кое-что сообразить, записать и вообще заняться этим делом как следует. С полчаса он все лежал, мучась этим намерением, но потом рассудил, что успеет еще сделать это и после чаю, а чай можно пить, по обыкновению, в постели, тем более, что ничто не мешает думать и лежа…
И.А. Гончаров, «Обломов»
На Иване Великом зазвонили колокола, и Илья Ильич сладко потянулся в своем старинном кожаном кресле. Коллекционный брегет на столе мелодично звякнул шесть раз. Рабочий день заканчивался, дел сегодня больше не ожидалось, и президент Российской Федерации Илья Ильич Обломов собирался домой – в дальнюю резиденцию Абрамцево, на берегу речки Воря, неподалеку от Сергиева Посада.
Он взглянул на градусник за окном. Да-да, въехав в этот кабинет весной 2024 года, после победы на президентских выборах, Обломов настоял на том, чтобы на внешней стороне окна повесили обычный спиртовой термометр, точно такой же, какой висел за стеклом в его детстве. Столбик заполз не очень высоко – 8 градусов, октябрь в этом году выдался зябкий.
Полчаса назад завершилось заседание Совета по культуре и воспитанию (СКВ) при Президенте, ответственный секретарь СКВ художественный руководитель Государственного Академического Малого театра Пров Фролович Каратыгин-Садовский представлял исследование специально созданной рабочей группы по нравственным основам русской стратегической безмятежности. Присутствовавшие приняли активное участие в дискуссии, в основном все поддерживали главный тезис докладчика.
Он заключался в том, что характер русской цивилизации уникален, для нее органичны созерцательность и позитивное бездействие. Способность терпеливо выжидать подходящего момента во внешнем развитии оказывается крайне полезной, когда очередной парадигмальный слом в активно ведущих себя амбициозных государствах повергает их общества в растерянность, и там начинается лихорадочный поиск альтернатив.
Россия, которая охотно принимает закрепившийся за ней в последнее десятилетие образ спящего в берлоге медведя, представляется оазисом спокойствия и философической гармонии. Внезапно она оказывается идейным лидером и мощным источником «мягкой силы», что позволяет в течение какого-то времени привлекать умы, деньги и навыки из находящихся в замешательстве «флагманов». Затем начинается новый этап, ведущие государства вновь адаптируются к обстоятельствам, но за переходный период России удается без лишних усилий и затрат совершить очередной сдвиг в своем развитии.
Без возражений не обошлось, но мутил воду, как всегда, главный диссидент и фрондер из состава Совета – президент общественной Ассоциации спасения интеллекта (АСИ) Андрей Штольц. Он в очередной раз страстно изложил известную позицию, что Россия со своей доктриной стратегической безучастности безнадежно отстает от всех развитых наций и ей грозит скатывание на обочину истории, превращение в придаток лидеров развития, точнее – она уже таковым и является…
Президент поощрял полемику, для того Штольца и ввели в состав Совета, он со своим задором инноватора оттенял степенность и основательность остальных участников синклита. Реплики главы АСИ практически всегда провоцировали оживленную дискуссию, отвечать ему неизменно заявлялся извечный оппонент – ректор Высшей школы умиротворения (НИУ ВШУ) и глава Фонда Столыпина Степан Случевский. Когда-то именно Фонд Столыпина предложил ту самую доктрину стратегической безучастности, которая так возмущала Штольца. Знаменитая фраза премьер-министра императорской России Петра Столыпина о двадцати годах «покоя внутреннего и внешнего», которые нужны для того, чтобы по-настоящему возродить страну и сделать ее могучей державой, была положена в основу государственной политики.
Илья Ильич хорошо помнил дискуссии примерно 15-летней давности, когда в России закипела бурная полемика о путях дальнейшего развития. Предшественник Обломова на посту президента к тому времени находился в должности уже 20 лет и прекрасно понимал, что нужны качественные изменения, новые идеи. Тем более что внешний контекст менялся быстро и радикально. Запад, всегда служивший ориентиром, раздражителем, точкой отсчета, центром притяжения и отталкивания, замыкался в себе, намереваясь заняться внутренней трансформацией и переустройством. Китай оставался, как всегда, загадочным Сфинксом, и активизация связей не означала качественного изменения характера отношений. По всему периметру искрило и пылало, вовлечение в разрешение конфликтов приносило все меньше дивидендов и все больше издержек.
