Едва ли не самое популярное слово последних дней — санкции. Все о них только и говорят. Есть позитивный контекст: США и ЕС во исполнение ядерных договоренностей сняли ограничения с Ирана, координатор антироссийских санкций в Госдепартаменте Дэн Фрид впервые признал прогресс на переговорах по Минскому процессу и допустил отмену мер против Москвы. Есть негативный: немедленно после прекращения одних рестрикций Вашингтон объявил о введении других — теперь Тегеран обвинили в неправомерной ракетной программе.

Аналогичные шаги обсудят и в Евросоюзе. Взаимный торгово-экономический бойкот объявили Саудовская Аравия и Иран после казни шиитского проповедника и резкого обострения отношений. Германские парламентарии пригрозили санкциями Польше, партнеру по ЕС и союзнику по НАТО, за антидемократические изменения в законодательстве…

Само по себе применение ограничительных мер, будь то экономическое давление либо принятие разного рода «черных списков», явление не новое. Российские руководители справедливо твердят с 2014 года, что наша страна очень давно живет под действием каких-нибудь санкций. А Соединенные Штаты и Европейский союз и вовсе обожают этот инструмент. По статистике влиятельного Петерсоновского института мировой экономики в Вашингтоне, только с 1987 г. США применяли экономические санкции к отдельным государствам 60 раз, из них по решению СБ ООН — 16, без него — 44. Аналогичный показатель в Евросоюзе — 32 раза, соответственно 9 и 23.

И все же частотность и масштаб распространения данного метода, похоже, перешли в другое качество. В новом Валдайском докладе «Война и мир в XXI веке», где предпринята попытка нащупать, к какому устройству движется мир, говорится, что «санкции и контрсанкции, открытые и неявные, станут обычной практикой. В условиях фактического отказа от универсальных правил мировой торговли (ВТО превращается во все более церемониальный орган) взаимные ограничения — норма взаимоотношений крупных экономических и инвестиционных блоков». Здесь, пожалуй, отмечено главное обстоятельство — изменился контекст, и санкции обретают другой характер.

В годы холодной войны, когда международная система была жестко поделена на политико-экономические «миры», санкции закрепляли и подтверждали это деление. В 1990-е — 2000-е годы они прежде всего служили средством «исправления» тех, кто по каким-то причинам не желал вписываться в провозглашенное мировое устройство под западной эгидой. Именно к тому периоду относятся примеры, как ограничительные действия, начавшись с относительно малого, приводили к военному уничтожению режимов и даже государств (судьба Югославии и Ирака). В наиболее жестком варианте санкции означали вступление на путь эскалации давления, которая не имела обратного хода. Для разрядки требовалось отступление «мятежного» правителя, он не мог на это пойти без риска потерять власть, нажим ужесточался вплоть до военно-силового финала.

Сейчас мы, вероятно, являемся свидетелями перехода к более мирной фазе, когда санкции не становятся вопросом престижа и гордости обеих сторон, а могут вводиться и отменяться без особого морального урона. Из аномалии они преобразуются в регулятор постоянно меняющихся отношений. Тем более что незыблемых альянсов, скорее всего, не будет, а диалектика взаимозависимости и соперничества определяет отношения всех государств без исключения.

В этом смысле отмена санкций против Ирана — отрадное событие, оно как раз подтверждает, что упомянутая выше необратимость не догма. Стоит вспомнить, что еще два года назад тема военного удара по Ирану для прекращения его ядерной программы муссировалась очень активно не только в Израиле, но и в США. Но не менее показательно и введение других санкций буквально через день после отмены предыдущих. Это теперь тоже рутина, ничего личного.

Для нас в 2016 году тема санкций будет не последней на повестке дня. Россия — активный игрок на этом поле и как объект, против которого нацелены ограничительные меры, и как субъект, применяющий те же меры против других. Так, ударив по экономическим связям с Турцией после сбитого в ноябре самолета, Москва фактически приняла модель поведения Европейского союза и Соединенных Штатов, которую до этого осуждала. Утешаться можно тем, что в этой модели санкции — не приговор, они могут уходить и без капитуляции одной из сторон. У России есть основания ожидать смягчения и отмены большинства ограничений по мере того, как Минский процесс будет со скрипом, но двигаться вперед.

Здесь, правда, стоит сделать одну важную оговорку. Помимо формальных ограничительных мер, которые можно вводить и снимать, есть еще и неформальные. В их основе — не какие-то решения, а общая атмосфера отношений. Так, если даже против России не будут действовать объявленные санкции, это не означает, что отношения вернутся к нулевым годам. Взаимное доверие подорвано, и правовая возможность вести друг с другом дела совсем не означает желание это делать. Но здесь, как говорится, совсем другая история, правда, тоже напрямую связанная со становлением международного баланса (или его отсутствием).