Восстановление великодержавного статуса и роли в мире, которое в предшествующие годы успешно помогало консолидации общества и повышало управляемость процессами внутреннего развития, перестало работать в прежней степени. Требовалось что-то новое – все громче звучало мнение о том, что у российского руководства отсутствует сколько-нибудь внятная картина будущего.
Первоначально ставка был сделана на технократов. В начале своего заключительного срока предшественник Обломова значительно обновил и омолодил управленческую команду, предпочитая профессионалов из сферы финансов и инноваций. Андрей Штольц, в ту пору успешный предприниматель из IT-индустрии, всерьез рассматривался на должность главы правительства. Однако довольно быстро стало понятно, что пафос и менталитет этой когорты не резонирует с настроениями и запросами общества. Сложилась опасная ситуация, схожая с той, которую ветераны политики помнили из начала 1990-х годов – люди просто не воспринимали язык, на котором с ним пытались говорить инноваторы, также как постсоветское общество не понимало реформаторов первой волны со знаменитым гайдаровским «отнюдь». «Косты» и «скилсы», постоянно проскальзывавшие в высказываниях вчерашних «бизнес-евангелистов», пришедших на государственные должности, раздражали общество, и президент, всегда обладавший неплохой интуицией в том, что касается настроений россиян, понял, что нужно что-то другое.
Илья Обломов, к тому времени сорокалетний профессор социологии и популярный публицист умеренно консервативных взглядов, оказался в центре всеобщего внимания в 2020 году, когда Фонд Столыпина (не путать со Столыпинским клубом) выпустил его небольшую брошюру «Хватит великих потрясений», в которой была сформулирована та самая доктрина стратегической безучастности.
Обломов полемизировал с представителями самых разных школ мысли. С одной стороны, он призывал к разумному изоляционизму в плане невмешательства в бурные геополитические процессы по всему миру и категорически отвергал аргументы активистов, призывавших к возобновлению российской экспансии и утверждению России как ведущего игрока на мировой арене. С другой – развенчивал доводы тех, кто настаивал на сворачивании амбиций во имя возобновления сотрудничества с ведущими (прежде всего западными) державами мира для того, чтобы приобщиться к очередному технологическому прорыву. Обломов доказывал, что путь, избранный «продвинутыми» нациями, неизбежно заведет их в тупик, и если Россия не будет спешить догонять, чем, к несчастью, всегда занималась в истории, на следующем историческом витке она окажется притягательным примером для подражания. Особенно резко Илья Ильич отвергал технооптимизм, отличавший в тот момент наиболее прогрессивную часть российской элиты, предсказывая скорый концептуальный тупик и крах после наступления столь вожделенной на Западе «сингулярности».
На практике Обломов предлагал следующее. Резкое наращивание расходов на безопасность в широком смысле – предельное сокращение внешней активности, вместо этого защита от внешних угроз, контроль границ, ограничение любых формы деструктивного влияния извне, разумное сокращение контактов. Увеличение инвестиций в культуру и классическое образование, создание комфортной интеллектуальной среды для всех слоев населения. Раскрепощение внутреннего предпринимательского потенциала, при этом целенаправленная пропаганда умеренности и потребительской сдержанности, в том числе отказ от гонки за технологической «актуальностью» – далеко не все новые технологии нужны. Сохранение на имеющемся уровне или увеличение социальных расходов, поскольку внутренняя гармония в обществе и гуманное отношение к людям важнее абстрактных макроэкономических показателей. Защищенный периметром внешней безопасности и внутренним спокойствием «Остров Россия», воплощение патриархальных идеалов России дореволюционного прошлого, должен был помочь нации пережить период бурь и катаклизмов, в который вступил мир.
Брошюра Обломова попала в точку – развернулась активная дискуссия, поддержанная средствами госпропаганды, которую инструктировали в том духе, что идеи автора следует всячески продвигать. Илья Ильич получил практически неограниченную трибуну для разъяснения своих взглядов, Фонд Столыпина стимулировали президентскими грантами. Общественные настроения явно смещались в пользу обломовских представлений, на волне популярности он был назначен главой объединенного Министерства образования и культуры (МОК), а по совместительству первым вице-премьером. В 2023 году президент официально объявил о поддержке кандидатуры Ильи Обломова на должность главы государства на выборах 2024 года. В марте он был избран в первом же туре, получив около 60% голосов избирателей. Слоганом победной кампании стало библейское «Многие же будут первые последними, и последние первыми».
Илья Ильич нажал звонок, предупреждавший охрану о том, что готов двигаться домой. Президентский кортеж стоял наготове – возрожденная «Чайка» почти не изменившегося ретро-дизайна с мощным ярославским двигателем, и череда новеньких УАЗ «Гренадёр» с охраной и обслуживающим персоналом. Кавалькада мчалась по проспекту Мира, мимо ВДНХ, которую в конце 2020-х годов превратили в рекреационный парк исторического покоя, в сторону Ярославского шоссе.
Обломов вспомнил, как глумились инноваторы над программой расширенного импортозамещения и стратегической автономии, предложенной им вскоре после прихода на пост. Однако потом критика затихла – острый социально-политический кризис, в который шаг за шагом погружался Запад, добавляли аргументов сторонникам отстраненности и безучастности.
В 2027 году случился знаменитый техногенный теракт в Соединенных Штатах – неустановленные террористы, по предположению, связанные с Ираном (его к тому времени снова обложили «удушающими» санкциями) сумели внедрить мощный вирус в банковскую систему США, в результате чего не просто произошел глобальный сбой всего финансового механизма, но и пропали сбережения нескольких миллионов американцев. Удар по среднему классу был таков, что это вызвало бурю протестов, ставших еще более масштабными на фоне растущего недовольства из-за утраты рабочих мест по мере всеобщей роботизации. Отчаянные споры о правосубъектности искусственного интеллекта и «праве на бессмертие» (масштабы и характер применения биотехнологий) приводили не только к полемике в парламентах, но и к ожесточенным столкновениями традиционалистов и прогрессистов на улицах Парижа и Лондона. В этом контексте проповедь патриархального спокойствия, культ безопасности и умеренности, лежавшие в основе российской политики, смотрелись хоть и старомодно, но довольно выигрышно.
Мощная волна антироссийских настроений, вспыхнувшая на Западе в середине 2010-х годов, и накатывавшая с тех пор регулярно, стала слабеть вскоре после провозглашения президентом Обломовым его доктрины. На Западе и на Востоке постепенно начали убеждаться, что Кремль действительно повернулся внутрь и потерял интерес к экспансии. Многих пугало быстрое наращивание расходов на безопасность, однако отсутствие активных действий вовне подтверждало охранительный характер политики. Правда, попытки Европы и США вернуться к прежней практике «поддержки демократии» в России встретили очень жесткий отпор, однако в отличие от 2000-х годов это уже не было приоритетом Запада, внутренние повестки дня преобладали везде. Россию оставили в покое, во всяком случае, интенсивность интереса к ней резко снизилась.
Российское правительство вернулось отчасти к советской практике – конкретным иностранным партнерам предлагались конкретные выгодные проекты на льготных условиях, и многие с удовольствием на них соглашались. Так что определенный внешний импульс для обновления присутствовал, но носил строго контролируемый характер. Имелись и внутренние достижения – производственный потенциал не очень быстро, но увеличивался, благодаря протекционистским мерам государства. Нервный дух всеобщей конкуренции, прежде сильно влиявший на атмосферу, угомонился, и оказалось, что без него творческий потенциал может иногда реализовываться даже более успешно.
Выборы 2030 года стали для Ильи Обломова относительно легкими – идеология сдержанности, безучастности к внешним делам и концентрации на себе, казалось, приносила результаты. России удалось в целом избежать потрясений, с которыми сталкивались все вокруг, отгородиться от пылающих по ее периметру войн и междоусобиц, купировать социальные недуги. Затем, однако, ситуация начала осложняться.
Несмотря на острые социально-политические проблемы ведущих стран, которые провоцировала научно-техническая и промышленная революция 4.0, ее достижения впечатляли. «Умные города» на полном энергетическом самообеспечении, фантастические успехи медицины – пока доступные далеко не всем, но уже реальные, мощный прогресс искусственного интеллекта, который уже способен решать проблемы, раньше неподвластные людям, совершенно новый уровень, на которую вывели индустрию развлечений прорывы в коммуникационной мультимедийной сфере… Одна только публичная презентация всех достижений вызывала ощущение того, что развитая часть мира уходит в необратимый отрыв. И это подпитывало различные политические движения в странах, не являющихся частью этого процесса. Противники «обломовщины» все более настойчиво продвигали тезис, что Россия соскользнула с торной дороги прогресса на периферию, а это унизительно для могучей нации. Неучастие во внешних делах также все чаще преподносилось как недостойное великой истории, благо инстинкты прежнего понимания великодержавности никуда не делись и легко воспламенялись.
Ассоциация спасения интеллекта, которую возглавлял Андрей Штольц, находилась в жесткой оппозиции к курсу президента Обломова и выражала взгляды определенной части интеллигенции и предпринимательского сообщества. Службы безопасности очень внимательно следил за тем, не получает ли АСИ поддержку извне, но по мере взрывообразного развития самых разных форм распределенных технологий и криптовалют уследить за этим было практически невозможно. Подозрения в том, что такая поддержка имеет место, подкреплялись тем, что активность иностранных держав в отношении России постоянно нарастала.
Были разные версии того, с чем это связано. Аналитики, рассуждавшие в традиционных категориях, полагали, что конкурентов, как всегда, привлекают по-прежнему богатые природные ресурсы России – территории, вода, вечная мерзлота (холод стал важным активом по мере того, как требовались все большие мощности для хранения данных), все еще углеводороды, хотя последние постепенно утрачивали былое значение. Другая интерпретация была более сложной – обломовская Россия превратилась в некое подобие симоволической альтернативы той сингулярно-технократической реальности, которая восторжествовала в развитых государствах. Портреты Обломова, майки и вымпелы “Оblomoff style” фигурировали на выступлениях традиционалистов в разных странах, на Россию ссылались как на пример успешного и комфортного существования без тех все более вопиющих издержек, которые инновационная эпоха несла державам-флагманам. Россию все чаще обвиняли в том, что она пытается влиять на внутреннее развитие других государств, поощряя наиболее реакционные, настроенные против исторического прогресса силы. Ответные утверждения, что Москва как адепт стратегической безучастности никоим образом не вмешивается ни в чьи дела, воспринимались с недоверием. Примечательно, что в ряды подозрительных помимо Запада теперь влился и Китай – там тоже на фоне все более неприятных последствий новых волн интенсификации развития рос интерес населения к российской модели, и это не нравилось Пекину.
Социологи в закрытых докладах для администрации президента предупреждали, что в обществе нарастает ощущение стагнации, а также опасная форма апатии, которая при неблагоприятном стечении обстоятельств может внезапно обернуться взрывом социально-политической активности. Некоторые даже проводили параллели с концом 70-х – началом 80-х годов ХХ века. Приближающиеся выборы, а Илья Ильич по Конституции уже не мог больше баллотироваться, были чреваты непредвиденными осложнениями, оживление АСИ и Штольца явно служило предвестником их попытки повлиять на кампанию, возможно, даже принять в ней участие.
Когда-то очень давно, 20 лет назад, Обломов и Штольц были очень близки, и в значительной степени являлись единомышленниками. Обоих объединяло растущее понимание, что страна, которая никак не могла освободиться от комплекса распада СССР и руководствовалась идеей реванша, заходит в тупик, ей нужна свежая идея и другие социально-политические и экономическое форматы. Оба сходились в том, что народам, населяющим Россию, не подходят методы, применявшиеся и на Западе, и в Китае. Нужно что-то свое и очень своеобразное. Впрочем, они и тогда спорили – неколебимая вера Андрея Ивановича в чудотворное влияние технологий на национальный успех всегда вызывала скептическое отношение Ильи Ильича, уверенного в том, что техника может воздействовать на социальное и политическое, но лишь как один из факторов, и не самый основной.
Кортеж подъезжал к Абрамцеву. Главные достопримечательности усадьбы – яркая и претенциозная «скамья Врубеля» и вычурная церковь, построенная по проекту Васнецова, – гармонировали с мировоззрением Обломова, его представлением о России, ее нуждах и потребностях. Несколько избыточный по своим выразительным формам стиль модерн оставался очень русским, явно происходил из русской культуры, составлял какую-то замысловатую обоюдную стилизацию – западная и русская культура, а в последней явно присутствовали отзвуки чего-то ориентального, сливались воедино, подражая друг другу. Обломов примерно так и представлял себе запутанный симбиоз России и внешнего мира, симбиоз, в котором пропорция взаимодействия и изоляции постоянно должна была находиться в динамике. Динамике скорее естественной, чем управляемой, и направлять ее надо было очень аккуратно, с перевесом в сторону ограничений, но без полного закрытия.
«Никогда ты, Андрей, не понимал этой страны, – думал Обломов, выходя из машины и направляясь к резиденции. – Не надо ее дергать, толкать, дай ты ей развиваться спокойно и размеренно, она сама разберется, что и когда ей нужно… Так нет же, все вы норовите ускорить, стимулировать. Все на других смотрите. Мало что ли крахов пережили? Еще хотите? Доиграетесь… Не догоните прогресс, а скатитесь обратно в варварство».
В папке у президента лежала докладная записка Федеральной службы охраны спокойствия (ФСОС), в которой сообщалось, что во время недавней поездки в Соединенные Штаты Андрей Штольц встречался с руководством компании «Алфавит» (некогда «Гугл»), выступал на закрытом семинаре влиятельного мозгового центра «Мир без государств» и заседании правления НПО «Открытое общество имени Джорджа Сороса», а также обсуждал с представителями русской диаспоры перспективы политических изменений в России. «Все это, в принципе, не криминал, свободный человек, имеет право с кем угодно встречаться… Но подбор собеседников уж очень настораживает, – размышлял Обломов. – Что же мне делать с тобой, Андрей, а?»
До выборов оставалось всего несколько месяцев, премьер-министр Захар Привалов, председатель партии «Безмятежная Россия», готовился начать кампанию и позиционировать себя как продолжатель курса Обломова. Илье Ильичу оставалось только поддержать преемника и вернуться в Фонд Столыпина председателем правления. Он было хотел создать фонд своего имени, но посчитал это противоречащим его собственным установкам на сдержанность и скромность.
Обломов не был убежденным ретроградом и врагом прогресса, напротив, он в него даже верил. Но, будучи фаталистом, он был уверен, что в России никакой прогресс не может быть ни навязан, ни ускорен, он должен вызреть и проявиться сам собой. Застой не был для Обломова чем-то отрицательным, скорее аккумулированием потенциала для будущего шага вперед. Результаты опроса удручали Илью Ильича, он просто не мог понять, чего не хватало всем этим людям. Неужели им не нравится жить спокойно, быть уверенным в завтрашнем дне, пусть и не таком ярком, как в рекламных роликах «Мира без государств», зато надежном и гарантированном?
Обломов перелистал экономическую сводку. Ну да, темпы роста в России все больше отставали от аналогичных показателей в Китае, Европе и США. Но разве цифрами едиными жив человек? Как измерить социальное умиротворение, не зависящее напрямую от макроэкономической статистики? И как объяснить людям, что им попросту не нужны те феноменальные достижения науки и техники, о которых на каждом шагу трубили ведущие державы мира?
Обломов вдруг вспомнил разговор, который состоялся у него лет 20 назад с одним американским профессором, исследователем русского консерватизма. «Между консерваторами в России и на Западе есть принципиальная разница, Илья, – говорил профессор. – У нас консерваторы – это, как правило, прагматики и реалисты, у вас – внешне тоже, но на самом деле они приверженцы романтических утопий о прошлом. И это всегда губит, когда консерваторы начинают определять курс в России»…
«Ну уже нет, – подумал Обломов, – пусть и не надеются». Илья Ильич поднял трубку и сказал помощнику: «Завтра соберите совещание. Директора ФСОС, командующего Росгвардией, руководителей основных мультимедийных холдингов. Тема – подготовка к выборам. Пусть каждый доложит о состоянии дел во вверенной ему сфере».
Брегет прозвонил девять раз. Столбик спиртового термометра, а он висел и здесь, в резиденции, показывал плюс 5. Холодало. Очень не хотелось ничего решать…
